— А моему родителю Ярослав Ярославич пособил строиться после пожара, денег дал, — молвил Данила Писарь. — Такое не забывается, Михаил Ярославич, друг-то в беде познаётся. А ныне беда в твои ворота стучится. Вот мы и решили с Веском хоть предупредить тебя. Ты ещё молод, а Дмитрий зубы на которах[116] съел. И Кашин для сбора он не случайно избрал, там близко его Переяславль, Ростов, Углич. Раз уговорил ростовского князя Дмитрия Борисовича, то надеется, что тот приведёт и брата своего угличского князя Константина Борисовича[117].
— Надо послать в Москву к князю Даниле, — посоветовал Александр Маркович. — Он при Святославе всегда нашу сторону держал.
— Езжай к нему сам, Александр Маркович, а? А я займусь дружиной.
— Хорошо.
Отпустив новгородцев, Михаил Ярославич стал срочно вооружать своих ратников. В кузницах с утра до вечера звенели наковальни, ковали оружие — наконечники для копий и стрел. Визжали точильные камни, изостривая мечи и сабли.
Перед выступлением в поход Ксения Юрьевна призвала к себе сына.
— Мишенька, постарайся всё миром уладить. Бери пример со Святослава.
— Но не я ж начал-то, мама.
— Всё равно. В прошлом годе из-за неурожая сколько людей перемерло. Что ж остальных-то на смерть посылать? Помирись с Дмитрием, не задирай его. Он старше, ты моложе, предложь мир ты.
— Но он не один, с ним ещё князь ростовский Дмитрий Борисович.
— Вот и он много тебя старше. И ему кланяйся с миром, тем более что Кашин в его уделе, какой ему интерес, если, ратоборствуя, сожжёте этот город.
Тверской полк остановился, не доходя до Кашина три поприща. Михаил Ярославич отправил вперёд лазутчиков, велел ратникам разбивать лагерь. Княжий шатёр ставил Сысой с помощью трёх гридей.
Московский полк под началом князя Данилы Александровича подошёл на следующий день. Увидев тверского князя, Данила не удержался от восклицания:
— Ба-а, кого я вижу! Давно ль под стол пешком ходил, и вот уж муж ныне.
Самолюбие юного князя было несколько уязвлено этим, но он вида не подал, отвечал в том же духе:
— Но и ты ж не молод, князь Данила. Был безус, безбород, а ныне...
— Да, брат, — согласился тот. — У меня уж два сына, Юрий да Иван, жду третьего[118].
— А если дочь? — усмехнулся Михаил.
— Ну что ж, пусть дочь. А ты-то когда на свадьбу пригласишь?
— Приглашу, Данила Александрович. Ещё невесту найти надо.
— Этого товару вон у ростовского князя довольно.
— У Дмитрия Борисовича?
— Ну да.
— Надо сперва помириться.
— Оно бы неплохо, — вздохнул князь Данила. — Да братец Дмитрий, видно, зол ныне. От Андрея бегал как заяц, а на нас ныне выспаться хочет. Небось на Городец не пошёл.
— Но он же с Андреем вроде помирился? Да и в Городце у Андрея татары ещё есть.
— С Андреем-то помирился, надолго ли только... А на нас озлился, что его против Андрея не поддерживали ранее.
— И всё-таки надо попробовать уговориться, Данила Александрович, чай, все мы христиане и одного корня дети.
— Ну что ж, давай будем пересылаться. У тебя есть кто надёжный?
— Александр Маркович чем плох?
— Ну ладно, давай его. Он у меня был как-то, муж видный, серьёзный.
Отправили в Кашин Александра Марковича с поклоном великому князю и с предложением встретиться в поле меж полками.
— Обязательно упроси, — наказал Михаил пестуну, — если вдруг упрётся.
Посланец воротился уже к вечеру, когда ратники ужинали, ели походную кашу.
— Кое-как уговорил, — сказал он, слезая с коня. — Если б не ростовский князь, он бы, наверное, не согласился. Одно твердит: хочу с ними копьё в чистом поле преломить.
— Вот ещё петух сыскался, — проворчал князь Данила.
— Ещё ж и посадник новгородский его поддерживал.
— А кто у них ныне? — спросил Данила.
— Юрий Мишинич.
— Опять у них новый. Вроде был Андрей Климович.
— Климовича свергли.
— Ну, славяне! Что ни неделя, нового вопят. Ну, рассказывай, как получилось?
— Великий князь упёрся, и Мишинич ему подталдыкивает: мол, драться пришли, так драться и надо.
— Новгородцам, ясно, кулаки почесать да пограбить. А как ростовский князь вступился?
— Он всё молчал, пока сам великий князь его не спросил: «А ты, сват, как думаешь?»
— Сват? — удивился Михаил. — Они что, породнились?
— Сын великого князя, Иван, взял в жёны себе старшую дочь Дмитрия Борисовича.
— Видал? — повернулся Данила к Михаилу. — Тебе ещё там младшая есть.
— Сколько ей?
— Лет десять — одиннадцать.
— У-у, ещё соплюшка.
— Ты, чай, тоже не сразу постарел, — усмехнулся Данила, намекая на юный возраст Михаила.
