Агнес случайно знала, что Джоан имела повод испытывать к кошкам особую неприязнь — «Они крадут мой воздух, — обычно жаловалась она, — от них у меня начинается чесотка, и я задыхаюсь», — поэтому, войдя в гостиную, она подавила улыбку.
— …и самое удивительное, — продолжала щебетать Джудит, — что вот этот кот приходится братом той кошечке, о чем ни за что нельзя догадаться, если вы смотрите на них издали, но вблизи можно сразу заметить, что у них совершенно одинаковые глазки. Одинакового цвета. Видите?
Зажимая рот рукой, Джоан промычала что-то неопределенное и встала навстречу Агнес.
Женщины встретились посередине комнаты. Джоан сразу обхватила падчерицу за плечи. Прикрыв глаза, она чмокнула ее в щеку; Агнес поборола желание вырваться из цепких рук мачехи. Они обменялись вежливыми вопросами и ответами о здоровье и благополучии родственников.
— Боюсь, — сказала Джоан, вновь усаживаясь в кресло, — я оторвала тебя от… каких-то важных домашних дел? — Она выразительно взглянула на ее грязный фартук и испачканный землей подол юбки.
— Вовсе нет, — ответила Агнес и, проходя к стулу, легко похлопала Джудит по плечу, — я работала в саду, пыталась спасти кое-какие кусты. Что же привело вас в город в такую жуткую грозу?
Ее вопрос, казалось, застал Джоан врасплох, словно она не ожидала такого интереса. Пригладив складки платья, она печально поджала губы.
— Да уж… пришлось навестить одну… одну подругу. Приболела, значит, подруга-то.
— Вот как. Сочувствую. Что же с ней случилось?
— Да так, пустяки… — отмахнулась она, — покашливает, грудь застудила. Ничего, стало быть…
— Я буду рада помочь вашей подруге, могу выдать для нее настойку из сосновых почек и цветов бузины. У меня есть свеженькая, недавно настоянная. Очень полезна для легких, особенно в зимние холода да в сырость…
— Ой нет, не нужно, — поспешно вставила Джоан, — спасибо, конечно, да пока без надобности.
Прочистив горло, она обвела взглядом гостиную. Агнес видела, как ее взгляд скользнул по потолку, спустился к камину, задержался на кочерге, каминных щипцах и совке и перешел на живописные стенные драпировки, где зеленели густые лиственные леса, а между древесных ветвей виднелись очертания бегущего рыжеватого оленя: подарок мужа, заказавшего их в Лондоне. Джоан не давало покоя нежданно-негаданно свалившееся на Агнес богатство. Ей было невыносимо видеть, что ее падчерица теперь живет в таком роскошном доме.
— Как муженек поживает? — словно следуя за ее мыслями, спросила Джоан.
— Да, полагаю, хорошо, — пристально глянув на мачеху, ответила Агнес.
— Все театрами занимается там, в Лондоне?
Агнес положила руки на колени и, сплетя пальцы, улыбнулась и кивнула Джоан.
— Пишет-то хоть, наверное, часто?
Испытывая легкое затруднение, Агнес подавила мимолетное ощущение тревоги, словно успокоила беспокойно заворочавшегося в груди зверька.
— Естественно, — небрежно произнесла она.
Джудит и Сюзанна, однако, выдали ее. Они тут же повернулись и быстро, слишком быстро, взглянули на нее, слишком быстро, точно собаки, ожидающие команды от хозяина.
Джоан, разумеется, не оставила без внимания их реакцию. Агнес видела, как ее мачеха с удовольствием облизнула губы, словно слизывая с них какую-то приятную сладость. Ей вновь вспомнилось то, что она сама говорила несколько лет назад Бартоломью на рыночной площади: что Джоан ищет компанию своему постоянному недовольству жизнью. Чем же, интересно, сейчас она собирается испортить ей настроение? Какими новостями, подобно мечу, она вооружилась, чтобы разрушить мир этого дома, этой гостиной, тот мир, где она и дочери стараются жить как можно лучше во время столь долгих и сомнительных отлучек мужа. Что же Джоан узнала?
По правде говоря, муж Агнес не писал им уже несколько месяцев, не считая короткого письма, где он уверял их, что у него все хорошо, да еще одной деловой записки, адресованной Сюзанне, с просьбой устроить покупку очередного участка земли. Агнес пыталась убеждать себя и девочек, что в этом нет ничего плохого, что он просто очень занят, что письма порой теряются по дороге, что он очень много работает и что может неожиданно приехать домой в любой момент, однако тоскливые сомнения все-таки терзали ее душу. Где же он, что делает и почему так давно не пишет?
Спрятав руку в складках фартука, Агнес скрестила пальцы.
— Около недели назад мы получили от него весточку. Он писал, что очень занят пока, они репетируют новую комедию и…
— Но его новая пьеса, безусловно, не комедия, — оборвала ее Джоан, — хотя, наверное, вы знаете об этом.
Агнес промолчала. Зверек внутри ее встревоженно заворочался и начал царапать ее своими острыми коготками.
