Останки размолола жерновами,
Разбросала их по полю,
Там его съели дикие звери,
Крошки доели птицы,
Последние останки выбелило солнце.
Перед нами яркое символическое описание процесса сбора урожая. После обязательных подношений богам собранное зерно переставало считаться священным, и его начинали использовать обычным образом (сравним с обычаем поднесения Господу первых плодов, описанным в ветхозаветной книге Левит (Лев., 2: 14).
Можно заметить, как немотивированно Анат просит у Мота вернуть Ваала, после того как в тексте уже встретилось описание его смерти и погребения. Существует мнение, что, несмотря на то что миф развивался как эпическая по форме и стилю поэма, первоначально его не рассматривали как художественное произведение, ставя во главу практическое назначение текста. Впрочем, строгой логической точности не следует ожидать. В дальнейшем описании воскресение Ваала связано с картиной ежегодного оживления природы:
По воле Эля единого, могущественного, милосердного,
По воле Создателя всего сущего
Из небес лилось масло,
Реки наполнились медом[9]
Эля милостивого, милосердного во славу.
Он устраивается на скамеечке для ног,
Открывает рот и смеется,
Он возвышает голос и кричит:
«Я сяду и возрадуюсь,
И душа вернется в грудь мою,
Поскольку Ваал могучий жив,
Поскольку есть на земле Владыка!».
Ежегодно воскресающий Ваал противостоит своему смертельному врагу Моту в решающей битве, «происходящей на седьмом году». Это может быть просто эпической формулой для обозначения неопределенного времени. С другой стороны, это отражает особенность местного земледельческого культа, в котором просматриваются черты цикличности.
Известно, что в Древнем Израиле седьмой год имел особое значение, поскольку с такой периодичностью пахотные земли оставляли под парами (Исх., 23: 10; Лев., 25: 3–7). В результате в большинстве земледельческих культур Ближнего Востока считалось, что каждые семь лет обязательно должна случаться засуха или неурожай. Если в течение шести лет все было благополучно, то на седьмой год обязательно ожидали засуху, во время которой не засевали и земли, стоявшие под парами, чтобы не допустить их истощения в следующий период.
Ханаанцы объясняли причину засухи тем, что каждые семь лет боги сходились в решающей схватке, описанной в мифе о Ваале:
Они стояли, испепеляя друг друга взглядами,
Два равно могучих исполина,
Они схватились, как дикие быки;
Два равно могучих исполина,
Они кусали друг друга, как змеи,
Два равно могучих исполина,
Они били друг друга, как жеребцы,
Мот внизу, Ваал над ним.
Ханаанцы зависели от природы точно так же, как и другие земледельческие народы Ближнего Востока. Они систематически устраивали празднества в честь Ваала и веселились на шумных пирах, получая эмоциональную разрядку от напряженного ожидания.
Вспомним, что именно из греческих земледельческих праздников берет свое начало драма. В Ханаане миф не получил столь высокого развития, но в ритуалах культа плодородия вполне различимы зачатки драмы. В процитированном выше мифе о Ваале есть уничижительная характеристика бога утренней звезды Атхара, содержащая явные элементы иронии: его голова не доходила до полога его трона, его ноги свешивались со стула, так что они не касались подножия.
В другом, меньшем по объему тексте, где в миф внесены элементы мимического действа, говорится, как пожилой Эль стремится быть молодым и ублажает двух женщин, чьи мужья хвастаются своей силой и не догадываются об истинном положении вещей.
Данный текст – одна из самых больших загадок среди рас-шамранских текстов. Хотя в нем ярко отразилась повседневная жизнь простых ханаанцев, яркий язык, ругань персонажей, шуточный тон как будто пришли из греческой комедии. Конечно, в ханаанских празднествах участвовали и ритуальные проститутки обоего пола (qedesim и qedesoth), вызывавшие столь сильную ненависть еврейских реформаторов.
По текстам вышеприведенных мифов может создаться впечатление, что ханаанцы отличались веротерпимостью, не отвергая древние языческие ритуалы, и в то же время верили и в одного главного бога, Провидение. Действительно, их боги походили на греческих богов, они обладают всеми человеческими чувствами, вздорны, завистливы, мстительны, похотливы и даже, как и Эль, ленивы.
Даже если принять в расчет, что этот нарочитый антроморфизм скорее изобретен профессиональным поэтом-исполнителем, все же нет сомнений в том, что он органично соответствует самому духу культа плодородия и стал его органической частью. Множество поколений ханаанцев стремилось прокормиться на скудной земле, выжить в условиях постоянной угрозы засухи и добиться регулярных урожаев, не зависящих от сезонных и ежегодных капризов природы. Их страстные надежды и вера во власть Порядка, побеждающего Хаос, их вера в владычество Ваала, побеждающего в конфликте с неуправляемыми водами, выражались в ежегодном осеннем праздновании наступающего нового года.
