В лагерь к нему явился рязанский боярин Семён Семёнович.
— Чем прогневили мы тебя, Данила Александрович?
— Я не по вас пришёл, — извернулся московский князь. — Надысь с вашей земли явились некие злодеи, пожгли мне посад.
— Но мы ни сном ни духом об этом.
— А как здоровье Константина Романовича[166]?
— Слава Богу, князь наш здрав.
— Что ж он сам-то ко мне не пожаловал?
— Так ведь ты, Данила Александрович, со злом пришёл.
— Я со злом? С чего взял-то, Семён Семёнович?
— Ну как? Переяславль-то наш на щит взял, людишек кого перебил, кого в полон.
— Ну виноват, с кем не бывает. Уж больно досадили мне злодеи рязанские, я же сказал, посад выжгли. А князю Константину скажи, я зла не держу на него. Пусть приезжает без боязни, хлеб переломим, выпьем по чарке, може, и о полоне срядимся.
Уехал Семён Семёнович. На следующий день прибыл в лагерь рязанский князь Константин Романович с дюжиной своих гридей.
— О-о, брат мой, — приветствовал его дружелюбно князь Данила, выйдя ему навстречу из шатра. — Как я рад, что ты принял моё приглашение.
И, обняв гостя дорогого, повёл его в шатёр, на входе обернулся, распорядился:
— Угостите гридей брата моего, дабы не обижались на нас.
Князья вошли в шатёр, у гридей приняли коней, позвали к котлу откушать дичинки, выпить мёду хмельного. Так-то добросердечно, что ничего худого не заподозрили отроки. Пока князья беседуют, хлеб на мир переламывают, почему бы им не перекусить, не отпить по чарке?
Яд в мёду был столь крепок, что и ножи не понадобились. После этого, сняв с умерших оружие, уложили молодцов на земле плечом к плечу, как велено было.
Князья вошли в шатёр, где на ковре стояли корчаги с мёдом и сытой, чарки обливные и блюдо с дымящейся дичиной, только что вынутой из котла, два калача.
— Прошу, — молвил радушно князь Данила. — Вкусим с одного стола, что Бог нам послал.
Сам Данила сел лицом к входу, оттого гостю невольно пришлось спиной туда сесть. Сели по-татарски, подогнув под себя ноги. Данила наполнил чарки мёдом, поднял свою.
— За твоё здоровье, князь Константин.
— Спасибо, Данила Александрович.
Выпили, разломили калач, стали закусывать.
— Тебе уж, наверно, сказал твой боярин Семён, как я тут оказался?
— Да, говорил.
— Вот так всегда, — вздохнул Данила. — Кто-то злодействует, а кто-то за него кару несёт. Ты уж не держи сердца на меня, Константин. Но и меня пойми. Посад только отстроили, ещё щепки не просохли, и нате вам, поджёг. И зажигальщики — рязанцы.
— Но я-то, Данила Александрович...
— Знаю, знаю, что ни при чём. Разве я виню тебя? У нас на Руси издревле вину на невинного сваливают. Взять вон и отца твоего, Романа Ольговича. Перед Менгу-Темиром оклеветали[167], и князь смерть от татар принял, да какую.
— Да, отец мученически умер, — вздохнул князь Константин и перекрестился. — И ворогу такой не пожелаешь.
— А узнали, кто оклеветал его?
— Нет.
— Вот видишь. Я и говорю, у нас карают всегда невинного. Давай выпьем за его невинную душу.
Опять князь Данила сам наполнил чарки. Выпили «за невинную душу» отца Константинова.
В это время бесшумно отодвинулся полог на входе и показалось лицо милостника Данилова. Он выразительно кивнул князю и мигнул: всё, мол, готово. Князь Данила лишь головой слегка мотнул вбок: «Понял. Исчезни». Также бесшумно полог опустился, краснорожий милостник исчез.
Хмельной мёд на гостя подействовал: исчезла настороженность, пропала некоторая скованность в движениях. Он даже пожелал сам наполнить по третьей чарке, взяв корчагу, стал наливать. Наполняя свою, плеснул через край на ковёр. Улыбнулся:
— A-а, где пьют, там и льют.
— Верно, — подтвердил князь Данила, усмехнувшись, и пошутил вдруг: — Пить так пить, сказал котёнок, когда его несли топить.
Константин засмеялся шутке, взял свою чарку.
— Ну, теперь за твоё здоровье, Данила Александрович. Хороший ты человек.
— Спасибо, князь Константин, — отвечал вполне искренне Данила.
Они добили-таки всю корчагу. И Константин Романович было засобирался.
— Однако, пожалуй, пора домой. Спасибо тебе, Данила Александрович, за угощение, за сердечный приём. — Он поднялся с ковра.
— Не за что, Константин Романович, но тебе придётся с домом погодить, — встал князь Данила.
— То есть как?
— А просто. Я к тебе незваным явился, а ты ко мне званым поедешь, дорогим и почётным гостем станешь в Москве.
— Погоди, погоди, — тряхнул Константин хмельной головой. — Так ты что? Меня приглашаешь? Или?..
— Или, или, Константин.
— Но у меня ж княжество. Дружина.
— За княжеством мой наместник приглядит.
— Ты что, серьёзно? — начал трезветь князь Константин.