— Да, он поставил трагедию, — продолжила Джоан, обнажив зубы в хищной улыбочке. — Не сомневаюсь, что он написал вам, как она называется. В своем письме. Ведь он никогда не назвал бы ее так, не посоветовавшись с вами, просто не посмел бы без вашего согласия. И, наверное, вы уже видели новую театральную афишу. Вероятно, он послал ее вам. Весь город судачит о новом представлении. Мой кузен как раз вчера вернулся из Лондона и привез ее. Уверена, что у вас тоже есть такая афиша, но я все-таки на случай захватила ее с собой, чтобы показать вам.
Джоан вскочила и пронеслась по комнате, точно шхуна на всех парусах. И по пути бросила на колени Агнес свернутый в рулон лист бумаги.
Взглянув на него, Агнес взяла край листа двумя пальцами и развернула его на забрызганном грязью фартуке. Бумагу заполняли печатные буквы. Множество букв, множество слов, объединенных в множество строк. Сверху стояло имя ее мужа и слово «трагедия». А прямо посередине листа огромными буквами отпечаталось имя ее сына, ее мальчика, то самое имя, что огласили в церкви при крещении, то самое имя, что выгравировали на его могильной плите, именно этим именем она сама назвала его вскоре после рождения двойняшек, еще до того, как вернувшийся муж увидел новорожденных малышей и радовался им, укачивая на своих коленях.
Агнес никак не могла уразуметь, что это может означать, что произошло. Как могло имя ее сына попасть на эту лондонскую театральную афишу? Должно быть, произошла нелепая, странная ошибка. Он же умер. Здесь ведь напечатано имя ее сына, но он умер, не прошло и четырех лет с того дня, как его похоронили. Он был еще мальчиком, мог бы стать уже юношей, но умер. Сам он умер, при чем же тут какая-то пьеса, и эта афиша, и смерть ее мальчика вовсе не повод для того, чтобы представлять, показывать и разыгрывать его жизнь и смерть на сцене. Он умер. Ее муж знал это, и Джоан знала. Нет, это невозможно понять.
Она осознавала, что Джудит, заглядывая ей через плечо, удивленно спрашивает: «Что, что там такое?» — конечно, она же так и не научилась читать, не научилась складывать буквы в понятные слова, хотя странно, что она не узнала имя своего двойняшки… Она осознавала также, что Сюзанна осторожно поддерживала афишу за уголок; а едва она прочитала содержимое афиши, ее собственные пальцы начали дрожать, как и сам лист, словно в комнату ворвался ветер. Сюзанна попыталась мягко забрать бумагу, но Агнес лишь сильнее сжала листок, не могла же она выпустить из рук афишу с именем сына. Джоан наблюдала за падчерицей с открытым ртом, похоже, пораженная тем, какой поворот принял ее визит. Очевидно, она недооценила значения новой афиши и совершенно не представляла, что она могла вызвать такую сильную реакцию. Дочери Агнес, провожая гостью к выходу, говорили, что их мать нынче неважно себя чувствует и Джоан лучше прийти в другой день, и Агнес, несмотря на странную афишу с именем сына и собственное потрясение, мысленно отметила фальшь в озабоченном голосе Джоан, когда она желала им на прощание всего наилучшего.
Впервые в своей жизни Агнес улеглась в кровать среди дня. Она удалилась в свою спальню и лежала там, отказываясь вставать, ее не могли поднять ни приглашения к обеду и ужину, ни сообщения о гостях, ни жалобы больных, стучавших в заднюю дверь. Она даже не разделась, просто улеглась на кровать прямо на покрывало. Потоки света, вливаясь через решетчатые окна, проникали и в щели между занавесами полога. Сложенную афишу Агнес продолжала сжимать в руках.
До нее доносились и звуки улицы, и шум домашней жизни, шаги слуг, сновавших по коридору, приглушенные голоса дочерей. Однако воспринимала она все так, словно сама погрузилась под воду, а они все, продолжая жить в воздушной среде, поглядывали на нее сверху.
Ночью она встала с кровати и вышла в сад. Нашла себе удобное местечко между двумя грубо сплетенными из соломы сапетками. Перед самым рассветом за соломенными стенами ульев началось вибрирующее гудение, оно вдруг показалось ей самым красноречивым, четким и совершенным языком общения.
Сюзанна, сжигаемая яростью, сидела за своей конторкой перед чистым листом бумаги.
«…Как вы могли? — писала она отцу. — Почему не удосужились сообщить нам, как вы могли так поступить с…»
Джудит, время от времени заглядывая в комнату матери, оставляла на столике у кровати то миски с супом, то букетик лаванды, розочку в вазе и, наконец, плетеную корзинку со свежими грецкими орехами, еще не очищенными от плотных скорлупок.
Зашла проведать подругу жена пекаря, принесла булочки и медовый торт. Она сделала вид, что не заметила, как изменилась Агнес, лишь мельком глянув на ее поблекшее, измученное бессонницей лицо и растрепанные волосы. Присобрав юбки, она присела на край кровати и, накрыв своей теплой и сухой ладонью руку Агнес, произнесла:
— Ты же сама знаешь, что он всегда вел себя странно.
Ничего не ответив, Агнес устремила пристальный взгляд вверх на гобеленовую ткань балдахина. Очередные деревья, некоторые с потяжелевшими от яблок ветвями.
— А тебе не интересно, о чем она? — спросила жена пекаря, отломив кусок булки и предложив его Агнес.
— Что о чем? — вяло уточнила Агнес, едва слушая подругу и даже не взглянув на булочку.