— Посмотрите на небо, — сказал он, встав за спиной жены и, обнимая, накрыл ладонями ее округлившийся живот. Она закинула назад голову, и ее затылок пристроился как раз на его плече.
Над крышами домов раскинулся небесный свод, усыпанный искристыми самоцветами и серебристо-темными провалами. Очерчивая на небе пальцем контуры людей, животных и каких-то родственников, он шептал ей на ухо названия созвездий и рассказывал истории их появления.
Да, он называл их созвездиями. Она запомнила новое слово.
Малышка, то была Сюзанна, пошевелилась в ее животе, словно прислушиваясь.
В одном из писем отец Джудит сообщил, что дела его идут хорошо, передавал им всем сердечные приветы и сожалел о том, что из-за плохих дорог сможет добраться до дома только в начале зимы.
Это письмо читала вслух уже Сюзанна.
Благодаря новой комедии, его труппа имела большой успех. Они показали ее во дворце, и, говорят, она очень позабавила королеву Елизавету. Река в Лондоне покрылась льдом.
— Он хочет купить еще земли в Стратфорде, — радостно прочитала Сюзанна, — а еще он ходил на свадьбу своего друга Конделла, и потом все весело отметили это событие за чудесным свадебным завтраком.
В наступившем молчании, Джудит перевела взгляд с матери на сестру и на письмо в ее руке.
— Какая комедия? — спросила мать.
Джудит вдруг осознала, как не просто жить одной в большом доме. Кто-то постоянно вмешивался в ее игры, или призывал куда-то, или даже ходил за ней по пятам.
В раннем детстве у нее с Хамнетом было одно тайное местечко, в клиновидной щели, ограниченной стенами дворовой кухни и свинарника: протиснуться туда можно было только боком, но дальше щель расширялась до треугольного в плане пространства. И там вполне могли сидеть двое детей, вытянув ноги и упираясь спинами в каменную стену.
Джудит собрала солому с пола мастерской и спрятала ее в складках юбки. Оглядевшись и убедившись, что ее никто не видит, она проскользнула в знакомую щель и добавила принесенные соломины в крышу. Следом за ней проскользнули котята, уже ставшие кошками, у двоих из них были одинаковые полосатые мордочки и белые носочки на лапках. Она любила посидеть в их тайном убежище, сложа руки, ожидая, что он придет к ней, когда захочет.
Сидя под соломенной крышей, она напевала для собственного удовольствия и для кошек незатейливый мотивчик со странными бессмысленными словечками: «Тура-лура-тира-лира-ай-ай-айяай» — они повторялись на разные лады, постепенно проникая к ней в душу, насыщая и наполняя внутреннюю пустоту этой странной музыкой, хотя, конечно, никак не могли ее заполнить, ведь зияющая пустота не имела ни дна, ни стен.
Кошки неотрывно смотрели на нее своими круглыми зелеными глазами.
Агнес, держа в руках поднос с медовыми сотами, стояла на рынке в компании четырех женщин. Среди них была и ее мачеха, Джоан. Одна из женщин пожаловалась, что ее сын отказывается поступить в обучение к мастеру, о котором договорились они с мужем, и начинает кричать, если они пытаются уговорить его, заявляет, что никуда не пойдет, и им никак не удается заставить его. «Отец задал ему изрядную трепку, — прибавила она, вытаращив глаза, — но и это не помогло».
Джоан, подавшись вперед, поделилась тем, что ее младший сын нынче утром отказался вставать с постели. Другие женщины посетовали, сочувствуя ей. «А по вечерам, — страдальчески сморщившись, продолжила она, — никак не уляжется, топает по дому, как слон, подбрасывает дрова в камин, требует еды и никому не дает спать».
Другая женщина ответила ей жалобами на то, что ее сын никак не научится правильно складывать дрова в поленницу, а дочь отказалась от предложения выйти замуж, и она ума не приложит, что ей делать с такими детьми.
«Глупые гусыни, — думала Агнес, — просто дуры». Она старалась держаться подальше от мачехи. Опустив голову, она молча разглядывала четкие повторяющиеся шестиугольнички сот. Ей хотелось съежиться до размера пчелы и спрятаться в этих сотах.
— Как ты думаешь, — спросила Джудит Сюзанну, когда они загружали в воду рубашки, сорочки и чулки, — отец не приезжает домой из-за… моей внешности?
Жаркую и душную прачечную заполняли клубы пара и мыльных пузырей. Сюзанна, не любившая стирку больше всех прочих домашних дел, сердито фыркнула.
— О чем ты говоришь? Он ведь приезжает домой. Постоянно приезжает к нам. И при чем тут вообще твоя внешность?
Джудит, помешивая палкой белье в кипящем котле, заталкивала на глубину то всплывший рукав, то подол, то чепец.
— Я имела в виду, — тихо пояснила она, не глядя на сестру, — потому что я очень похожа на него. Может, поэтому отцу неприятно видеть меня.
Сюзанна на мгновенье онемела. Потом попыталась сказать своим обычным тоном:
— Не смеши меня, это же полная чушь.
Хотя осознала, что отец действительно давно не приезжал к ним. С самых похорон. Однако никто не обсуждал его долгого отсутствия, не упоминал об этом. Письма исправно приходили, и она читала их. Мать хранила их на каминной полке несколько дней и просматривала то и дело, когда думала, что никто не видит. А потом они исчезали. Что она делала с ними, Сюзанна не знала.
