Когда он уселся, перед ним поставили большую стеклянную тарелку, и Карла наполнила ее едой до краев. Хамсин стянул варежки и шапку и втянул в себя ароматы простой и острой еды. Пахло томатом, чесноком, луком и креветками, и все это вызвало у него такой аппетит, что он отхлебнул большой глоток вина и накинулся на еду. Видя это, все заулыбались.
— Теперь я вижу, что вы поправляетесь, — засмеялся Чезаре. — И скоро будете снова в отличной форме. Дальше задача будет в том, чтобы ее как следует сохранить.
Сильвия перевела его слова на английский язык.
Эта сентенция прозвучала большой двусмысленностью для Хамсина и Марини; прочие этого не почувствовали.
Было выпито несколько тостов за Рождество, за женщин и за детей, затем был съеден десерт — сладкие булочки и фрукты, и разговор зашел о том, что предстоит делать «Деннису».
— Я могу одолжить вам только три «караваджо», Деннис; отдадите, когда сможете — и если сможете, — сказал Марини.
— «Караваджо»? — вылупил глаза Хамсин.
— Это триста тысяч лир, — объяснила Сильвия. — На купюре стоимостью сто тысяч лир изображен художник Караваджо. Это не такие уж большие деньги: если перевести в доллары, получится чуть больше двухсот пятидесяти долларов. Но на автобусе вы сможете доехать до швейцарской границы, а дальше… дальше я не знаю.
— Я обязательно деньги верну. — Хамсин был тронут, что было для него совсем не характерно.
Он уже решил, что обратится за помощью к Энн Робертсон.
— Мне нужно провести несколько дней в Риме, чтобы дождаться денежного перевода, — добавил он. — Но у меня нет паспорта, чтобы получить перевод, и я не смогу снять номер в гостинице.
— У меня есть предложение, — вдруг, слегка порозовев, заговорила на приличном английском Роберта. — Слушайте. Моя подруга Джина укатила в Калабрию к своему дружку: он там выступает с неаполитанскими песнями. Она оставила мне ключи от своей квартиры. Это далеко — в Тридцатом квартале Сан-Базилио. Но квартирка совсем новая, и вернется Джина только второго января. Так что неделю мистер Деннис сможет прожить там.
— Вот и чудесно, — улыбнулся Марини. — Завтра ты его туда и отвезешь. Там есть телефон?
— Конечно.
— Будем считать, что неделю мы у судьбы уже отвоевали, — улыбнулся капитан.
Хамсин опустил голову.
Семья Бертини продолжала выполнять свою удивительную и неожиданную миссию. Она делала все возможное для его спасения.
28
Марини не пил за ужином. Ему предстояла встреча с Микеле Сентамуром. Перед выездом Бертини рассказал о нем все, что знал. Когда-то, сразу после войны, они были знакомы. Собственно, это Бертини познакомил его со своим родственником — комиссаром Росполи. И с тех пор Сентамур был одним из ближайших сподвижников комиссара. По мере того как продвигался по службе комиссар, улучшалось и благосостояние Микеле Сентамура.
Настоящее имя этого человека было известно теперь только Бертини и комиссару Росполи. Он не был ни испанцем, ни итальянцем. Он родился в Ростове-на-Дону в 1913 году, и в свидетельстве о его рождении значилось: Михаил Яковлевич Самодуров. Отцом его был известный фармазонщик, кличка которого говорила сама за себя: Казначей. Яков Борисович подделывал ценные бумаги, векселя и кредитные билеты. Работал он дома, в Ростове, а сбывать их ездил в Москву, Нижний Новгород и Баку.
Яков Самодуров был великий мастер подделок. Если бы он стал гравером, он бы прославился. Но его все время подгонял демон азарта: каждая его подделка приносила ему тысячи рублей. Его ловили до революции дважды, и он откупался от жандармов золотом, причем в таком количестве, что со временем жандармы даже стали уважать его — как человека редкой профессии и выдающегося таланта. Говорили, что в Ростове он был не менее уважаем, чем уроженец этого же города кавалерист Буденный. Самодуров был артистом своего дела…
Своего сына он стал привлекать к созданию подделок в четырнадцать лет. Миша был хорошим учеником. В шестнадцать лет он мог нарисовать тысячерублевую бумажку так, что ее были не в состоянии отличить от настоящей даже банковские работники. Отец приучил его к трудолюбию, тщательности в работе и к применению большого количества красок, лаков и туши, а также огромного набора перьев. Все для того, чтобы обеспечить высочайшее качество подделок.
В 1935 году Михаилу Самодурову, студенту сельскохозяйственного училища, исполнилось восемнадцать лет. И он решил отпраздновать совершеннолетие в ресторане. Пригласил друзей, подруг, даже своего преподавателя, а расплатился фальшивыми купюрами. Выйти из ресторана компания не успела: молодого фальшивомонетчика арестовали. Якову Борисовичу пришлось заплатить сотруднику НКВД, который вел дело Михаила, столько, что тот вскоре смог купить загородный дом. Мишу отец решил отправить подальше от Ростова.
