Царица замолчала, предавшись воспоминаниям, и ее бледное лицо озарилось мечтательной улыбкой. Ворон снова поточил о прутья клюв – попросил есть, но без надежды.
Улыбка исчезла с лица царицы:
– Хороший был муж Сафа-Гирей, великий воин! Но трусоват: едва гяуры собирались идти на Казань, уезжал в степь, к моему отцу за подмогой. Я ему: «Любимый, ты великий воин, надень же латы и взойди на стены!» А он: «Молчи, женщина, не суйся в дела мужские, ратные!» И выпить очень любил. На словах ругал урусов, веру их, повадки их дикие, а сам их вино пил, и пахло на ложе от него этим вином. От вина и смерть принял! Как сейчас вижу его лежащего на полу в термах, рану на виске и кровь вокруг головы, много крови…
Сююмбике закрыла глаза рукой и долго так сидела.
– От него хоть сын родился, – наконец продолжила она. – Но сын тот, Утямиш – кровиночка любимая, томится в плену у русского царя. Хоть и привечают его, в царские одежды наряжают, а все равно – плен. Не сегодня-завтра московские попы обратят в свою ложную веру. А каким он мог бы стать ханом! Я бы воспитала его настоящим воином, сильным, умным, беспощадным. Мой отец Юсуф дал бы ему все войско ногайского юрта! Он взял бы Москву и сжег ее дотла! Царь урусов водил бы под ним коня. Вся Русь платила бы ему ясак. А в Казани он вырезал бы под корень всех этих трусов и предателей, что выдали нас царю Ивану. Выдать своего хана и царицу неверным – не видели стены Казани большего позора!
Сююмбике вскочила и в гневе начала метаться по комнате, круша и сметая все на своем пути. С дребезгом разбилась драгоценная китайская ваза, треснуло зеркало, загремел по полу серебряный кувшин с тонкой ручкой, полетел пух из разорванной подушки.
Даже Хасан, много чего повидавший, испуганно замер.
А царица снова подошла к окну, раскрасневшись от гнева и тяжело дыша:
– И что потом?.. Сначала хрустальная клетка и Москва, теперь меня привезли из прекрасной Казани, окруженной садами и лугами, в эту лесную глушь… – Сююмбике посмотрела на ворона, и ей показалось, что он смотрит на неё с осуждением. – Нет, ты не обижайся, я понимаю, что это твой дом и что такое Касимовское ханство… Да-да, и за кем осталась победа, я тоже помню, и славы вашей не умаляю. Но мне есть с чем сравнить, гордая птица! Меня привезли из блистательной Казани в лес и… выдали за безобразного толстяка! Ты его видел, Хасан? Как такого любить?! Запер меня в этой башне, как птицу в клетке. Но разве вольную душу удержишь в башне?
Сююмбике резко обернулась:
– А что, Хасан, мечтаешь ты о воле? Снится тебе твой лес? Мне-то Казань снится каждую ночь… Так давай улетим вместе!
Сююмбике подбежала к клетке, откинула крючок и резко рванула дверцу. Посмотрела в сторону лестницы, откуда доносились быстрые шаги охранников. Резко повернулась к балкону и вставила украденный у стражей ключ в замок балконной двери.
Что произошло дальше, Хасан рассмотреть не смог, лишь услышал женский крик. Громкий и короткий. Потом в комнату ввалились охранники царицы, за ними служанки, и побежали на балкон. Они все топтались там, указывая вниз и громко крича, потом также с криками все побежали обратно к лестнице…
Хасан некоторое время посидел в клетке, потом осторожно выбрался наружу. Неспешно прошел через комнату, вспорхнул на балконные перила. Глянул вниз. Вокруг распростертого тела царицы под башней молча стояли люди.
Хасан посмотрел назад, в комнату, на свою клетку. Подумал. В общем-то, неплохая жизнь была в клетке, всегда тепло, вкусная еда, блестящие штучки. Потом взглянул на солнечный диск, поднимающийся над верхушками сосен. Лес! Не так сытно, в дождь мокро, зимой холодно, но это его лес! И заветное дупло в старом дубе.
Ворон расправил отвыкшие от полетов крылья, и перед тем, как взлететь, проорал собравшейся внизу толпе:
– Хар-р-рар-р-р!
Глава 10. Проклятое воинство
С падением Казани стратегическая необходимость в татарском ханстве на ближних подступах к Москве отпала, но Касимовское царство продолжало существовать, более того, московские и прочие окрестные князья не прекращали выплату «выхода». Его можно рассматривать как дань, но постепенно выход приобретал черты выплаты жалования элитным подразделениям. В скором времени из царской казны таким же образом будет выплачиваться довольствие порубежным казакам на Дон, в Сибирь, в Запорожскую Сечь «…свинцом, порохом, вином и денежной казною».
Важным оставался и политический аспект: Иван Грозный убеждал турецкого султана в письмах, что русские вовсе не враги мусульманской веры, а в Касимове на минарете светится полумесяц, и никто той вере не чинит препятствий. Но главное, касимовские татары очень скоро понадобились Ивану Грозному – в 1558 году, когда началась Ливонская война, в которой Шах-Али проявил неожиданную доблесть и отвагу.
Перед войной
Ливонскую войну откровенно ждали, особенно в «просвещенной Европе». На Русь тогда почти не обращали внимания: из-за отсутствия доступа к северным морям товарооборот с европейскими странами был мизерным, и считалось, что русские не скоро осмелятся заявить о своих интересах в Европе, что их удел – дикие азиатские степи. Завоевание Грозным Казани и Астрахани Европу насторожило, но всерьез не испугало, а вот когда Русь снова повернулась к балтийским берегам…
Порой кажется, что ничего в этом мире не изменилось. При монарших дворах и в европейской прессе началась агрессивная пропаганда: русский медведь тянет свои лапы к ливонским пределам, но католический орден с нашей помощью одолеет восточных иноверцев.
На деле Европе, то есть соседям Ливонии Литве, Польше, Швеции и Дании было наплевать на это странное государство. Прибалтийских рыцарей из-за их мерзких дел никто не любил, местное порабощенное население их откровенно ненавидело, а вот желающих забрать земли Ордена и отдельных баронов было в достатке. Но на словах, конечно, все католики мира готовы были помочь Ливонии в борьбе с дикой Русью и биться до последнего ливонца. Хотя наемников тоже хватало: из германских княжеств, из Испании, встречались даже генуэзцы.
Иван Грозный вряд ли задумывал большую войну, чтобы выйти к Балтике, как утверждают иные историки. Да, конечно, немцы вели себя подло, намеренно вредя русской торговле, и мешали попаданию на Русь новых технологий. Один из показательных примеров – задержание в Ревеле двухсот мастеров, нанятых по заказу Ивана Грозного. «Немецкая слобода» под Москвой как двигатель развития страны была задумана Грозным задолго до Петра. Нанятые по всей Европе пушкари, литейщики, химики, печатники, стеклодувы, строители, инженеры, ювелиры и прочие умельцы были задержаны ливонскими чиновниками и не пропущены на Русь. Мастеров продержали в Ревеле без объяснения причин, потом просто распустили по домам, а нанимавшего их мастера Шлитте, по одной версии, ложно обвинили в измене и казнили, а по другой, осудили по еще не просроченному долгу, но мастер сбежал из тюрьмы и до конца жизни скрывался от такого честнейшего правосудия.
Кроме того, немцы всячески ущемляли русских купцов. К примеру, русским запрещалось выдавать займы и кредиты, а русские меха и прочие товары обкладывались огромными пошлинами.
Но все помыслы Грозного пока были о крымской опасности, а от ливонцев он требовал «не обижать храмы православные» и заплатить наконец закрепленную договорами «юрьевскую дань», которая копилась годами и составляла 45 тысяч талеров, или 18 тысяч рублей. Сумма для государства с мощным торговым флотом и удобными портами смешная, но ливонский магистр сам шел на конфликт, всерьез рассчитывая и на помощь католического мира, соседей – Польши и Литвы, но в первую очередь – немецких княжеств, ведь магистр… вдруг стал протестантом. А еще надеялся на мощь стен многочисленных баронских замков и на полностью милитаризированное государственное устройство, где каждый барон имел свое постоянное войско. Повод к войне дали сами немцы: ливонский магистр потребовал от русских полностью списать «юрьевский долг», а ливонские бароны начали нападать на порубежные русские города.
Время собирать войско!
Пир горой
Конец 1557 года. Перед походом на Ливонию Иван Грозный устроил большой пир. Английский посланник, приглашенный на торжество, отметил, что за первым столом сидел сам царь с детьми и с казанскими царями (Шигалей и крещеный Ядыгарь), за вторым митрополит московский со своей свитой, а за третьим – черкесские князья. В соседних залах на пиру «присутствовало две тысячи татар, назначенных служить в Ливонской войне».
Сохранилась роспись высших командиров русского войска 1557 года перед походом в Ливонию: «В большом полку Шиг-Алей, да бояре князь Михаил Васильевич Глинской да Данило Романович, да черкасские князи Сибок с братьею; а в передовом царевич Тахтамыш, да бояре Иван Васильевич Шереметев Большой, да Алексей Данилович Басманов, Черкесские князи Иван Маашик с братьею, да Данило Адашев, а с ним казанские люди и с Свияги, и из Чебоксар, и черемиса, и новокрещеные; а в правой руке царевич Кайбула… и Городецкие люди, сеит и князи и мурзы».
Важная деталь: Шигалей командует всем русским войском, а кто командует полком правой руки? Его зять Кайбулла (Абдулла) со всем Городецким войском, в том числе и Сеитовым полком.
Объединенная русско-татарская рать двинулась к границам Ордена. Ливонцы приготовились к активной обороне. Европа заняла место в партере, чтобы наблюдать, как варварские орды разобьются о неприступные стены рыцарских замков. Как немногочисленные, но «правильные» немецкие войска будут поучать неотесанных русских воинской науке. Как доблестные рыцари явят чудеса отваги и мудрость передовой военной тактики в борьбе с азиатскими дикарями.
Армия прорыва
17 января 1558 года начались боевые действия. И тут случилось странное, совершенно непонятное европейцам: русское войско легко и быстро прорвало немецкую оборону по многим направлениям. Всего русская рать первого ливонского похода насчитывала 32 тысячи человек: 15 тысяч пехоты – стрельцов да пикинеров с артиллерией, 10 тысяч великокняжеской и боярской конницы, 7 тысяч конных татар. Русская артиллерия с пушками на облегченных лафетах по всем статьям превосход