— Она… она была сильная.
Мэри сжала руку невестки.
— С тобой все будет в порядке, вот увидишь.
— Но как трудно… — пробормотала Агнес, — в том-то и дело… мне не следовало… нельзя было.
— Да что? Что тебе не следовало делать?
— Нельзя было отправлять его… в… в Лондон. Я ошиблась… не следовало…
— Ты не виновата, — успокаивающе проговорила Мэри, — это все Джон.
Склонившаяся к груди голова Агнес дернулась и повернулась к свекрови.
— Это я все придумала, — сквозь стиснутые зубы возразила она.
— Да нет, это же Джон отправил его, — упорствовала Мэри.
— Я не выживу, — помотав головой, выдохнула Агнес. Она взяла Мэри за руку, и ее пальцы болезненно сжали ее, — вы позаботитесь о них? Вы с Элизой? Сможете?
— О ком позаботимся?
— О детях. Согласны?
— Разумеется, но…
— Не позволяйте моей мачехе забрать их.
— Конечно, нет. Ни за что не позволю…
— Только не Джоан. Кому угодно, кроме Джоан. Обещайте мне, — она еще сильнее сжала руку Мэри в каком-то безумном, истощенном отчаянии, — обещайте, что сами позаботитесь о них.
— Обещаю, — ответила Мэри, пытливо вглядываясь в лицо невестки. Что она видела? Что поняла? Мэри вдруг пробрала дрожь, она встревожилась и испугалась, по коже побежали мурашки. В целом она отказывалась верить тому, что люди говорили про Агнес, не верила, что невестка способна предвидеть будущее людей, читать судьбу по их ладоням или каким-то иным способом. Однако сейчас, впервые, она догадалась, о чем говорили люди. Они считали, что Агнес не от мира сего. Что она здесь почти чужая. Хотя мысль о том, что Агнес может вот прямо сейчас умереть у нее на глазах, наполнила ее отчаяньем. Она не позволит ей уйти. Что же она скажет своему сыну?
— Я обещаю, — опять повторила она, глядя прямо в глаза невестки.
Агнес выпустила ее руку. Вместе они посмотрели на холм ее живота и выглядывавшие из-под него плечи повитухи.
Вторые роды прошли очень быстро, но трудно. Постоянные схватки не давали роженице передохнуть, и Мэри уже видела, как Агнес, подобно утопающему, не хватает воздуха. Ее вопли в конце концов стали хриплыми, отрывистыми, отчаянными. По лицу самой Мэри заструились слезы, но она изо всех сил старалась поддерживать Агнес. А в голове уже начали крутиться слова, которые ей придется сказать своему сыну: «Мы старались изо всех сил. Сделали все, что могли. Но все-таки не удалось спасти ее…»
Когда ребенок появился на свет, то им стало ясно, что ужасавшая их смерть грозила вовсе не Агнес. Пуповина плотно обмоталась вокруг шейки ставшего синим младенца.
Никто не вымолвил ни слова, когда повитуха, приняв это тельце, перехватила его другой рукой. Родившаяся девочка, в половину меньше первого мальчика, молчала. Глазки ее были закрыты, кулачки и губы плотно сжаты, словно в оправдание своего молчания.
Повитуха с профессиональной ловкостью освободила шею от пуповины и, взявшись за ножки, перевернула безжизненную куклу вниз головой. Дважды она шлепнула ее по попке, но это не помогло. Ни звука, ни крика, никакой искры жизни. Повитуха уже замахнулась для третьего шлепка…
— Довольно, — сказала вдруг Агнес, протягивая руки к ребенку, — дайте ее мне.
Повитуха забормотала, что ей не надо смотреть на ребенка, что, мол, это плохая примета.
— Лучше всего, милая, тебе не видеть его, — заявила она и жалостливо добавила: — Я заберу его и позабочусь о достойных похоронах.
— Дайте ребенка мне, — повторила Агнес, пытаясь встать со стула.
Выступив вперед, Мэри забрала малышку у повитухи. «Ее личико, — подумала она, — точная копия братика — такой же лобик и овал лица. Такие же ресницы и ноготки, и тельце-то еще теплое».
Мэри вручила крошку Агнес, и она, приняв ее, приложила к груди и начала покачивать головку в ладони.
В комнате воцарилось напряженное молчание.
— У вас родился красивый мальчик, — выдержав паузу, сказала повитуха, — давайте я принесу его вам, и вы спокойно покормите малыша.
— Я сама принесу его, — заявила Мэри, направляясь к колыбельке.
— Нет уж, позвольте мне… — возразила повитуха, загораживая ей путь.
Мэри в сердцах оттолкнула ее.
— Прочь с дороги. Я сама принесу моего внука.
— Знаете, сударыня, должна сказать вам… — сердито начала повитуха, однако ей так и не удалось закончить фразу, поскольку в тот же момент за их спинами послышался тонкий заливистый крик.
Обе мгновенно обернулись.
Ребенок в руках Агнес, крохотная девчушка, визжала во все горло, возмущенно подняв ручки, едва она начала дышать, ее тельце быстро порозовело.
«Значит, два малыша, а не один», — успокоенно подумала Агнес, лежа в кровати, за плотно задвинутыми из-за сильных сквозняков занавесами.
