Тогда жена пекаря сама отправила кусок булки в рот, прожевала, проглотила и, отломив второй кусочек, ответила:
— Да эта трагедия?
Агнес впервые посмотрела на нее.
Значит, надо ехать в Лондон.
Она поедет одна, не взяв с собой никого — ни дочерей, ни подругу, ни сестер, никого из родни, не станет ничего говорить даже Бартоломью.
Мэри заявила, что это безумие, пыталась остановить Агнес, говоря, что ее либо ограбят по дороге, либо прирежут в постели на одном из постоялых дворов. Услышав слова бабушки, Джудит заревела, и Сюзанна принялась успокаивать ее, хотя сама тоже выглядела не на шутку встревоженной. Джон, удрученно покачав головой, посоветовал Агнес прекратить вести себя как дура. Агнес, сложив руки на коленях, в невозмутимом спокойствии, словно ничего не слышала, сидела за столом в родительском доме мужа.
— Я поеду, — только и вымолвила она.
Послали гонца за Бартоломью. Они с Агнес долго ходили кругами по саду. Под яблонями, мимо шпалерных груш, вдоль пасеки, мимо клумб с бархатцами и далее по тому же пути. Сюзанна, Джудит и Мэри следили за ними из окна Сюзанниной комнаты.
Агнес держала брата под руку. Оба шли с опущенными головами. Постояли немного возле пивоварни, словно разглядывали что-то на дорожке, потом двинулись дальше.
— Она послушается его, — сказала Мэри с уверенностью, которой вовсе не чувствовала, — он ни за что не позволит ей ехать.
Джудит провела пальцами по влажному оконному стеклу. Как легко убрать их обоих из виду, просто подышав на стекло.
Услышав, как хлопнула задняя дверь, они бросились вниз по лестнице на первый этаж, однако увидели в коридоре только Бартоломью, он уже нахлобучил шляпу, собираясь уходить.
— Ну как? — спросила Мэри.
Бартоломью, оглянувшись, увидел их на ступеньках лестницы.
— Вам удалось убедить ее?
— В чем убедить?
— Не ездить в Лондон. Отказаться от своей безумной затеи.
Бартоломью поправил тулью шляпы.
— Мы уезжаем завтра, — сказал он, — я должен позаботиться о лошадях для нас.
— Прошу прощения, не поняла, — недоуменно произнесла Мэри.
Джудит опять начала плакать, а Сюзанна, сцепив руки, уточнила:
— Что значит для нас? Вы поедете с ней?
— Да, поеду.
Три женщины окружили его, точно облачка луну, засыпав его возражениями, вопросами и мольбами, но Бартоломью, прорвав окружение, направился к двери.
— Увидимся завтра, с утра пораньше, — сказал он и спустился с крыльца на улицу.
Агнес была опытной наездницей, хотя и не особенно любила скакать на лошадях. Ей нравились эти животные, но она считала верховую езду не самым удобным способом передвижения. Земля так стремительно проносилась под ногами, что у нее начинала кружиться голова; под ней напряженно вздымались бока другого живого существа, протестующе скрипело кожаное седло, пыльный сухой запах лошадиной гривы означал, что Агнес пора считать часы, которые придется провести на лошадиной спине, прежде чем они доберутся до Лондона.
Бартоломью утверждал, что дорога через Оксфорд безопаснее и быстрее; так ему сказал знакомый торговец бараниной. Они проехали по пологой гряде холмов Чилтерн-Хилс, попав под грозовой ливень с легким градом. В Килдингтоне ее лошадь стала прихрамывать, и пришлось сменить ее на норовистую пегую кобылу с узким крупом, готовую артачиться, высоко вскидывая ноги, если вдруг с обочины просто вспархивала птица. Они заночевали на постоялом дворе в Оксфорде; из-за писка мышей за стенными панелями и храпа в соседней комнате Агнес почти не спала.
К полудню третьего дня езды она впервые увидела серую дымную пелену над обширной котловиной.
— Подъезжаем? — спросила она Бартоломью, и он кивнул.
Подъехав ближе, они услышали колокольный трезвон и уловили малоприятный запах — гнилых овощей, мокрой шерсти животных, извести, с примесью других неизвестных Агнес оттенков — и увидели огромный, беспорядочно застроенный и суматошный город, прорезавшее его извилистое русло реки и поднимавшиеся к небу клубы дыма.
Они проехали через деревеньку Шепердс-буш[9], чье название вызвало улыбку у Бартоломью, мимо карьеров по добыче гравия в Кенсингтоне, через ручей Мэриберн. Подъехав к виселице на площади Тайберна, Бартоломью, склонившись с седла, спросил у прохожих, как проехать на Бишопсгейт к приходу Святой Елены. Несколько человек прошли мимо, ничего ему не ответив, какой-то парень, расхохотавшись, пронесся в ближайшую дверь, сверкнув голыми пятками.
По мере приближения к Холборну улицы становились все более узкими, темным и грязными; Агнес не верилось, что люди могут жить в таком шуме и зловонии. Вперемешку с лавками и тавернами теснились скотные дворы и жилые дома с узкими фасадами. Их окружали торгующие вразнос продавцы, наперебой предлагая свои товары — картошку и выпечку, жесткие райские яблочки и каштаны. Люди перекрикивались друг с другом через улицу; Агнес даже заметила, с трудом веря своим глазам, как прямо в узком проходе между домами страстно совокуплялась какая-то парочка. Один из горожан облегчался прямо в уличную сточную канаву; не успев вовремя отвести взгляд, Агнес невольно заметила его сморщенные и бледные мужские достоинства. Юноши — видимо, подмастерья — топтались возле лавок, зазывая клиентов. Дети, еще не утратившие молочные зубы, катили тележки по улице, нахваливая их содержимое, а старики и старухи сидели на земле, разложив вокруг себя шишковатую морковку, чищеные орехи и хлебные караваи.
