— Орду вряд ли он ныне позовёт, — сказал Акинф. — Дюденя во Владимире все церкви пограбил, иконы ободрал.
Епископ и митрополит крепко пеняли за это Андрею Александровичу. Так что ныне он вряд ли решится.
Увидев подъезжавших, великий князь воскликнул с ехидством:
— Что? У Данилы кишка заслабила самому ко мне явиться?
На что Александр Маркович отвечал спокойно:
— Не след князьям самим в пересылы бегать, на это слуги есть.
Александр Маркович слез с коня, передал повод кому-то из отроков, поклонился великому князю.
— Велено мне, Андрей Александрович, спросить тебя, зачем ты снова ссору затеваешь?
— Я? Ссору? — усмехнулся Андрей. — Это они на рожон лезут. Я иду в свой родной удел — Переяславль.
— Но ныне это удел Ивана Дмитриевича, которого сейчас нет там. Если б ты ехал один со слугами, но ты ведёшь целую рать. Зачем?
Разговор обретал нежелательную для великого князя направленность, а посему он велел Акинфу:
— А ну, отгони ротозеев, развесили уши.
— А ну, кыш, — пошёл Акинф, отгоняя не только простых воинов, но и даже милостников князя. — Вам сие слышать не обязательно.
И, отогнав всех, даже сам не стал подходить, щадя самолюбие великого князя, которому сейчас московско-тверской посланец будет выговаривать от имени своих князей вещи не совсем приятные.
Дождавшись, когда все удалятся на почтительное расстояние, Александр Маркович продолжил:
— Князю Даниле Александровичу ведомо, что ты, пограбив Переяславль, намерен идти на Москву и на Тверь.
— Хых, всё-то ему ведомо, чего у меня и на уме не было. Князь Иван, уезжая в Орду, сказал, что не всю дань собрал.
— Добирать дань ты бы мог, Андрей Александрович, послать данщиков, зачем самому с полком ехать?
— Ты, я вижу, Александр, наторел на злоязычии. За этим ехал сюда, чтоб меня срамить?
— Что ты, Андрей Александрович, этого и в помыслах не было. Я ехал с мыслью примирить тебя с братом и моим князем Михаилом Ярославичем, чай, оба оне не чужие тебе люди.
— Не чужие, однако ж встают на пути у меня.
— Бережения лишь ради, Андрей Александрович.
— Это под Юрьевом-то Москву и Тверь берегут? — усмехнулся великий князь.
— Но их просил князь Иван Дмитриевич, отъезжая в Орду, поберечь его удел.
— Ишь ты. А мне небось ничего не сказал.
Александр Маркович пожал плечами на это, заговорив о другом:
— Андрей Александрович, разве мало наши земли потерпели в эти годы? Голод сколько весей выкосил, какая нам корысть ныне заратиться меж своими? Дьявола тешить?
Он умышленно не напомнил о Дюдене, дабы не сердить Андрея, приведшего эту напасть на Русь, сказал лишь о голоде. Но и это раздражило великого князя:
— А ты чё мне с советами суёшься, Александр?
— Боже сохрани, великий князь. Я лишь передаю слова твоего брата князя Данилы. Как мне сказали, так я тебе и говорю. Я лишь пересыл. Изволишь что ты им сказать, я передам и твои слова точно.
— Они что, действительно послали отряд мне за спину?
— Ей-богу, не ведаю, Андрей Александрович. Они ж со мной не советуются.
— Ври, ври больше. Всё ведаешь.
Князь прошёлся туда-сюда перед посланцем, подёргал ус, хмыкнул каким-то своим мыслям потаённым.
— Я с тобой ничего не хочу им передавать. Нас поле рассудит. Ступай.
Александр Маркович пошёл к коню, которого в стороне держал отрок, поймал за луку, сунул левую ногу в стремя, взлетел в седло почти как молодой.
Великий князь смотрел ему вслед, пока он не исчез за поворотом. Подошёл Акинф.
— Ну как они там? — спросил князь.
— Кто?
— Кто-кто. Данила с Михайлой.
— Здоровы, слава Богу.
— Чёрта ли мне их здоровье, — разозлился Андрей. — Как они вообще? Верно ли, что мне за спину отряд послали?
— Не ведаю, князь.
— Ну, заладили, вороны: не ведаю, не ведаю, — передразнил Андрей. — Вели своему сыну Давыду на наш хвост уйти для подзора, не явятся ли они там. Бережёного Бог бережёт.
— Хорошо, Андрей Александрович, скажу Давыду.
— Да вперёд дозорных поболе пошли, да чтоб не дремали. Кто уснёт, повешу.
Выслушав Александра Марковича, князь Данила спросил Михаила Ярославича:
— Ну что? Станем к драке готовиться?
— Погодить надо.
— Чего годить? Слышал, сказал, мол, нас поле рассудит.
— Мало ли что он говорит. Грозит. Что ему ещё осталось?
— Почему-то он спрашивал меня, правда ли, что ему за спину отряд послали, — молвил Александр Маркович.
— А ты ему что?
— Не ведаю, ответил.
— А он?
— А он не поверил. Сказал: «Всё ты ведаешь».
— Значит, боится он, — сказал Михаил. — Откуда ж этот отряд выдумал? Пуганая-то ворона куста боится.
— Может, действительно послать кого пошуметь у него за спиной. А?
