— Ых, — крякнул Агач, — чужие псы оказались. Идём, а то порвут друг дружку, — и побежал в ту сторону.
Князь Михаил пошёл за ним, на всякий случай держа лук со стрелой наизготове. На него выскочил Сысой с гусем в руках.
— Что там случилось? — спросил князь.
— Кто-то здесь недалеко охотится, и его собака наскочила на нашу.
Они устремились туда, откуда слышался визг и рычание, верный признак собачьей драки.
— Тэт, тэт! — кричал Агач, видимо пытаясь разнять дерущихся псов.
На поляне, куда князь с Сысоем наконец выскочили, вились волчком три пса, клацая зубами и рыча друг на дружку.
И лишь когда появился хозяин чужого пса, тоже татарин, собак удалось растащить. Видимо, псы сцепились за добычу, в азарте драки позабыв о ней, и подраненный гусь забился в камыши, пытаясь уйти. Агач отыскал его в нескольких шагах от собачьего поля боя. Вышел с ним на поляну.
— Однако, Агач, это наш гусь, — сказал татарин.
— С чего ты взял, Сарык?
— Мой князь поразил его.
— Нет, мой, — отвечал твёрдо Агач. — Я своими глазами видел.
Но вот за спиной Сарыка явился князь Юрий, увидев Михаила Ярославича, молвил с ухмылкой:
— И тут ты на чужое заришься?
— А может, это ты, Юрий? Ты ведь до чужого охотник.
— Погоди, погоди, Михаил, скоро ты запоёшь по-другому.
Разговор князей шёл под яростный лай собак, взятых хозяевами на сворки и оттого злящихся друг на друга того более.
— Это что ж ты имеешь в виду?
— А вот получу ярлык, тогда узнаешь.
В словах Юрия слышалась такая уверенность в своей победе, что Михаил невольно думал: «Неужто Ходжа меня за нос водит?» Но вслух сказал едкое:
— Отрасти хоть усы, отрок, тогда и ярлык проси.
Слово «отрок» звучало для князя как оскорбление, поэтому он и отвечал тем же:
— Да уж старых пердунов-то спрашивать не будем.
Михаил засмеялся неуклюжему намёку на его возраст, поскольку ему было всего тридцать три года — возраст Христа. Но что делать, для восемнадцатилетних тридцатилетние уже стариками кажутся.
Вечером Имар-Ходжа описал Тохте стычку князей на протоке, устроенную им его соколятниками Агачем и Сарыком. Рассказывал с их слов.
Тохта хохотал, слушая рассказ Имар-Ходжи, смеялись и его салтаны, сидевшие у трона. Отирая слёзы, выступившие от смеха, Тохта спрашивал:
— Так говоришь, как псы лаялись?
— Да, повелитель. Агач говорит, боялся, как бы не сцепились драться.
— Ну, это хорошо. Хе-хе-хе. Пусть ссорятся, нам корысть с того будет. Кто из них сегодня сильнее?
— Агач говорил, что если б сцепились, Михаил бы одолел, у него нукер — богатырь.
— Я не об этом, Имар-Ходжа, при чём тут Агач? Я спрашиваю, кто сильнее как князь?
— Наверное, Юрий. У него помимо Москвы Переяславль, там наместником младший брат, Можайск захватил, целит на Рязань.
— Ишь какой прыткий мальчик.
— Да, у него и князь рязанский в плену.
— Нехорошо. Ему ярлык великокняжеский нельзя давать.
— Я тоже так думаю, Тохта. Тем более Михаил обещал увеличить выход намного более, чем даёт Юрий.
— На сколько?
— Ну, Юрий обещал гривну с двух дымов, а Михаил с двух человек. Это будет намного больше.
— Значит, считаешь, Михаил ярлык заслуживает?
— Конечно.
— Да, — молвил Тохта, задумавшись. — Юрию нельзя давать усиливаться ни в коем случае. Если он в молодости столь жаден до уделов, то что будет дальше. Таитемир!..
— Я слушаю, повелитель.
— Ярлык на великое княженье вручишь Михаилу и скажи ему, что, мол, я недоволен, что рязанский князь томится в порубе. Пусть освободит его.
— Но он же в Москве у Юрия.
— Вот-вот. Раз станет великим князем Михаил, пусть прикажет своему голдовнику Юрию освободить рязанца. Хе-хе-хе. Интересно, как он его послушает.
— А Юрию что сказать?
А Юрию дай ярлык на Москву лишь и скажи, мол, Михаил больше его выход обещал, чтоб знал, что великий ярлык штука недешёвая.
— Когда вручить прикажешь?
— Не спеши. Пусть недельку ещё погрызутся. Может, глядишь, что ещё учудят. Потешат нас.
Тохта знал своё дело: обязательно надо ссорить русских князей, никому не давая усиливаться. Сильный князь опасен, ещё, чего доброго, и выход платить откажется.
Через три дня Тохта отправился со своими нукерами охотиться на лебедей, а ещё через несколько дней Таитемир пригласил к себе Михаила Ярославича и торжественно произнёс:
— Князь Михаил, наш повелитель великий хан Золотой Орды Тохта жалует тебе ярлык на великое княжество над Русью и надеется, что ты установишь там мир и любовь. Великий хан недоволен, что ваш брат Константин Рязанский томится в порубе.
— Но это в Москве, Таитемир. Не у меня.
— Великий хан знает об этом. Он велел передать тебе, что надеется: ты, став великим князем, освободишь брата своего, вернёшь ему отний стол.
— Я постараюсь, Таитемир, — сказал Михаил Ярославич, принимая ярлык — грамоту с золотой печатью.
