В центре толпы сидит у костра молодой царевич Алп-Арслан, а рядом его сокольничий Мустафа Беркузле держит на руке черного ворона. Бок и крыло ворона измазаны дегтем, к ним приложены какие-то лечебные травки. Пострадал ворон в войне, ранен.
Смотрит Мустафа на царевича и качает головой: едва ли не весел Алп-Арслан.
«Наверное, презрение к врагу показывает, – думает сокольничий. – Да и что ему будет, юному царевичу… Властители редко погибают в плену, их обычно выкупают. В крайнем случае поедет в свою Сибирь… Ну, и моя смерть вряд ли кому-то нужна».
Нет, не боится погибели молодой Беркузле, но отчего ему так тошно? Почему он думает, лучше бы погиб в бою?.. Держит на руках раненого ворона, а сам скорбит о павшем Касимове. Не защитили ханского городка! Подвели предков, которые ковали славу Касимовского ханства!
Горяч молодой Мустафа Беркузле, принимает близко к сердцу историю своего, пусть небогатого, но уважаемого воинского рода, неразрывно связанную со становлением Касим-града. Ковал славу Ханкермана прапрадед Ибрагим, продолжали его дело остальные предки, а он, девятнадцатилетний Мустафа, не защитил отчего дома… Не он первый, конечно, не он последний, но гложет эта невыразимая вина юного Беркузле… Воспитание.
Подъезжает со свитой боярин Шереметев, смотрит на полоненных татар без всякой жалости, дает знак своему дьяку. Дьяк достает бумагу, начинает выкрикивать имена.
Поднялись два десятка татар, князья да уланы, на них сразу набросились стрельцы – руки за спину вязать. В той грамоте прописаны известные душегубцы, о которых давно дурная слава идет: много на их руках христианской невинной крови. Нет жалости к таким у русского воеводы. Ни прошлые заслуги, ни родовитость не спасут душегубов.
Скор суд воеводы, чего долго тянуть? Шереметев дает знак. Стрельцы тащат названных татар к воротам ханского дворца, быстро вяжут петельки, перекидывают через перекладину веревки, и – засучили ногами в воздухе князья да уланы. А примет ли Аллах их грешные души, кто ж знает?
Дьяк достает следующий список, выкрикивает имена, сплошь князья и знатные мурзы, да еще несколько уланов. Спокойно встают татарские князья и подходят к русскому воеводе. Что ж, если смерть пришла, не дело служивым ее бояться. Но не для казни вызывает их дьяк, велено их в Москву к царю отправить под особой охраной. Звучат в том списке имена царевича Алп-Арслана и его сокольничего Мустафы Беркузле.
Смотрит Шереметев на раненую птицу, что вцепилась когтями в толстую рукавицу улана Мустафы, удивляется размеру. Кивнул своему дворовому, тот достал медовый пряник. Угостил осторожно боярин ворона, тот поклонился, лакомство охотно принял, да еще «рахмат» сказал. Вот так диво!
Страшно вокруг: кровь, дым, пожарища, смерть, а улыбается русский воевода, смеются русские стрельцы, смеются пленные татары. Ворон – птица умная, ворон не воюет…
1609 год. Мустафа и Лжедмитрий
Холодно. Так холодно, что стволы берез трещат от мороза и даже глупые сороки затихли в их голых кронах. Только вот сова ухнула. Сова днем? С чего бы это?
Мерзнет улан Мустафа Беркузле, трет лицо, чувствует, как немеет кончик носа. Не отморозить бы. Эх, слабо греет плечи и дыхало куний воротник, это вам не соболь. Оглянулся на своих спутников Мустафа – тоже мерзнут, царевич Мурат-Мухаммед хоть в собольем воротнике, а шлем золоченый с головы снял, надел лисий малахай. Рядом с юным царевичем сотник Чарыш-мурза, смотрит внимательно по сторонам, словно учуял что. Подозвал Мустафу еще с одним уланом, вперед ткнул, затем показал согнутый палец. Значит, ехать впереди на половину полета стрелы.
«Зачем царевич Алп-Арслан послал меня к Нурматету, – думает Мустафа, – почему не оставил при себе? В такой мороз хорошо в юрте сидеть у очага и горячие переписы кушать, а не мерзнуть на зимней дороге в глухом лесу, где рыщет дикий зверь и шляется разный сброд шайтану на потеху».
Ну вот, помянул лукавого в мыслях Мустафа не к месту, сам виноват. Перекрыта лесная дорога завалом – толстыми сосновыми бревнами и перевернутой на бок телегой, из-за которой виднеются рожи, красные от мороза. При этих рожах копья да шипастые дубины. Но хуже того – пара пищальных стволов. Плохо дело, пальнуть могут.
Мурза подал знак, остановился отряд, Мустафа подъехал к завалу переговорщиком. Волнение унял, сказал грозно:
– Эй, урус, зачем дорога городить, ехать мешать?
Мустафа хорошо знает русскую речь, даром что часто гостил в Пушкарской слободе Касимова. Но сейчас нарочно коверкает язык, пусть думают – дикая татарва едет.
За телегой забормотали, видно, совещались. Потом показалась голова, бородатая в красной шапке с собольей опушкой, по всему – стрелец.
– Эй, а вы сами кто такие будете? Начальник кто? С начальником говорить хочу.