— Погодить надо, Данила Александрович.
— Экой ты, Миша, годилыцик.
— Ну пошлём кого. Они сцепятся там с владимирцами. И всё тогда. Заратимся поневоле. А это ж, чай, не Татары, тоже русские.
— Боишься рати?
— Крови русской проливать не хочу, Данила Александрович, оттого и боюсь. Мы ж христиане. Под Дмитровой тогда уговорились. Почему здесь не попробовать?
Обе стороны, опасаясь нападения, усилили дозоры. И опять дозорные быстро снюхались между собой, а в одном месте владимирцы с москвичами разложили на поляне совместный костёр и грелись возле него и даже чего-то жарили и жевали совместно, перемывая косточки своим князьям:
— И чего их мир не берёт?
— А шут их знает, чего им не хватает. Жратвы всегда от пуза, порты новые, баб завались, медов — залейся. Так нет же — дай им заратиться.
— Да, братцы, без князей, пожалуй, лучше было. Тишей.
— Не скажи. Ино без них тоже нельзя. Вона отца возьми ихнего Невского, тот не с братьями ратился, а с немцами да свеями. А эти? Тьфу, прости, Господи.
— Ваш татар натакался таскать сюда.
— Вот именно. Дотаскался, что все церкви у нас ободрали поганые, с епископа едва последние порты не сняли. Думаешь, чё на Переяславль попёрся?
— Че?
— Пограбить, пока племяш в Орде обретается.
Напрасно беспокоился великий князь, что дозорные поуснут. При таких беседах до сна ли? Бдели дозорные, все бдели.
С утра опять отправился Александр Маркович к великому князю уговаривать и наклонять к миру. Однако опять не преуспел. Упирался Андрей Александрович, всё допытывался, кто же это донёс князю Даниле о его походе?
— Не ведаю, князь, — отвечал Александр Маркович.
Но именно в этом усматривалась некая подвижка в переговорах. Уж не грозится великий князь, а доискивается причин неудач своего похода.
— Ясно, самолюбия перешагнуть не может, — говорил Михаил Ярославич. — Как-то бы пособить ему надо.
— Напасть внезапно, так живо перескочит и через самолюбие, и через все пеньки до самого Владимира, — не соглашался Данила Александрович.
На следующий день решили не посылать к Андрею никого. Выждать надумали. И уж после обеда приехал от него Акинф.
— Ну с чем пожаловал?
— Князь Андрей Александрович готов помириться, но на условии, если Данила Александрович скажет, кто донёс ему о походе.
— А этого он не хочет? — мгновенно выставил Данила кукиш.
Акинф смутился, словно это ему предназначалось.
— Я знал, что вы не согласитесь.
— Так чего пёрся тогда сюда?
— Ну как же, Данила Александрович, так пересылаясь, может, до чего-нибудь и договоримся.
— Он верно говорит, — сказал Михаил. — Правильно, Акинф. Про кукиш ты ему, конечно, не говори, а скажи, мол, думают, сразу решиться не могут.
— Какого чёрта! — возмутился Данила. — Я ему в нос сам суну. Чего тут думать?
— Данила Александрович, надо ему соломки, соломки подстелить, чтоб не так больно падать было. Неужто не понятно? Езжай, Акинф, так и скажи: думают.
Почувствовав, что великий князь начал поддаваться, они и на следующий день не послали Александра Марковича. Ждали Акинфа. Должен же он явиться за ответом: что надумали?
Тот прискакал опять после обеда, и, судя по всему, гнал коня во весь опор. Подъезжал, широко улыбаясь.
— Ну?
— Подстелили соломку, Михаил Ярославич.
— Кто? Говори толком.
— Новгородцы. Явились за великим князем с неприятным известием. Свей вошли в Неву и на острове строят крепость.
— Ну вот, — засмеялся князь Михаил. — Не было бы счастья, да несчастье помогло.
— Вот пусть на свеях и оббивает себе кулаки, — сказал Данила Александрович.
— Велел великий князь заворачивать большой полк и распускать ратников. А с дружиной малой пойдёт в Новгород.
— А нам-то что велел передать братец?
— А вам? Пусть, мол, свеям спасибо скажут, а то бы крепко наказал неслухов.
— A-а, у него вечно с больной головы на здоровую, — махнул рукой Данила. — Передай, что мы желаем ему победы над свеями, чтоб имя отца не посрамил.
— Передам, Данила Александрович, — отвечал Акинф, заворачивая коня. — Счастливо вам.
И почти с места опять пустил коня в елань[158].
14. ПОГОРЕЛЬЦЫ
Среди ночи, в самый сон, Михаил Ярославич проснулся от толчка в плечо. Толкнула его жена, лежавшая рядом:
— Миша, кажись, горелым пахнет.
Князь потянул носом, соскочил с ложа, босой подбежал к окну. Крикнул тут же:
— Горим, мать. Скорее оболокайся.
Сам едва успел натянуть сапоги, накинуть кафтан. Порты в руку, другой ухватил за руку затяжелевшую Анну Дмитриевну, ходившую уже на последнем месяце.
— Бежим!
Выскочили из опочивальни, кинулись к лестнице, а там уж огонь по ступеням наверх полз. Побежали назад по переходу к дальнему окну. Михаил Ярославич ударом кулака вышиб слюду, ухватился за раму, высадил её. Увидев людей, бежавших к горящим хоромам, закричал: