— Хорошо, Иван Дмитриевич.
— Положи меня рядом с отцом.
Князь Иван прикрыл глаза, прошептал:
— Скорей бы уж... отмучиться...
Однако мучиться князю Ивану пришлось ещё две недели, до середины мая. Отпевали его в соборе Святого Спаса и там же положили рядом с отцом.
Со смертью бездетного князя Ивана и по его завещанию удел московского князя Данилы Александровича увеличился сразу вдвое. Москва, куда обычно отправляли самого младшего из семьи, вдруг начала равняться с великокняжеским столом Владимирским.
Такого возвышения Москвы великий князь Андрей Александрович не смог перенести. Явившись из Орды и узнав о случившемся, он возмутился:
— Как это мимо великого князя распорядились нашим родовым уделом? Переяславль по всем законам должен быть моим, только моим.
И он немедленно отправился в Переяславль. По-хозяйски въехав на княж двор, который с детства считал своим, он стремительно вошёл во дворец и, увидев перед собой молодого Юрия Даниловича, спросил:
— Ты что тут делаешь?
— Меня отец прислал сюда наместником.
— Х-ха-ха. Какое он имел право присваивать Переяславль?
— Согласно последней воле Ивана Дмитриевича Переяславль стал московским уделом.
— Какая ещё воля? Чего ты городишь?
— Есть крепостная грамота.
— Где она? Покажи мне её!
— Она у отца, Андрей Александрович.
— Почему не у тебя?
— Потому что грамота составлена на его имя.
— Ванька перед смертью совсем выжил из ума! — возмутился князь Андрей. — Разве ему не было известно, что Переяславль всегда был у старшего? Мне, только мне он должен был передать мою дедину. Это мой удел. Ты понимаешь?
— Понимаю, Андрей Александрович, — согласился Юрий. — Но воля покойного... Её же нельзя переступать.
— Я хочу видеть эту крепостную грамоту.
— Но она в Москве.
— Езжай в Москву. Пусть отец твой приезжает сюда, и мы разберёмся. И пусть везёт эту грамоту. Пока не увижу своими глазами, я Переяславль не уступлю. Езжай и скажи Даниле, что я выгнал тебя.
— Но, Андрей Александрович, ты же тоже подписывал в Дмитрове ряд-докончанье. Там же все клялись не покушаться на чужое.
— Мне Переяславль не чужой. Я тут родился и вырос. Это ты чужой здесь, твоя отчина Москва. Отправляйся.
Молодой конюх Романец, седлавший коня для Юрия, негромко молвил ему, подавая повод:
— Юрий Данилович, вся челядь переяславская за тебя стоит и бояре тоже. Гнал бы ты его со двора.
— Он, Романец, великий князь в Русской земле, и мы все в его воле.
— Да знаю я, но надоел он нам как горькая редька. Знаешь, как его в народе дразнят?
— Как?
— Хвост Татарский. Так радовались, что к князю Даниле перешли, а тут его нелёгкая принесла.
— Ничего. Всё уладится. Привезём ему заветную грамоту. Он согласится, куда денется.
Через неделю приехал в Переяславль из Москвы князь Данила Александрович.
— Ну, где твоя грамота? — встретил его вместо приветствия вопросом великий князь.
— Со мной.
— Кажи.
— Покажу, но не ранее чем мы соберём всех послухов, при ком писалась она.
И во дворец были призваны все свидетели — епископ, бояре и даже писчик, писавший грамоту.
И чем более их являлось в горницу князя, тем более мрачнел Андрей Александрович. Наконец процедил сквозь зубы:
— Да у вас, вижу, здесь заговор.
— Окстись, брат, о чём ты говоришь? — сказал князь Данила и, развернув, протянул ему грамоту. — Вот читай, при всех послухах читай завещание Ивана Дмитриевича.
— Почему я должен читать? Что у вас, все неграмотные?
Данила Александрович пожал плечами, вздохнул, обернувшись к свидетелям, спросил:
— Кто прочтёт?
— Давай я, князь, — вызвался писчик.
Однако это не понравилось Андрею Александровичу.
— Пусть прочтёт святый отче, — сказал он.
Данила подал грамоту епископу. Седой иерей принял грамоту и, отстранив её далеко от глаз, прочёл нараспев, как привык читать молитву. Потом не спеша свернул её и подал князю Даниле.
Великий князь, насупив брови, что-то ковырял ногтем в столе и долго молчал, наконец поднял глаза на присутствующих:
— И вы всё подписали?
— Да, — невольно хором отвечали свидетели.
— Ступайте, — махнул рукой Андрей Александрович.
Но когда все ушли, он сказал князю Даниле:
— И всё-таки это не по закону.
— Ты опять за своё, Андрей.
— Как ты не понимаешь, Данька, — вдруг почти со слезой начал Андрей, — я здесь родился. Здесь. Вот на этом самом месте. Вырос. И вдруг является сюда хозяином москвич какой-то. А? Это справедливо?
— Но я же тоже родился здесь.
— А посадил сюда Юрку-сопляка.
— Юрий здесь наместником, пока привыкнет к управлению. Ты же тоже не сидишь сразу и в Городце, и в Нижнем, и в Новгороде, хотя владеешь всеми ими. Тебе этого мало? Так?
— A-а, ни черта ты не понимаешь, Данила.
— Я всё понимаю, Андрей. И считаю, Иван, Царство ему Небесное, правильно рассудил, что Переяславль Москве отказал.