Он был доволен, что наконец-то восторжествовала справедливость, а главное, Тохта, в сущности, повелел ему прищемить хвост этому московскому сопляку.
«Ну, держись, Юрий Данилович!»
2. МОСКВУ НА ЩИТ!
Великокняжеский стол находился в стольном граде Владимире, там же, где была и митрополичья кафедра. Прямо из Орды Михаил Ярославич направился во Владимир, дабы получить благословение митрополита и утвердиться на великом столе. И первое, что он сделал, — посетил Рождественский монастырь и в церкви Пречистой Богородицы благословил на служение отчине, перекрестил и дал приложиться к восковой ручке своей.
Глядя на митрополита, с горечью думал Михаил Ярославич: «А ведь не жилец он, нет, не жилец», и, гоня от себя мысль грешную, шептал опять же: «Прости меня, Господи».
Из Владимира в Тверь ехал князь Михаил по первопутку в санях вместе с милостником Сысоем, гриди скакали вершними следом. Ехал князь с просветлённой, словно омытой святой водой душой, умиротворённый и благостный. И встреча с милой сердцу женой Анной Дмитриевной и сыновьями Дмитрием и Александром, за его полугодовое отсутствие изрядно подросшими, — всё отвечало его приподнятому настроению и счастливому окончанию важного дела — он вокняжился.
Но первая же новость, сообщённая Александром Марковичем, безжалостно сбросила его с высоты на грешную землю.
— Убит Акинф.
— Как? Где? Кем?
Александр Маркович, кая себя последними словами, поведал князю эту печальную историю, сообщённую ему самовидцами, до самого конца, до отрубленной головы.
— Это я виноват, князь, только я, — сказал Александр Маркович, — что позволил ему идти на Переяславль.
— Не кай себя, Александр Маркович, ты ни при чём. Так Богу было угодно. Велик ли урон понёс полк?
— Немалый, Михаил Ярославич, едва ли половина воротилась оттуда.
— А Давыд?
— Тоже погиб.
— Иван с Фёдором?
— Эти уцелели.
— Позови их.
Братья Иван и Фёдор Акинфовичи пришли, стали в дверях, скинув шапки, имея вид виноватых нашкодивших отроков.
— Садитесь, — кивнул князь на лавку.
Прошли, отчего-то ступая на цыпочках, словно разбудить кого-то боясь, сели.
— Ну что, молодцы, не уберегли батюшку?
— Не уберегли, князь, — в один голос согласились братья.
— Как же так случилось-то? А?
— Дык вот, — начал Иван, —он нас послал в зажитье, а сам, значит, остался... А тут москвичи сзаду... А я ему, батюшке-то... как чуяло сердце-то, говорил надысь: надо бы дозоры в тыл послать. А он грит: не надо, князь, грит, в Орде, нечего, грит, бояться... А оно вишь как обернулось...
— Да, — вздохнул князь, — обернулось бедой. Жалко. Очень жалко Акинфа, такой воевода и так оплошал.
Михаил встал, стукая кулаком в ладонь, заходил туда-сюда по горнице, думая о чём-то. Наконец молвил:
— Вот с кем теперь на Москву идти?
Сказал, ни к кому не обращаясь, вроде бы себе, но братья опять же в один голос спросили:
— А мы?
Князь быстро взглянул на братьев, словно только что обнаружил их присутствие.
— Да-да, конечно, с вами, — и серьёзно, без тени насмешки, добавил: — С тобой, Иван Акинфович, и с тобой, Фёдор Акинфович. Вы за отца первые местники, но и я тоже не последний.
И начался скорый набор ратников в полк. Наёмщики ездили по весям, забирали здоровых, крепких мужей, обещая жизнь сытую, весёлую и, конечно, прибыльную: «Захватите какой град, всё ваше. Бери, что видишь, неси, сколь подымешь!» Кто ж на это не обзарится? О том, что можно загинуть под тем «градом», ни слова, ни полслова. Но каждый знает: можно. Но каждый думает: «Только не я». Каждый верит, что уж его-то обязательно минет стрела калёная, копьё точёное: «В кого угодно, но не в меня».
Даже збродни, вчерашние разбойники, караулившие у дорог с палицей одиноких путников, и те обольщались такими посулами, записывались в ратники. А что? На походе кормёжка дармовая, ни тебе забот о брюхе, ни тебе раздумий о дне грядущем. И наконец, все грехи прощаются, а уж у разбойничков их что блох на собаке.
К середине декабря полк был готов. И хотя из Владимира пришла весть печальная — скончался митрополит, великий князь решил выступать, идти на Москву.
Ему, наверное, лучше б было явиться туда великим князем, как явился он во Владимир, возможно, и ворота б ему кремлёвские отворили, возможно, и встретили б с честью. Возможно. Но он пришёл к Москве завоевателем, мстителем за свершённые москвичами злодеяния. У Михаила Ярославича были свои понятия о чести, освящённые библейским постулатом: око за око, зуб за зуб. И всё это подогревалось ещё личной неприязнью к Юрию Даниловичу, доставившему ему столько хлопот и унижений в Орде. «Сопляк. Мальчишка. Засранец» — лишь так в мыслях он величал хозяина Москвы.
Но Москва, предупреждённая дозорными, затворила все ворота, предварительно впустив в Кремль всех посадских, сбежавших из своих домов под защиту крепостных стен. Так что когда тверичи подошли к городу, то им достались почти опустевшие посады, где они смогли найти разве что обезножевших старух и стариков да стаи брошенных собак и кошек. Со зла ли на скудость добычи или из своеволия кто-то из ратников поджёг несколько изб. Однако великий князь мигом пресёк эту забаву, велев публично повесить всех зажигальников, — слишком горький опыт имел он во взаимоотношениях с огнём.