— Сысой, лестницу!
Но то ли Сысоя не было среди подбегавших, то ли не услышал он в общем гомоне и крике. Князь, обернувшись, сказал жене:
— Аня, жди. Не вздумай прыгать. Я мигом.
Перешагнул через подоконник, прыгнул вниз, в горячке не почувствовал боли. Оказавшись на земле, бросился за угол, там — помнил — лежала под окнами лестница. Схватил её, трахнул кулаком по переплету окна, закричал внутрь, где спали слуги:
— Горите-е-е!.. Спасайтесь!
С лестницей кинулся туда, где ждала его беременная жена. Приставил лестницу, полез вверх к окну. Увидел её бледное лицо, расширенные от ужаса глаза. За спиной жены, там, где был спуск вниз, уже появились языки пламени. Огонь выбежал в верхнюю горницу. Протянул руки к жене, схватил её под мышки.
— Осторожней, Анница. Так, так... Хватай меня за шею.
Взял её на руки, в голове проскочило испуганное: «А ну, сломится перекладина!» Об этом страшно было подумать, отгонял эту мысль. Медленно спускаясь с одной ступеньки на другую, шептал лишь:
— Господи, помилуй, Господи, помилуй.
Опустил жену на землю. Сказал:
— Беги к Митяихе, не стой здесь. Беги.
А меж тем из нижних окон выпрыгивали слуги, на которых дымились сорочки. По двору бегали гриди, суетились конюхи, визжали испуганно женщины. К князю подбежал дворский с опалённой бородой.
— Михаил Ярославич, жив?! Слава Богу. А княгиня?
— Жива, жива, к коровнице отправил. Как случилось-то? Отчего?
— Не ведаю сам. Вроде от ключницы. Она ж под лестницей. Видно, свечу не загасила, старая.
— Сама-то где?
— Да не ведаю. Наверное, там и осталась в своей подклети. Задохнулась. Много ль ей надо.
А меж тем огонь уже выскочил на крышу и жадно лизал пересохшую дранку. Дворский крестился:
— Слава Богу, хошь ветра нет.
— Всё равно вели выводить коней и гнать через Владимирские и Тьмацкие ворота на посады.
— Эт само собой.
— И ещё вели воду таскать и лить не на огонь, его уж не уймёшь, а на соседние крыши, чтоб они не взялись.
— Хорошо, Михаил Ярославич. Бегу.
Полыхавший пожар освещал всю крепость. Сбежавшиеся на огонь люди таскали от Волги воду, обливали соседние строения, крыши конюшни, коровника. Гасили головешки, выскакивавшие из огромного костра. Яркий огонь пожара, казалось, ещё более сгущал темноту летней ночи. И именно ночное безветрие не давало огню возможности перескакивать на другие строения, недавно отстроенные после очередного пожара.
Горел только княжий дворец. Из него не удалось ничего вынести. Люди выскакивали разутые, многие без порток, в общем, в том, в чём спали. Да и сам князь был не в лучшем состоянии — в нижнем белье, в сапогах на босу ногу и тоже без порток, которые хотя и захватил с собой, но где-то утерял в беготне по двору с беременной женой.
Кое-как дохромав до какой-то чурки, князь опустился на неё и, кряхтя, стал потирать ушибленную ногу. Здесь его отыскал Сысой.
— Жив, слава Богу! — воскликнул обрадованно.
— Где ты был?
— Да я кинулся было наверх к тебе, но лестница уж горела. Что с ногой?
— Да прыгнул сверху, кажись, подвернул. В горячке не заметил, а теперь вот разнылась.
— Что-нибудь удалось вытащить?
— Какой там. Сам видишь, без порток сижу. Всё погорело: и паволоки, и одежда, и казна вся.
— Казну-то надо было в Спас унесть.
— Надо б было. Кто ж думал?
— Что тут думать? Сухмень всё лето. Ни одного дождя.
— Да, с хлебом нынче опять туго будет. Кабы опять голод не начался. Ты не видел Аксайку? Где он? Не сгорел ли?
— Куда там. Он на конюшне где-то дрыхнет, возле коней отирается душа-то татарская.
— Я велел коней выгонять из крепости.
— Пожалуй, зря. Огонь далее не пустят, вишь, народ старается.
— Кто его знает. Улетит искорка...
— А где княгиня?
— К твоей матери отправил. Сходи попроведай, как она там... Должно, напугалась, а в её положении сие вредно.
Сысой ушёл. Князь с грустью смотрел, как огонь добрался до охлупня[159], и загорелся искусно вырезанный конёк на конце его. Появился епископ Андрей, увидя князя, искренне обрадовался:
— Слава Богу, жив, Михаил Ярославич?
— Жив, отче, жив. Только на что жить теперь? Всё имение сгорело.
— Имение наживёшь, князь. Главное, сам уцелел. Что с ногой?
— Да вот спрыгнул, подвернул, кажись.
— У меня есть натирание из сосновой живицы. Схожу принесу.
Если конюшню и коровник, стоявшие на отшибе, как-то удалось отстоять, то все клети, пристройки около дворца сгорели вместе с ним.
К утру, когда рассвело, пожар поутих, дворец сгорел, обрушился и тлели лишь головешки. Но на пожарище соваться было опасно, под пеплом и золой ещё много было жаром пышущих углей.