— Кстати, о Новгороде. Им владеть — всё равно что налима голыми руками держать. Того гляди, высклизнет. Сам знаешь. Даже отца выгоняли, хотя он выручал их не раз. Это я к тому, что говоришь, я владею Новгородом.
— Но Городец и Нижний твои же. А Владимир чей? Тоже твой. Почему тебя бесит, что к моей Москве Переяславль присо вокупился?
— Ты так ничего и не понял, — махнул рукой великий князь.
— Я всё понял, Андрей. Всё. Ты хотел бы усилиться того более. А для чего?
И едва удержался, чтоб не спросить: «Татарам больше выход собирать?»
— А ты для чего на Рязань руку протянул? — спросил, в свою очередь, Андрей Александрович. — Вторым Юрием Долгоруким хочешь стать?
— Ну, с Рязанью я хочу союз заключить, — отвечал, несколько смутясь, Данила. В мыслях-то потаённых он хотел бы и Рязань к Москве притянуть, как и Переяславль. Да не получилось по задумке-то: у Рязани хозяин был — Константин Романович. Хоть он вроде в плену в Москве, а всё ж Рязань-то его. Вот если б удалось его уговорить написать такую же грамоту, какую Иван написал, тогда б никто не смог попрекнуть князя Данилу ни в чём. Но упирается князь Константин, боится: «Напишу, а меня тут же и проводят на тот свет».
А Андрей, почувствовав заминку в ответе брата, продолжал напирать:
— Что-то долго ты с Константином-то рядишься. В поруб-то ещё не запер?
— Да ты что? Али я злодей какой?
— Злодей не злодей, а бояр-то его проредил. Скольким головы срубил? Не считал? Вот то-то. А меня судить берёшься.
— Нас суд Божий будет судить, Андрей. Вот к нему нам бы готовиться надо. Я вот к возрасту отца подошёл, когда его Бог призвал, а ты и старее его уж. Пора нам, брат, на небо поглядывать. Пора. Из гроба-то уж не посмотришь.
— Пока мы на земле, — заговорил мрачно Андрей, — на нас и земной судья найдётся.
С тем и разъехались братья. Андрей в свой Городец, Данила — в Москву, оставив опять Юрия в Переяславле наместником. И хотя Андрей Александрович и не признавал вслух своего поражения в споре за Переяславль, князь Данила считал, что убедил его. Просто самолюбие не позволяло великому князю сказать вслух: «Да, вы правы, владея по духовной».
Однако вскоре князю Даниле донесли из Владимира, что Андрей вновь отправился в Орду, как сказал боярам своим: «Искать правду».
— Тьфу! — сплюнул смачно князь Данила. — Видно, правы людишки-то, обозвав его Татарским Хвостом. Сто раз правы. Нашёл себе земного судью — Тохту.
19. НАСЛЕДНИКИ ДАНИЛЫ
Смерть свою звать — грех великий. Надо жить, не поминая её. Начнёшь поминать хотя бы и шутейно, она тут как тут и явится.
Данила Александрович возвращался с заутрени из церкви Святого Михаила Архангела, когда вдруг почувствовал себя плохо. Перед глазами жёлтые бабочки замельтешили, ноги подкосились, и всё пропало. Очнулся на ложе, в опочивальне своей, рядом были бояре встревоженные.
— Что со мной было-то? — спросил сразу осевшим голосом, который и сам не узнавал.
— Ты упал вдруг, князь, едва подхватить успели.
Князь до того ослаб, что и пальцем шевельнуть не мог.
Лишь мысль в голове ворочалась: «Видно, отец к себе зовёт. Что-то рановато, батюшка, ещё и года не дотянул до твоего-то возраста».
Пролежав три дня, попив какого-то взвару, приготовленного лечцом, решил встать Данила Александрович. Однако едва поднялся, вновь голова закружилась, в очах потемнело. Опустился на ложе, отдышавшись, подумал: «Всё. Карачун пришёл».
Велел позвать сыновей всех. Явились Иван, Александр, Борис и Афанасий. Старшего Юрия не было, сидел в Переяславле.
Здесь самому старшему — Ивану — пятнадцать лет, остальные совсем ещё порщки, им бы ещё бавиться. У младшего Афанасия шишка на лбу.
— С чего это у тебя? — тихо спросил отец.
— Борька-гад хлудом ударил.
— Что я, нарочи? Да? — начал оправдываться Борис. — Он сам подлез. Я хлудом машу, а он — нате вам. Вот и получил.
— А ты не видел, что я иду? Да?
— У меня глаз на затылке нет.
Увидев, как изморщился отец от этих препирательств младших, Иван цыкнул на них:
— Да замолчите вы!
Стихли младшие княжичи. Данила Александрович окинул всех долгим нежным взглядом, заговорил негромко:
— Видно, помру я скоро, дети. И заклинаю вас, не ссорьтесь между собой, не тешьте дьявола. Живите дружно, помогайте друг дружке. Если станете ссориться, стопчут вас недруги. Из-за чего, думаете, поганые на нашу землю сели? Из-за ссор меж князьями. Каждый лишь о себе думал. Вот Орда и перебила их по одному. А мы расхлёбываем. Слушайтесь старшего брата Юрия. Когда меня Бог призовёт, я там за вас молиться стану. Ты, Ваня, сядь тогда в Переяславле, а Юрий пусть будет в моё место в Москве. Подрастёт Александр, добудьте и ему стол поближе где.