В первые несколько недель, естественно, все сомневались, что девочка выживет. Но Агнес знала, что ребенок будет жить. Она точно знала это и душой и сердцем, всем своим существом. Она узнавала и походку своей свекрови, когда та на цыпочках бесшумно заходила в комнату и, подойдя к колыбельке, тревожно смотрела на малышей, иногда проверяя, дышат ли они, легко прикасалась к их грудкам. Она понимала, почему Мэри убедила Джона поскорее окрестить детей: они с Джоном старательно завернули малышей в несколько одеял, засунули их за пазухи и поспешили к священнику. Спустя некоторое время Мэри влетела в дом с видом победительницы, завершившей гонку, опередив противника; она подошла к Агнес и, протянув ей младшую из двойняшек, гордо заявила:
— Вот, крещение прошло успешно, теперь у нее есть имя.
Агнес, казалось, могла вовсе не спать. Могла не вставать с кровати. Не нуждалась и в помощи, хотя руки ее не пустовали. В любой момент она могла понадобиться одному или обоим малышам. Она могла покормить одного, потом другого, а потом опять первого; могла кормить их обоих сразу, когда детские головки встречались в середине ее груди, а оба тельца покоились на материнских руках. Она кормила их почти непрерывно.
Мальчик, Хамнет, оказался крепким и здоровеньким. Это она поняла с первого взгляда, едва увидев его. Определенно цепкий и уверенный в себе, он очень старательно сосал грудь. Девочке, Джудит, требовалось содействие. Иногда она просто лежала, открыв ротик, несмотря на то, что внутри уже находился сосок, и выглядела странно растерянной, словно не совсем понимала, что ей надо делать. Агнес приходилось похлопывать ее по щечке, поглаживать по подбородку, щекотать шейку, напоминая девочке, что надо сосать, глотать, жить.
Понятие о смерти у Агнес долгое время связывалось с образом отдельного жилища, наполненного внутренним светом, возможно, где-то посреди обширной низины вересковой пустоши. В этом жилище обитали живые; а умершие бродили вокруг, прижимая свои лица, руки, кончики пальцев к окну, отчаянно желая вернуться, оказаться среди своих родных. Некоторые из обитателей могли слышать и видеть тех, кто бродил вокруг; кто-то мог даже говорить с ними через стены; но большинству это не было дано.
Мысль о том, что эта крошечная девочка могла оказаться снаружи, среди холодных туманных болот, без нее, казалась невероятной. Она не позволит ей уйти туда. Обычно из двойняшек погибает более слабый: это всем известно. И все ждали, как она понимала, когда это случится. Агнес тоже понимала, что для ее малышки дверь, ведущая из этого жилища, приоткрыта; она чувствовала холодок потустороннего сквозняка, сырость того ледяного ветра. Она знала, что ей суждено иметь только двух детей, но не признавала этого. Она убедила себя в этом в глухие часы той ужасной ночи. Она не позволит забрать ее, ни сегодня ночью, ни завтра, никогда. Она найдет ту злосчастную дверь и накрепко закроет ее.
Оберегая двойняшек, Агнес укладывала каждого из них в постель рядом с собой, один дышал ей в одно ухо, другой — в другое. Когда Хамнет просыпался с голодным криком, Агнес будила и Джудит. «Пора поесть, малышка, — шептала она ей, — пора поесть».
Она стала побаиваться своих прозрений, даже откровенно бояться. С ледяной ясностью ей вспоминалось, как она видела мысленным взором себя на смертном одре, с двумя детьми в изножье кровати. Теперь она осознала возможность, более того, весомую вероятность того, что одному из ее детей суждено умереть, ведь дети вообще часто умирают, не дожив до года. Но она этого не допустит. Не допустит. Она вырастит малышку, обоих малышей, поможет им стать крепкими и здоровыми. Она закроет собой дверь, ведущую в иной мир, она будет твердо стоять там на страже, перекрывая путь. Она защитит своих трех детей от всего, что таится за пределами домашнего мира. Неустанно, без сна и отдыха, она будет защищать их, пока не убедится в их безопасности. Она будет сопротивляться, будет бороться, опровергнет собственное предвидение, вечно сулившее ей только двух детей. Она справится. Она уверена, что сумеет победить.
Приехав домой, муж в первый момент не узнал Агнес. Он ожидал увидеть, что его красивая, полнокровная женушка с пухлыми губами, как обычно, хлопочет по хозяйству, готовя похлебки или растирая пестиками травы в ступках, а вместо этого увидел распростертую на кровати худышку с полубезумным от бессонницы взглядом, исполненную какой-то затаенной решимости и целеустремленности. Он увидел истощенную грудным кормлением женщину с окруженными серыми тенями глазами и с выражением отчаянной одержимости на лице. Увидел непостижимо одинаковые личики двух малышей, один из которых был вдвое крупнее другого.
Он взял их на руки; присмотрелся к их настороженным взглядам; он смотрел в их совершенно одинаковые глаза; освоившись с малышами, он разглядел их с головы до ног, посадил к себе на колени; один из них сунул себе в рот большой пальчик другого и принялся сосать его; он понял, что эта парочка еще до рождения начала жить в своем общем мире. Он нежно погладил их светлые головки, приговаривая: «Вот вы какие у меня славные двойняшки».
Даже в своем полубессознательном истощении, даже не коснувшись его руки, Агнес поняла, что он нашел себя, выздоровел, обрел новую цельную жизнь — свой смысл существования, предназначенное именно ему дело. Видя, как он стоит возле ее кровати, такой высокий, с расправленными плечами, с ясным лицом, потерявшим былую тревожную неудовлетворенность, она невольно улыбнулась, почувствовав исходящую от него радостную ауру.