Быстро соображает улан Мустафа, кем сказаться, чтобы пропустили без помех? Что за люди за завалом, много ли их? Оглянулся на начальников. Царевич явно побледнел, нервно дергает поводья. Сотник, напротив, спокоен. Сидит в седле Чарыш-мурза, недовольно морщится, вроде как досадует на задержку в пути, а ладонь-то на рукоятке сабли. И остальные татары лошадей чуть развернули к лесу, знают, откуда ждать опасности. А в чаще вдоль дороги хоронятся какие-то люди, но без пищалей, с рогатинами. Местные разбойнички? Видно, не зря сова ухнула, то верный разбойничий знак.
– Мы – казак вольный, – ответил Мустафа неопределенно. – Едем в Калуг на зимовка. А командир Бахир-мурза, но он русский не знать. Я знать, я тебе говорить.
– Служите кому? – уточнил стрелец, внимательно глянув в сторону Нурматета.
– Никому. Из степь едем. Кто больше даст, тому служить, – ответил Мустафа и изобразил лицом алчность.
– А что же в Тушино к царю-батюшке Димитрию не едете? Он щедро платит.
Заметил Мустафа, что без всякого почтения упомянул стрелец «царя-батюшку», даже с издевкой. Понятно теперь, какие речи говорить.
– В Тушин без нас казак много. А денег платить мало. И стоять в поле за тын. В поле – холодно. В теплый зимний город ехать, в Калуг.
Угадал Мустафа с ответом! Улыбнулся стрелец, дал знак своим, не целятся больше в татар из пищалей. И мужики вдоль дороги больше в снегу не хоронятся. Встают из сугробов, зипуны да полушубки отряхивают.
Вышел стрелец из-за завала, на сани бердышом указал:
– А везете что?
– Не видишь сам? – Мустафа вошел в роль. – Лошадям трава сухой кушать и юрта – в поле стоять. Не хотим в поле, хотим в Калуг.
– Так и быть, езжайте в свой Калуг. – Стрелец хохотнул и дал знак. Разномастная толпа гурьбой высыпала из-за завала и принялась его разбирать. Телегу поставили на колеса и откатили, бревна просто сдвинули в сторону.
– А не видал ли по дороге большого отряда? – спросил стрелец, тоже сходя с дороги, пропуская татар.
– Нет, – замотал головой Мустафа, – холодно. В такой холод хозяин собак гулять не пускать. Хотя собак – грязный животный, но тоже мерзнуть.
Когда мимо сани с сеном проезжали, стрелец поднял было свой бердыш, видно, ткнуть хотел, проверить, нет ли чего запретного внутри, да Мустафа его за плечо тронул. Протянул свой куний воротник. Сказал, что это бакшиш, и подробно расспросил дорогу на Калугу.
Остался позади стрелецкий заслон, нагнал Мустафа своего командира. Посмотрел мурза на улана, улыбнулся, молодцом назвал. А царевич заметил, что ежится от мороза Мустафа, подозвал своего нукера, из его сумы достал воротник бобровый, богатый, теплый. Кинул Мустафе, грейся, заслужил.
Широко распахнуты главные ворота Калуги, почитай, весь народ на улицы высыпал. Кого здесь только нет, и урусы, и татары, даже шведы и наемные немцы отдельной толпой в панцирях своих белых от инея. Вот и всадники отделились от общей толпы, самые почетные граждане едут навстречу царю-государю.
Кивнул Чарыш-Мурза, пора. Соскочили с лошадей казаки да уланы, принялись сено с воза сбрасывать. Под сеном схрон – что-то вроде полотняной палатки, а там человек в армяке и простой шапке, укрытый овчинным тулупом. Видом невзрачен, невысок, лицом ряб, нос красен. То ли от мороза, то ли от заморского вина, вон сколько бутылок у него в схроне было. Спустился на снег, сначала опасливо по сторонам осмотрелся, потом приосанился. Первым повалился на колени царевич Нурматет, за ним мурза Чарыш и остальные татары. И прибывшие калужане также спешно на колени валятся. Божией милостью царь-государь Димитрий, сын самого Иоанна Васильевича прибыл!
Подвели государю белого коня с богатым седлом и упряжью. Лихо забрался на коня Димитрий, глянул на царевича Нурматета, тут же пожаловал своим боярином. Мурзу Чарыша и остальных улан также наградить пообещал. И первым к открытым воротам Калуги поскакал, а там уже ура кричат, бросают шапки вверх…
Глава 13. Алп-Арслан-Али, царевич под подозрением
Алп-Арслан (Араслан, Арсалан) – последний касимовский царевич, принимавший участие в битвах. Он воевал за самозванца Лжедмитрия и храбро бился и во Втором народном ополчении. Став правителем, пытался сохранить самобытность татарского ханства на русской земле, с горечью понимая, что былого величия уже не вернуть.
Непростая юность
Начало биографии Алп-Арслана-Али весьма сходно с судьбой его предшественника на касимовском троне. Тоже сибирский юрт, тоже плен, тоже ссылка. Юный царевич, сын сибирского хана Али, внук хана Кучума, вместе с многочисленным семейством был пленен русскими. Терский воевода Андрей Воейков довел дело Ермака до логического конца: разбил сибирского хана, жестко принудил к миру его сына, а семейство пленил. Сибирские царевичи были разосланы по большим и малым русским городам. Арслану, можно сказать, повезло, его сначала отправили в Бежецкий Верх к сибирскому царевичу Мухаммеду-Кули. Все-таки родня. Позже, с воцарением Ураз-Мухаммеда в Касимове, подросток отправился на окские берега.
Каменная мечеть и высокий минарет в Касимове, конечно, впечатлили юношу, но Москва с ее каменным Кремлем, с храмами и колокольнями и вовсе поразила. В 1603 году Арслан был принят царем Борисом Годуновым в его палатах и, видимо, принес присягу.