Лавируя на лошади по улицам, Агнес приходилось крепко держать поводья обеими руками, городской воздух так густо пропитался запахами вареной капусты, горелых шкур, дрожжевого теста и грязи, что ей хотелось зажать нос. Бартоломью, опасаясь, что Агнес может затеряться в этой уличной толпе, подхватил уздечку ее кобылы.
Продолжая ехать бок о бок с братом, Агнес невольно начала беспокоиться, с тревогой думая: «А сможем ли мы отыскать его, что, если сами тут потеряемся, не найдя до заката его жилье, что же мы тогда будем делать, куда подадимся, может, надо уже сейчас снять комнаты в гостинице, и зачем мы сюда притащились, безумие какое-то, мое безумие, я одна во всем виновата».
Когда, по их предположениям, они добрались до его района, Бартоломью спросил торговца лепешками, как проехать к нужному им дому. У них имелся и адрес, записанный на бумажке, однако торговец просто отмахнулся от нее и, растянув губы в беззубой улыбке, начал объяснять дорогу, сопровождая свои слова указующими жестами: сначала поедете туда, потом сюда, потом прямо, а за церковью сразу сверните в сторону.
Держась за поводья, Агнес с трудом выпрямилась в седле. Она готова была сделать все, что угодно, лишь бы наконец спешиться, закончить их безумную поездку. У нее уже ломило все тело, болели и ноги, и руки, и даже спина. В горле пересохло, в животе урчало от голода, но самое странное, что теперь, когда она добралась до Лондона и вскоре уже могла увидеть его, Агнес вдруг захотелось натянуть поводья, развернуть лошадь и отправиться прямиком обратно в Стратфорд. О чем она только думала? Как они с Бартоломью решились вот так запросто приехать к его здешнему дому? Какая идиотская фантазия, ужасная затея.
— Бартоломью, — окликнула она брата, однако он, опередив ее, уже спешился, привязал лошадь к столбу и направился к двери дома.
Она вновь окликнула брата, но он ничего не слышал, громко стучал в дверь. Ее сердце глухо забилось. Что она скажет ему? И что он скажет им? Она уже забыла, о чем хотела спросить. Вновь нащупав злосчастную афишу в седельной сумке, она окинула взглядом этот столичный дом: три или четыре этажа, с неровными и местами грязными рядами окон. Дома на этой узкой улице стояли вплотную друг к другу. Подпиравшая дверь соседнего дома женщина разглядывала их с откровенным любопытством. Чуть дальше пара детей, вращая длинную веревку, играла во что-то прямо на улице.
Как ни странно, думала она, но соседи, должно быть, видели его здесь каждый день, видели, как он ходил туда-сюда по этой улице, покидал по утрам дом. Интересно, разговаривал ли он с ними? Может, даже заходил к ним на ужин?
На втором этаже открылось окно; Агнес и Бартоломью задрали головы. В окне появилась девочка лет девяти-десяти, с землистого цвета лицом, обрамленным разделенными прямым пробором волосами, и с пристроенным на боку младенцем.
Бартоломью назвал имя ее мужа, а девочка пожала плечами и, принявшись укачивать заплакавшего ребенка, сказала:
— Да просто толкните дверь и поднимайтесь по лестнице. Он живет в мансарде, на чердачном этаже.
Бартоломью, молча кивнув сестре головой, жестами показал, что она сама должна подняться наверх, а он подождет на улице. Отдав ему поводья своей лошади, Агнес тихо вошла в дом.
Поднимаясь по узкой лестнице, она чувствовала, как дрожат ее ноги, непонятно только, то ли от долгой езды, то ли от робости, вызванной столь странными обстоятельствами, однако она упорно шла наверх, держась за перила.
Дойдя до чердачного этажа, она постояла, переводя дух. Перед ней маячила темная дверь. Обшитая деревянной панелью с темневшей под ручкой замочной скважиной. Взявшись за ручку, она постучала. Произнесла его имя. Повторила его погромче.
Ничего. Никакого ответа. Обернувшись, она взглянула на уходящие вниз ступени и уже собиралась начать спускаться по ним. Скорее всего ей не хотелось увидеть то, что скрывалось за этой дверью. Возможно, там обнаружатся следы его другой жизни, его других женщин? Ведь там могут оказаться вещи, о которых ей не хотелось знать.
И все-таки она опять повернулась к двери, подняла щеколду и переступила через порог. Низкий, скошенный к углам потолок нависал над небольшой комнатой. Возле одной стены она заметила низкую кровать, маленький коврик и буфет. Она узнала шляпу, оставленную на крышке сундука, и джеркин, лежавший на кровати. Под окном расположился квадратный стол с задвинутым под него стулом. На столе стояла открытая шкатулка с письменными принадлежностями, и она заметила там пенал с перьями, чернильницу и перочинный ножик. Набор перьев выстроился рядом с тремя или четырьмя настольными книгами, явно переплетенными им собственноручно. Она узнала его излюбленные узлы и стежки. На краю стола, прямо перед стулом, лежал одинокий лист бумаги.