Урок Мишей был усвоен. Он уехал в Москву, поселился у родственницы и начал ежедневно посещать библиотеки-читальни. Он брал книги по технике печати, использованию красок в работе над плакатами, истории деятельности монетных дворов. Переводной литературы по этим темам было даже больше, чем отечественной, и в некоторых книгах были подробные рассказы о том, как ловили фальшивомонетчиков во Франции, Германии и Польше. Он изучал устройство печатных машин, систему наведения водяных знаков на бумагу, подготовку бумаги к гербовой печати. По прошествии двух месяцев он уже мог бы и сам работать технологом на монетном дворе, но это никак его не привлекало. Единственное, что он понял из всего этого: фальшивые деньги надо печатать на качественном оборудовании.
Чтобы узнать побольше о типографской работе, Михаил устроился рабочим в типографию газеты «Правда». Его знания техники печати поражали видавших виды технологов, и его фотография висела на Доске почета. Ему платили приличные премии. Но все это время он готовился к серьезному делу: он купил германские рейхсмарки и хотел напечатать их столько, чтобы можно было уехать куда-нибудь в Европу.
Потом грянул 1936 год, за ним 1937-й. Тысячи людей были арестованы по подозрению в антисоветской деятельности, и среди них были те, у кого находились родственники в Западной Европе и США. Их семьи в своем большинстве решили покинуть СССР, а в то время главным комиссаром НКВД был Гершон Иегуда, который время от времени давал распоряжения выпустить некоторые семьи из СССР — как это понятно, за очень большие деньги. На черном рынке резко выросла потребность иностранной валюты, и Михаил решил эту потребность удовлетворять за счет печатания фальшивых рейхсмарок.
К этому времени он разобрал и перевез на дачу родственницы печатную машину, которую выбросили на помойку, так как она была давно неисправна, а отремонтировать ее было некому. Михаил машину починил, вынес из типографии краски и лаки и приступил к делу. Почти четыре месяца он продавал фальшивые германские марки и уже готовился вернуться в Ростов с чемоданом советских денег, как его арестовали. Кого-то из его клиентов обыскали при выезде в Швейцарию, нашли в полах пальто фальшивые марки и доставили его в НКВД. Арестованный, обливаясь слезами, рассказал о продавце валюты все, что знал, и этого оказалось достаточно, чтобы Михаила Самодурова нашли и судили.
Он получил двадцать лет лагерей. Прокурора особенно возмутило, что он печатал деньги фашистов…
Лагерь, в который его послали, был «шарашкой»: в типографии на территории лагеря печатали учебники по химии для старших классов. А находился лагерь в двадцати километрах от Одессы. В 1941 году деревню и лагерь захватили немцы; они перебили охрану, оставили здесь итальянскую роту и ушли на северо-восток. Заключенные разбежались.
А Миша сориентировался. Он нашел в казарме охраны брошенную лейтенантскую форму, а потом явился к итальянскому командиру и заявил, что он, русский офицер, добровольно переходит на сторону дуче. Его отправили в тыл, а потом вместе с ранеными посадили в Одессе на пароход. Так он попал на Сицилию.
На пароходе он предложил свои услуги санитарам; его взяли, стали учить итальянскому языку, накормили и одели в итальянскую форму. С парохода он сходил одним из тех, кого приветствовали как героев. Вдобавок он успел поживиться паспортами солдат, умерших во время плавания, их справками о ранениях и наградах и снял, когда переносил трупы в холодильник, часы и перстни с покойников. Забирал он также фотографии и открытки, которые солдаты получали из дома. Он уже представлял себе, как через годы приедет к родственникам погибших и как они будут готовы сделать для него все, что он попросит…
Он ожидал, что итальянские власти будут долго разбираться с ним, что он будет сидеть под замком месяцы, если не годы. Но уже через две недели его перевели в лагерь для военнопленных, где было два десятка англичан и шотландцев, и он стал там кашеваром. Теперь он начал учить еще и английский. Выяснилось, что у него серьезные способности к языкам. Еще через два месяца, когда в Сицилию стали один за другим приходить из Африки транспорты, битком набитые ранеными, его отправили в военный госпиталь в Кальтанисетте. Здесь он ухаживал за ранеными офицерами. Хотя эта работа была ему ненавистна, он старался быть с ранеными обходительным и внимательным. Жил он в комнатке под крышей рядом с собором Святого Себастиана, ел в кафе напротив и строил планы на будущее.
Судьба решила за него. Среди раненых офицеров был один со славянскими корнями: подполковник Берзини. Обе ноги его были изувечены крупными осколками; он мог ходить только на костылях. Жил он недалеко от Милана, в городке Монца, со старухой-матерью. Семья Берзини, в восемнадцатом веке Березиных, была весьма состоятельной. И за неделю до выписки из госпиталя подполковник предложил Самодурову ехать с ним. Он обещал уладить все дела Михаила, тем более что у того уже было несколько отличных рекомендаций от начальников госпиталей.
Берзини умер через год, а еще через полгода умерла его мать. Оба завещали все свое имущество Михаилу Самодурову. Чтобы не мозолить глаза, он продал дом Берзини и переехал в более скромную виллу в местечке Аранова. Теперь он уверовал, что родился под счастливой звездой. В двадцать семь лет он получил итальянское гражданство, более трехсот миллионов лир наследства — в общем, от посторонних людей — и дом в Аранове. Он не погиб и даже не был ранен во время войны, и к тому же все, что ему досталось, он получил без особого труда…