Но Александр Маркович вмешался, продолжая прерванное:
— А Дмитрий Борисович и говорит ему, а что мне, мол, думать, ты всё равно меня не послушаешь. А Дмитрия Александровича, видно, заело: «Как это я свата да не послушаю, говори, как думаешь». Ну тот и говорит: «Раз просят встретиться, чего ж им отказывать? Один, мол, твой родной брат, другой — двоюродный». Ну, великий князь и молвил: «Ладно, послушаем молодёжь». Повернулся ко мне и говорит: «Скажи им, завтра, как солнце взойдёт, так у кривого дуба и встретимся, да чтоб гридей не более двух с собой».
— А где этот кривой дуб?
— Да на взлобке, как раз на виду города.
Съехались князья ещё по росе. Оставив коней под присмотром гридей, сошлись под дубом.
— Ну? — супя брови, спросил Дмитрий Александрович. — И что вы сказать мне хотели?
— Я не хочу драться с тобой, великий князь, — сказал Михаил. — Прошлогодний голод выкосил у нас людей. Зачем же мы последних станем губить в сече? Зачем? С кем останемся?
— А с кем меня вы оставили, когда Андрей Орду на меня привёл? А?
— Я ещё не был тогда князем, Дмитрий Александрович.
— Знаю. Тверь как улитка спряталась в раковину, наша, мол, хата с краю.
— Какая там хата, дядя Митя! Мы ж горели, сидели на угольях. Даже татары оттого, наверно, нас обошли.
— А ты? — обратился великий князь к Даниле. — Тоже на углях сидел?
— Митя, вы с детства с Андрюхой не ладили, что ж мне-то соваться? Дали мне захудалую Москву в удел, ты ж сам тогда говорил, сиди, мол, не высовывайся.
— И ты решил не высовываться? Когда тебя на Москве садили, ты ещё мальчишкой был. А ныне вон забородел, семьёй обзавёлся, пора и умишком каким-нито обзавестись.
— Что делать, Митя, — вздохнул Данила. — Как рожен, так и заморожен.
Видно, смиренное согласие младшего брата несколько смягчило великого князя, обернулся опять к Михаилу:
— Говоришь, голод людей повыкосил? Он и Новгород не обошёл, скудельницы[119] доверху были набиты. Что делать, мороз побил обилие.
Почувствовав, что разговор свернул к явлениям природы, решил слово молвить и ростовский князь:
— А у меня ныне в Ростове средь лета молонья церкву Святого Михаила сожгла. Сгорела свечечкой.
— Ну, молния — то Божий перст, — заметил князь Данила.
— А мы с матерью ныне заложили каменную, —сказал князь Михаил. — Симеон и освятил. А то в пожар-то беда, всё подчистую выметает.
— Новгородцы давно уж деревянные не строят, — молвил Дмитрий Александрович.
— Ну куда нам с Новгородом равняться, — вздохнул Михаил. — У вас, Дмитрий Александрович, и в Переяславле Спас как скала стоит. Все приступы и пожары пережил. Мы тоже, как построим свой каменный, решили во имя Святого Спаса наименовать.
Уловив момент, когда Михаил начал говорить великому князю приятности, Данила тронул ростовца за рукав.
— Дмитрий Борисович, на словцо тебя.
Отошли в сторону, князь Данила заговорил негромко:
— А я ведь, Дмитрий Борисович, твоей Аннице жениха хорошего нашёл.
— Кого ж это? — усмехнулся князь.
— Век не угадаешь.
— А чего гадать, Анна ещё юна, успеет замуж. Куда спешить!
— Сколько ей?
— Одиннадцать.
— Хых, наш прадед Всеволод Большое Гнездо свою Верхуславу вон в восемь лет выдал[120].
— Ну, ему край союз был нужен с Черниговом. Выдавал да плакал.
— А тебе разве союз ни с кем не нужен?
— Отчего? Вон за Ивана Дмитриевича старшую выдал — и с великим князем в дружбе теперь.
— Ага. В такой дружбе, что он тебя во все свои которы тянет. Как же свату отказать?
— Ну, оно не совсем так. А ты всё ж, Данила, скажи, кого Аннице присмотрел?
— А вон глянь, кто с великим князем беседует.
— Михаила, что ли?
— А чем плох Михаил Тверской?
— Да ничего вроде парень.
— Отличная пара Аннице. Ему шестнадцать, ей одиннадцать. Исполнится ему двадцать, и она в аккурат подрастёт. И ваши ж княжества соседствуют. Куда уж лучше зять-то?
— Да оно конечно.
— Так какого лешего тебе драку с будущим зятем затевать? И из-за чего?
— Да я что, я бы...
— Как что? С тобой сват-то считается, я слышал. Вот и нажми.
— Дык я вижу, они с Михайлой вроде уже поладили, глянь, как разбеседовались.
А меж тем как отошли князья московский и ростовский, Дмитрий Александрович вдруг спросил Михаила:
— Как там Ефросинья?
— Ну как? Узнала, что твой Александр помер, поплакала, да и ушла в монастырь.
— А он ей нравился? Александр-то?
— Ещё как. Об нем только и думала, в мыслях его и лелеяла. Не зря сразу в монастырь ушла, так сказала: никого после Александра Дмитриевича зреть не хочу.
— М-да. Жалко девицу, жалко. Кабы знал, что в Орде замятия начнётся, не отпустил бы Александра, добрый бы князь взрос. А ты, я слышал, уж копьё с литвой преломил