Она посмотрела на младшую сестру, внимательно пригляделась к ней. Упустив свою палку-мешалку, она положила руку на узкие плечики Джудит.
— Малознакомые с тобой люди, — закончив осмотр сестры, заявила Сюзанна, — сказали бы, что ты его копия. Да, сходство между вами… было… поразительным. Временами даже не верилось, что такое бывает. Но мы, все наши родственники, конечно, видели различия.
Джудит удивленно глянула на нее.
Сюзанна провела по ее щеке дрожащим пальцем.
— У тебя более изящное личико, и подбородок меньше. И твои глаза более светлого оттенка. В его глазах было больше пятнышек. И веснушек у него было больше. И зубы у тебя, между прочим, гораздо ровнее, — она судорожно вздохнула, — и отец тоже знает о всех этих различиях.
— Ты правда так думаешь?
— Я лично никогда… — кивнув, добавила Сюзанна, — никогда не путала вас. И всегда различала вас, даже когда вы еще в колыбели лежали. А когда вы начали всех разыгрывать, меняясь одеждой или шапками, я тоже все равно сразу узнавала каждого из вас.
Из глаз Джудит потекли слезы, и Сюзанна быстро вытерла их краешком своего фартука. Шмыгнув носом, она отвернулась к котлу и выловила палку-мешалку.
— Пора заняться стиркой. По-моему, к нам кто-то идет.
Агнес искала его. Упорно искала. Ночь за ночью, недели, месяцы после его смерти. Она ждала его. Сидела по ночам, набросив на плечи одеяло и поставив рядом горящую свечу. Она ждала его там, где раньше находилась его постель. Усаживалась в кресло его отца, поставив его на то самое место, где мальчик умер. Выходила на схваченный морозцем двор и стояла под облетевшим уже сливовым деревом, призывая его: «Хамнет, Хамнет, ты здесь?»
Ничего. Ни разу никакого ответа.
Она не могла понять этого. Она ведь умела слышать мертвых, безмолвных и неизвестных, умела, прикоснувшись к человеку, услышать, как болезнь крадучись разливается по его венам, могла почувствовать темное сгущение опухоли в легких или печени, могла читать в людских глазах и сердцах, как грамотеи читали книги. И тем не менее она ничего не могла найти, не могла понять, где пребывает дух ее родного ребенка.
Она ждала в нужных местах, напрягая внутренний слух, отсеивая голоса, жалобы и недовольства других, беспокойных душ, но не могла услышать его, единственного, кого ей хотелось услышать. Ничего. Только полное молчание.
Джудит, однако, слышались его шаги в шуршании метлы по полу. Она видела его в крылатом нырке птицы за домом. Она находила его в гриве тряхнувшей головой лошадки, в россыпи града по стеклу, в завывании ветра в дымоходе, в шуршании соломы в крыше ее тайного убежища.
Она ничего, конечно, никому не говорила. Берегла это знание в себе. Она закрывала глаза, позволяя себе мысленно поговорить с ним: «Я вижу тебя, слышу тебя, где ты сейчас?»
Сюзанна осознала, как ей тяжело находиться дома. Постоянно видеть пустой тюфяк у стены. Одежду на стуле, и ботинки под ним. Кружки с его камешками, которые никому не разрешалось трогать. Локон его волос, хранившийся на каминной полке.
Она перенесла свой гребень, рубашку и платья в большой дом. Заняла кровать, где раньше спала ее тетя. Никому ничего не сказав. Она оставила мать и сестру с их горем и переселилась в комнату над мастерской дедушки.
Агнес сильно изменилась. Изменилась до неузнаваемости. Она еще припоминала, что раньше чувствовала себя уверенно, стремилась держаться за эту жизнь; у нее были дети, муж, свой дом. Она знала, как им помочь. Ноги носили ее по земле с непоколебимой легкостью и грацией.
Но та личность потерялась для нее навсегда. Теперь она просто дрейфовала по течению, не стремясь ничего понять. Она пребывала в полной растерянности, не ведая, куда влекут ее волны мирской жизни. Теперь она плакала по любому поводу — если вдруг не могла найти туфли или переварила суп, или споткнулась о горшок. Ее расстраивали любые мелочи. Черты окружающего мира стали размытыми и неопределенными.
Агнес закрыла на задвижку окно, заперла на засов двери. Она не отзывалась на стук ни по вечерам, ни по утрам. Если люди на улице обращались к ней за помощью, рассказывая о своих недомоганиях, распухших деснах, глухоте, сыпи на ногах, головной боли или кашле, она лишь качала головой и проходила мимо.
Травы в лекарственном огороде заросли сорняками и засохли, она перестала даже поливать их. Горшки и кувшины на ее полке начали покрываться серой пылью.
Только Сюзанна еще иногда протирала их влажной тряпкой, снимала с балок бесполезные теперь пучки сухих трав и растапливала ими камин. Сама она за водой не ходила, но Агнес слышала, как раз в день она просила Джудит набрать воды и полить тот клочок земли за курятником, где росли лекарственные растения. «И смотри, полей все хорошенько», — добавляла Сюзанна, глядя вслед Джудит. Слушая ее, Агнес вяло осознала, что в голосе ее старшей дочери появились интонации бабушки, именно таким тоном раздававшей задания служанкам.