Вкруг князя, сидевшего на чурке, собрались ближние бояре, милостники. Советовались:
— Надо бы в лес посылать людей, рубить сосны на новый дворец.
— С сырья-то худо, пожалуй, будет, — сказал дворский Назар. — С сухого б лепш.
— А где ж его взять, сухого-то?
— А в Отрочь монастыре запасён с зимы ещё. Надо с настояльцем поговорить, поди, уступит князю-то.
В монастырь «Трёх отроков» за Волгу отправился Александр Маркович договариваться насчёт сухого леса.
Снарядили и несколько телег ехать в лес за мохом. Лишь на следующий день стали расчищать пожарище от угля, золы и головешек. Нашли и два обгоревших скрюченных трупа — старухи ключницы и девки из поварни.
А на третий день уж застучали топоры на княжьем подворье. Завизжали пилы, готовя новые хоромы для князя. Из-за Волги от Отрочь монастыря везли брёвна ошкуренные и подсохшие. Из лесу навезли несколько возов моха и, раскидав, сушили его. На него, сухой, предстояло укладывать стены постройки, дабы зимой не дуло и дольше сохранялось от печей тепло в горницах.
Древоделы-плотники и мастер-городник трудились от зари до темноты. Торопились. Молодой княгине предстояло рожать, и князю хотелось к этому времени войти с семьёй в свои хоромы.
Однако не успели сгоношить князю жильё к этому времени. Пришлось Анне Дмитриевне рожать своего первенца в бане по-над Волгой. Родила она крепкого голосистого мальчика, который через неделю был окрещён и назван по деду Дмитрием[160]. И не во дворце начал жизнь, а в клети ловчего Митяя, качаясь в зыбке, в которой когда-то спал Сысой, ставший ныне крёстным новорождённому княжичу.
Когда не было поблизости князя, старый Митяй подшучивал над сыном:
— Ну, парень, ты почти князь. С одним грудь одну сосал, другого с купели вынал.
— С купели епископ вынал.
— Ну и что ж? Восприемник-то ты.
В шутке отцовой была какая-то правда, льстившая Сысою, но он отшучивался в тон отцу:
— Будешь зубоскалить, велю высечь.
— И высекут?
— А то как же? Сам гришь — князь, а что князь велит, то исполнят вмиг.
Но, конечно, в душе Митяй как раз и гордился этим, что на словах вышучивал. Да и вышучивал-то скорее из-за того, чтоб лишний раз услышать, сколь высоко его сын взлетел. На цыпочках не достанешь, шапкой не докинешь.
15. «ВЕНЕЦ ЗЕМЛИ»
Урок, преподнесённый шведам на Неве князем Александром Ярославичем[161] в 1240 году, увы, не пошёл впрок. Быстро забыт был. Уже при сыновьях Невского шведы возобновили свои попытки закрепиться на невских берегах и завладеть исконно новгородскими владениями — землёй корельской. Для этого они стали строить здесь крепости, которые, едва возникнув, тут же уничтожались новгородцами.
Ровно через шестьдесят лет после сокрушительного поражения у Ижоры, нанесённого им новгородцами под командой Невского, шведы вновь, в который уж раз, вошли в Неву с твёрдым намерением закрепиться на её берегах. Привёл их сам маршал Торкель Кнутсон, правивший тогда Швецией из-за малолетства короля.
На этот раз с благословения Папы Римского с ними прибыли итальянские мастера по строительству крепостей.
Маршал Кнутсон, шедший на передней шнеке, внимательно осматривал низкие берега Невы, выбирая место для будущей крепости.
— Как называется эта река? — спросил он кормчего, ведшего шнеку.
— Это Охта, господин маршал.
— Вот в устье её мы и поставим крепость. Правь к берегу.
И за маршальской шнекой устремилась вся огромная флотилия судов, на которых плыли не только воины, но и сотни строителей.
Шнеки облепили берег, словно мухи медовый сот. Выйдя на берег, Кнутсон прошёлся по мысу туда-сюда, даже кое-где притопнул ногой, словно испытывая крепость земли.
— Ну как, Аугусто, — обратился он к мастеру-итальянцу, — можно здесь поставить неприступную крепость?
— Как вам будет угодно, господин маршал.
— Мне угодно, чтоб она стояла здесь и была выстроена из камня.
— Разумеется, камень — лучший материал для крепости. Но его понадобится очень много, господин маршал.
— Будет столько, сколько надо, Аугусто. Об этом можете не беспокоиться. Вон у нас какой флот, сколько людей.
Маршал призвал к себе воеводу, приказал:
— Стен, всех солдат немедленно на заготовку камня, всех до единого.
И работа закипела. Камни волокли с поля, из леса, где только находили, но главное, везли на шнеках, для которых специально добывали его на северном побережье залива.
Кнутсон вместе с Аугусто и его подручными переносили план крепости с чертежа на местность, заранее определяя, где будут башни, ворота, жильё, колодец и даже храм.
После закладки первого камня крепость стала расти не по дням, а по часам. Кнутсон торопил строителей, понимая, что о строительстве крепости рано или поздно узнают в Новгороде и постараются помешать этому.
— Скорей, скорей. Мы должны встретить врагов, укрывшись за стенами.