Только в 1612 году велением князя Пожарского слепого старца вернули в Кирилло-Белозерский монастырь. Он пережил всех своих детей и любимую жену, тоже постриженную в монахини в московском Старом Симоновом монастыре. С нею рядом и похоронен, на надгробном камне скромная надпись: «Лета 7124 (1616) генваря в 5 день преставился раб божий царь Симеон Бекбулатович во иноцех схимник Стефан».
История не терпит сослагательного наклонения, но попробуем представить, что после смерти Федора Иоанновича на русский престол садится крещеный татарин Симеон Бекбулатович, потомок Чингисхана, царь Касимовский. Его дети – также прямые потомки Ивана III и Софии Палеолог. Его царское происхождение не подвергается сомнению, его поддерживают родовитые русские бояре и все крещеные татары. И некрещеные тоже. Нет смуты, нет Лжедмитрия, на троне – новая крепкая династия набирающего силы государства, объединившего мощь Руси и силу степной Орды…
Но, увы, в реальности была страшная Смута, и одним из ее активных участников стал наш следующий герой, касимовский царевич Ураз-Мухаммед.
Сказ 11. Долг брата
Год 1568 от Р. Х. или 975 год от Хиджры.
1568 год. За Перекопом
Едва засветилась узкая полоска света на востоке, с минарета Перекопской мечети запел муэдзин. И тут же зашевелилась толпа в поле перед крепостными воротами. Правоверные, потягиваясь и зевая, приглаживали волосы и причесывали бороды, расстилали коврики, готовясь к утреннему намазу. Остальные – язычники и христиане, большей частью связанные полонники, тоже просыпались и обреченно смотрели на валы да бастионы турецкой крепости Перекоп. Знали, переступишь ворота Турецкого вала и все – обратной дороги нет, из Крыма не возвращаются.
Беглый улан Мустафа-Ибрагим Беркузле тоже проснулся, быстро омыл лицо из тыквенной фляги и попытался по возможности придать своему платью приличный вид. Получилось плохо, за месяц пути по дикой степи щеголеватый улан стал похож на степного бродягу, что толпами стекаются к этим стенам в поисках службы и славы. Лицо обветрилось и потемнело от солнца, губы растрескались, богатая когда-то шапка посерела от пыли, полы тягиляя обвисли лохмотьями. Вряд ли узнала бы сейчас лихого улана любимая принцесса. Интересно, как она сейчас?
Вспомнил Мустафа-Ибрагим лицо Маги-Салтан и тут же сам себя отругал. Как можно о таком перед молитвой думать? Всемилостивый Аллах помог ему из Касим-града уйти живым, в одиночку пересечь Дикую степь, в Дон-реке на переправе не утонуть. Надо славить Аллаха. Остальное – суета и прах.
Закончился намаз, снова зашевелилась толпа, раздались свист плетей и щелканье кнутов. Заржали лошади, замычали коровы, закричали верблюды и ишаки, поднимаясь с нелегкой поклажей. Велик Крым, всегда голоден и жаден. Сколько не гони сюда караванов, все равно будет мало. Караваны спешно выстраивались перед воротами, как обычно, с руганью возниц и ссорами купцов за право идти первыми.
И вот на востоке показался краешек солнца. За месяц пути Мустафа-Ибрагим почти возненавидел безжалостное светило, но сейчас, поднимающееся из морской глади, оно было прекрасно! Еще прекрасней было само море. Огромное, бесконечное… Вот и сбылась мечта, вот и увидел он море – правдой оказались прабабкины сказки.
Едва солнечный диск оторвался от линии горизонта, показались на надвратной башне крепости янычары в белых тюрбанах, шутя и переговариваясь, начали крутить подъемные колеса. Сперва поднялась со скрипом толстая деревянная решетка, потом дрогнули и распахнулись створки ворот.
Принимай, Крым, табуны и стада, принимай верблюдов, груженных зерном и самым разным товаром, принимай невольников и новых воинов!
Удивляется улан Мустафа-Ибрагим, сильно удивляется Крыму. Зачем купцы называли Крым богатым? Откуда тут богатство? Где оно? Сразу за Перекопом безводная пыльная степь с нищими аулами. Может весной и пасут здесь скот, но летом – сплошное пекло и выжженная земля. Около редких колодцев глиняные мазанки, меж которых бродят тощие овцы и бегают грязные татарчата. Слышал Мустафа-Ибрагим, что местные татары из рода Мангыт ленивы, ходят в затрапезе, хозяйством занимаются плохо, молятся без усердия. Большей частью дремлют в теньке, спросишь о чем, сразу бакшиш просят. Женщины сварливы и много болтают. Показалось беглому улану, что слухи не врут.
Не лучше стало, когда начались земли кыпчаков. В аулах та же неустроенность и полудрема. Но даже в самом бедном ауле много рабов, большей частью урусы или литвины, работают вяло. Воды мало, много мух, гостиные дома только на побережье…
Туда и надо было сразу ехать, но Мустафа-Ибрагим твердо решил сначала найти кыпчакского карачу и поехал в Бахчи-эль-Кыпчак. Указанное Белое село оказалось той еще дырой, разве что картинку оживляло какое-то подобие полей в округе. Невольников очень много: пасут скот, роют арыки, чистят навоз или складывают из скверного кирпича и булыжника какие-то стены. Надсмотра над ними почти не видно. Полдюжины бородатых мужиков с утра до ночи крутят большое колесо – добывают воду из глубины. Первый же татарин, встреченный в селе, на вопрос, как найти карачу, громко рассмеялся:
– Нечего ему здесь делать, карача на морском берегу в Гезлеве прячется от зноя со всеми женами и двором!
На подъезде к Гезлеву Мустафе-Ибрагиму встретился купеческий караван. Хозяин – одноглазый перс Омар обрадовался, когда узнал, что Мустафа-Ибрагим из Касимова. Угощал персидским чаем, интересовался, какие на Оке добывают меха, много ли и почем? Жаловался, что нынче торговля идет плохо – не берут его шелк. Обеднели татары, давно не было хорошего похода. Сказал, что здесь, в кыпчакском улусе, плохая торговля, надо ехать в Кафу к Ширинам, там хороший покупатель. Или к Барынам в предгорье, или в Бахчисарай, что славится своими фонтанами и где сидит хан. Или на южный берег к турецким крепостям – турки богатые, хорошо товар берут. Но горные перевалы слишком круты и там шалят абреки.
На прощанье Омар без обиняков предложил: если не найдет Мустафа-Ибрагим службы у кыпчакского карачи, купец может взять его к себе проводником. Задумал он зимой ехать к урусам за мехами, а значит, пригодится хороший толмач.
Пожал плечами Мустафа-Ибрагим, пообещал, что подумает.
1568 год. Кыпчак-бей
Два дня не принимал карача Эльдин Кыпчак Мустафу-Ибрагима. Последние деньги пришлось отдать за ночевку в караван-сарае. Зато город рассмотрел.
Ох и красив Гезлев, особенно ночью, не зря его городом ста глаз называют! Дома вокруг турецкой крепости большие, богатые, из белого камня. Караван-сараи по убранству подобны дворцам. Народ разный, много купцов: турки, греки, персы, а татар мало. Как начнет темнеть, зажигаются в окнах домов масляные лампы, словно тысяча светлячков, торговцы и музыканты выходят на улицы, город отдыхает и веселится после дневного пекла. И базар здесь хорош, правда, если деньги есть. А нет денег, то и самый богатый базар не в радость. Пришлось Мустафе-Ибрагиму продать сменную лошадь, а то стыдно перед карачой в обносках появляться, да и питаться чем-то надо.
Только на третий день позвали бывшего улана в караван-сарай у самой крепости. Долго держали во дворе, потом разрешили подняться наверх.
Эльдин-бек в шелковом халате полулежал на мягком армянском ковре в окружении придворных. Лет тридцати, не более. Смотрел на полуголую танцовщицу-персиянку, улыбается, в благодушном настроении. На вошедшего улана взглянул с интересом. Спросил, какого рода, в каких битвах и походах участвовал, видел ли русского царя? Услышав имя Шах-Али, поморщился, но уважительные слова сказал. Все-таки чингизид.
Волнуется Мустафа-Ибрагим, готовится к главному вопросу. Зачем улан из Касимова в Крым уехал? Что сказать? Видел, где Шах-Али сокровища свои прятал? Или рассказать о любви к его приемной дочери? От ответа судьба и жизнь его зависит. Решился, хоть за такие речи и казнить могли. Рассказал про любовь, про ночное свидание на Оке, про нежные слова, что юной красавице шептал, про то, как руки ее касался. Ну и приврал кой-чего, конечно. Как без этого?
Громко расхохотался карача, за ним и его двор. Надо же, безродный улан дочь самого Шах-Али полюбил, и она ему благоволила! Не удивительно, что хан узнал и решил пустить улану кровь. И правильно улан сделал, что сбежал.
Посерьезнел вдруг бек, позвал улана ближе. Прищурился, спросил:
– Знаешь огневой бой, пищалью владеешь?
Закивал Мустафа-Ибрагим, сказал, что знает.
– А броды окские тебе знакомы?
– Знаю и броды, и дороги на Москву. И язык урусов с детства знаю!
Улыбнулся довольно карача. Подумал, решил. Велел пришлому улану пока при дворе быть, сказал, что найдется ему служба. И дал знак музыкантам играть снова.
Отвели Мустафу-Ибрагима в угол зала, усадили на мягкий ковер, дали в руки медное блюдо с тушеным мясом и свежей зеленью.
1570 год. Где-то под Оршей
Пока беглый Мустафа-Ибрагим подвизается у крымцев, другие мужчины рода Беркузле, хоть и впали в немилость, верно служат касимовскому салтану. Младший брат Мустафы-Ибрагима улан Назар Беркузле воюет с литовцами.
В один из пасмурных дней Назара и еще двоих казаков отправили в дозор, и уже под вечер улан заметил одинокого вражеского всадника. Погоня!
Пришпоривает коня всадник, оглядывается то и дело, видит, что нагоняют его татары на свежих лошадях. Трое их, неравны силы, но и он не из робкого десятка. Вдруг резко развернул коня и сам поскакал навстречу татарам.
Не ожидал такого Назар Беркузле, замешкался, да и остальные сплоховали. Нет бы окружить одинокого беглеца, как у казаков принято, так решили ударить прямо в лоб. И каждый вперед лезет, хочет сам врага в плен взять. Но опытный соперник попался: ловко уклонился от татарских сабель и сам махнул тяжелым палашом. Вроде почти не замахивался, а силен и точен оказался удар. И вот уже валится из седла один из казаков! Развернули враги лошадей, уже двое против одного.