— Шучу, князь, шучу, — взял крепко Данила гостя под локоть и повёл к выходу. — Иди. Взгляни на своих гридей, сколь ревностны они в бережении князя своего.
Князь Данила подвёл Константина к лежащим на земле умерщвлённым воинам.
— Взгляни. Экие красавцы, один к одному.
— Боже мой! — воскликнул Константин Романович, схватившись за голову, из которой мгновенно вылетели остатки хмеля. — Что ты наделал? Что ты наделал, князь!
— Сами виноваты, — сухо ответил Данила. — Не всё пьётся, что подаётся.
— Но ты ж... вы ж убили моего крёстного сына.
— Это который?
— Вот, — указал Константин на молодого кудрявого воина.
— Откуда ж нам было знать, что с тобой и крестник явился. За него прости великодушно, Константин Романович. Знали б, разве позволили б?
Рязанский князь стоял над своими поверженными телохранителями, покачиваясь. Не от хмеля, а от неожиданного горя, свалившегося на него. Потом взглянул в глаза Даниле:
— За что ж ты их эдак-то?
— Крови не хотелось, крика лишнего, — спокойно ответил Данила Александрович.
— Ну, а со мной как? Может, начнёшь, как татары с отцом моим, вырвешь для начала язык мне?
— Ну, что ты, князь Константин, разве я похож на злодея? Я ж тебе сказал, поедем в Москву, поживёшь у меня в чести и холе. В шахматишки перекинемся[168].
— А город мой, княжество?
— Я же сказал, мой наместник присмотрит. Ежели понадобится, и от Орды заслонит. В случае чего и я подмогу. А за крестника прости, — приложил Данила руку к сердцу. — Каб знал, разве б посмел?
И в глазах и в голосе такая искренность слышалась, что не хотя поверишь. Но князь Константин Романович уже не верил. «Старая лиса. Подлая, коварная лиса, — думал с горечью он. — Чем же ты от поганых-то отличаешься? Чем?»
А тот словно услышал мысли.
— Я же, чай, не татарин какой. Христианин. Разве б я посмел крестника-то? Да не в жись. Оплошал, вишь.
17. ДМИТРОВСКОЕ ДОКОНЧАНЬЕ
Великий князь Андрей Александрович велел брату Даниле и племянникам собираться в Дмитрове. В разосланных всем грамотах так и написал: «...дабы свершить нам докончанье, кто чем владеет, тем и владеть всегда должен».
Встретив брата Данилу, после приветствий спросил как бы нечаянно:
— Что ж Константина-то не привёз?
— Какого Константина?
— Не придуривайся. Рязанского, конечно.
— A-а. А я думал... Ну он у меня в почётных гостях обретается.
— А не в пленных разве?
— Что ты? Мы с ним, считай, с одного блюда едим.
— Только у его тарели края обгорели, — съязвил князь Андрей.
— О чём ты говоришь, Андрей? Мы и на ловах стремя в стремя, вечерами в шахматишки режемся.
— Ну и кто выигрывает? Ты, конечно?
— Почему? Когда я, когда он. По-разному бывает.
— А в Рязани кто сидит?
— Наместник.
— Чей? Твой?
— Ну мой. Ну и что?
— А то, если Тохта узнает о твоём самовольстве...
— А какое ему дело?
— Вот тогда узнаешь, какое ему дело. Рязань-то как раз на ордынском пути стоит.
«Ну и язва ж ты, братец, — думал Данила. — И я ему ещё когда-то против Дмитрия помогал. Вот уж истина: не вскормивши, не вспоивши, не наживёшь врага».
— Ежели ты Тохте не скажешь, откуда он узнает?
— Мало у него на Руси послухов.
«Ты главный у него послух, братец, ты. Поди, хвостом-то у его кибитки всю пыль повымел».
— Ну, чего он там? — спросил Данилу сын Юрий.
— Да спрашивал, что, мол, Константина не привёз.
— А чего его везти? Не хватало ещё пленных за собой таскать.
— Ты бы помолчал, — осадил князь Данила сына. — Он не пленный, он гость у меня.
— Хых. Гость, — осклабился Юрий. — Моя бы воля, я б этого гостя...
— Ладно. Молчи. Пока не твоя воля. И на съезде чтоб не высовывался. Держи язык за зубами. Слово вякнешь, выгоню из горницы.
Почти одновременно приехали в Дмитров Михаил Ярославич Тверской и Иван Дмитриевич Переяславский. Остановились на разных подворьях. Князья московский и тверской, увидев друг друга, искренне обрадовались встрече.
— Здравствуй, Миша, — полуобнял соседа Данила. — Ну, какие новости у тебя?
— Хорошие, Данила Александрович, у меня второй сын родился[169].
— О-о, поздравляю. Догоняй, догоняй меня.
— И первого сына, Дмитрия, буду постригать днями.
— Уже?
— А как же, три года отроку.
— О, время летит. Кажись, вчера родился — и уж отрок. А вот мой старший, знакомься. Юрий. Есть кому меня в могилу спровадить, — пошутил князь.
Но шутка, видимо, не понравилась княжичу, нахмурился сердито и даже на кивок князя Михаила ничего не ответил.
— Серьёзный у тебя парень, — заметил Михаил.