Поселившиеся в Ханаане евреи восприняли земледельческий календарь и связанные с ним мифы, со временем приспособив их к вере своих предков, своим священникам и пророкам. На это указывает и множество рассказов о могуществе и чудесах Бога, сохранившихся в книгах Пророков и Псалтыри. Именно под влиянием ханаанских верований в воскресающего бога – победителя Хаоса и Смерти в иудаизме начала развиваться идея единого Бога и представление о неизменности существующего порядка как основе веры, которая должна была удерживать от сомнений и отступничества от веры в единого Бога.
Анализ повести о Керете и Акерте показывает, что справедливость и проявление милосердия к обездоленным считались важнейшими обязанностями ханаанского правителя, хотя можно и прийти к выводу, что они диктовались местными этическими нормами, а не зависели от личных качеств конкретного человека.
Весенний вавилонский праздник по случаю наступления нового года включал ритуал обрядового покаяния правителя перед главным жрецом, перекликался с еврейским праздником Дня искупления грехов, когда правитель должен был исповедоваться и каяться перед первосвященником.
В двух текстах из Рас-Шамры, к сожалению коротких и фраментарных, описываются ритуалы, в которых участвует правитель в месяц Тришры, когда наступает осенний новый год. Вначале он совершает ритуальное омовение, затем совершает жертвоприношение главнейшим богам, умоляя защитить его народ от смуты и стихийных бедствий. Возможно, к этому же ритуалу относится фрагмент текста, в котором идет речь о «спасении души».
В другом тексте, напротив, говорится об искупительной жертве, которую приносит правитель и народ, чтобы получить прощение и обрести защиту своих богов. Вероятно, церемония совершалась после поражения, понесенного от какого-то захватчика. Понятие о бедствии как воздаянии за совершенные грехи или Божьем наказании нельзя считать чисто ханаанской особенностью. В одном из телль-эль-амарнских текстов говорится о том, как «грешник из грешников» правитель Рибадди из Библоса просит богов о прощении:
«Признаюсь перед Богом моим, господином и повелителем Библоса, что я грешен и каюсь в совершении грехов моих. Да не будут боги Библоса суровы к моему народу и не накажут его за грехи мои».
Возможно, между текстами из Рас-Шамры и исповедью Рибадди лежит серьезный промежуток времени. Во всяком случае, оба отрывка отражают распространенную в Ассирии и Древнем Израиле концепцию, по которой бедствия, обрушившиеся на страну, в некоторой степени объяснялись грехами ее правителя, в которых он должен был покаяться и понести соответствующее наказание. Данное представление, несомненно более позднее, чем культ плодородия, напоминает положения иудаизма, отраженные в 78-м псалме:
«Доколе, Господи, будешь гневаться непрестанно… Не помяни нам грехов наших предков, скоро да предварят нас щедроты твои, ибо весьма мы истощены».
Необходимо также помнить, что, несмотря на большой объем рас-шамранских текстов, они всего лишь являются частью обширной ханаанской литературы, в результате дальнейших исследований, несомненно, обнаружатся новые тексты, которых в настоящее время совсем немного. Этот более умеренный и духовный тип религии едва ли оставил такие же заметные следы в текстах и совсем не выражен в материальных останках.
Культ плодородия с его мифами и магическими ритуалами ярко и выразительно отражен в литературе. Сохранились каменные и металлические изображения Ваала как могущественного воина с копьем-молнией и обнаженных богинь Ашеры, Анат и Астарты с ярко выраженными сексуальными особенностями.
Все вышесказанное подтверждает наш вывод о том, что в системе ханаанских верований главное место занимал традиционный для всех земледельческих культур культ плодородия, в котором соединилась общая цикличность празднеств, связанных с ежегодным трудом земледельца, и повторяющиеся каждые несколько лет засухи и неурожаи. Чтобы обрести хоть какую-то защиту от враждебной и безжалостной природы, люди приносили жертвы, пытаясь умилостивить богов и само Провидение.
Глава 6Письменность и литература
Расположение между Месопотамией и Египтом привело к тому, что по мере расширения интересов этих империй к Ханаану жителям пришлось познакомиться с языками рядом живущих народов. Действительно, на египетском языке написана уже упоминавшаяся нами повесть времен Среднего царства о похождениях Синухета, происходивших в Ханаане.
Более легким, чем семитский, для ханаанцев оказался аккадский язык. Знакомая по легендам, надписям на цилиндрических печатях, использовавшихся в Ханаане и даже ставшая предметом подражания, акадская письменность наконец стала средством для ведения дипломатической переписки между всеми государствами Ближнего Востока и Западной Азии. На ней велась и переписка между правителями Мари и ханаанскими властителями в XVIII и XVII веках, отраженная на табличках из Эль-Амарны.