— Пусть смотрят, — сказал Михаил Ярославич. — Злодеям в назидание, доброму в радость, обиженным в утешение.
4. ПО-ХОРОШЕМУ
Святослав Глебович, пленник Юрия, узнав о смерти в порубе князя Константина, сразу смекнул, в чём дело: «Эге, этак он и до меня доберётся, надо бежать, пока не поздно». Князь вооружился, насколько позволял полон, вооружил своих гридей и велел им ночевать с ним вместе в горнице дворца, предоставленной Юрием в его распоряжение.
— Если придут за мной, будем рубиться насмерть, — предупреждал князь своих. — Ночью никому не открывайте.
И гриди вместе с князем запирались на ночь на крепкий засов и спали с оружием, ожидая каждую ночь нападения.
Юрий Данилович, узнав о страхах своего пленника, долго смеялся:
— Нет, каков можаец? В моём дворце себе крепость устроил. Надо будет к месту определять его, а то зажился.
— Може, и его туда же? — склабился Романец. — За Константином?
— Ты что, меня хошь к окаянным причислить?
— Что ты, князь? Я как тебе лучше хочу...
— Мне самое лучшее посадить его на брянский стол, подальше от Москвы, чтобы он не искал подо мной.
Идти одному в горницу к пленнику Юрий Данилович не захотел, видимо опасаясь за жизнь. Мало ли что может взбрести князю-пленнику в его положении. Подловил Святослава, когда он выходил из церкви.
— Ну что, князь, пойдёшь Брянск добывать?
— С кем?
— Как с кем? С дружиной.
— Где я её возьму в полоне-то?
— Я дам пару сот отчаюг, они тебе не то что Брянск, Сарай смогут захватить, — пошутил Юрий.
— Всё шутишь, князь.
— Я серьёзно, Святослав Глебович. Думаю, и тебе чужой хлеб не сладок.
— Это верно, полыни горше.
— Но с условием, Святослав.
— Каким? Говори.
— Ты никогда не станешь искать стола можайского. Никогда.
— Хорошо. Но и я условие тебе хочу выставить.
— Какое?
— Двести, как ты говоришь, отчаюг должны быть безоружными.
— Вот те раз. Это почему же?
— Их оружие должно быть на телегах. Когда подъедем к Брянску, я выдам им его.
— Да да, конечно, — легко согласился Юрий. — На походе к чему оно. В обозе должно ехать, как и положено.
Он понимал, что Святослав не только из-за этого ставит такое условие, но и бережения ради. А ну, эти «отчаюги» сговорены убить князя в пути?
«Не доверяет мне. Ну что ж, он прав. Я бы тоже не поверил, наверно».
Юрий Данилович действительно собрал для дружины Святославу Глебовичу настоящих висельников, бывших разбойников, татей, от которых решил освободить не только порубы, но и Москву.
Освобождение заточников было преподнесено им как милость московского князя. Романец объяснял им:
— Ныне вам предоставляется свободная сытая жизнь. Вы вступаете в дружину князя Святослава, и он будет обеспечивать вас питанием и портами. А когда вы добудете ему стол, то каждый получит по десять гривен. Но помните, каждый, пытавшийся сбежать от князя, будет немедленно повешен.
Конечно, такой народ даже виселицей не напугаешь, поэтому дружина Святослава Глебовича, выступая из Москвы, состояла едва ли не вполовину из колодников, которых не рискнули освобождать сразу из оков.
— Пусть в пути заслужат свободу, — сказал Юрий Данилович, провожая своего пленника-князя. — А колодки сымай с них не ранее чем через три перехода, да и то не со всех сразу.
М-да, дружина эта не очень нравилась Святославу Глебовичу. Но что делать? Как говорится, дарёному коню в зубы не смотрят. Бери, что дают, да ещё говори спасибо, что самого из полона отпускают, в сущности, даром.
Впрочем, где уж даром, если Можайск отобрали. Правда, разрешил Юрий взять с собой часть можайской дружины, на которую мог бы опереться князь в случае, если б выпряглись висельники.
Из Москвы на Киевскую дорогу выехало несколько десятков телег, груженных не только оружием, но и крупой, мукой, хлебом, вяленой рыбой и большими котлами для варки хлёбова.
За телегами тащились колодники, а замыкали шествие можайские дружинники, имевшие при себе оружие и тайный приказ князя: убивать всякого татя на месте за попытку к побегу или к возмущению товарищей.
Однако колодники, насидевшиеся в порубах, наголодавшиеся, были рады и такой «свободе», и если переговаривались в пути, то лишь о том, чем их будут кормить на остановке. Ни один не обмолвился о побеге.
Милостник князя, Гаврила Квач, глядя на колодников, вздыхал:
— Каки это вояки, князь? Ветер дунет, с ног собьёт.
— Ничего. До Брянска откормим. Вели ребятам дичинки побольше добывать. На мясе быстро поправятся. Да, Гаврила, приметь среди татей, кто у них верховодит, кому они более в рот глядят?
— Прибить велишь?
— Там видно будет. Скажешь мне.
От Москвы отошли всего поприщ на пять-шесть, когда князь велел остановиться и варить кашу покруче и пожирнее и кормить велел всех досыта, до отвала. Однако повар предупредил:
— Нельзя сразу-то, Святослав Глебович.
— Почему?
— Объедятся, передохнут.
— Ну гляди, тебе видней.
Подъехал вершний Квач, сказал негромко:
— Присмотрел я, князь, кого просил ты.
— Покажи.
— А эвон, что сидит у берёзы прислонясь, чёрный как головешка, бровища что усы, зенки-плошки.
— Как его зовут?
— Вроде Фал алей.
— Позови его ко мне.
Гаврила поехал, поговорил с колодником, тот нехотя поднялся, направился к князю. Квач ехал за ним следом. Князь взглянул на подошедшего детину, сказал миролюбиво:
— Ну что, Фалалей, послужим? Али за старое?
— Старое на Москве осталось, — пробасил мужик.
— Это точно, — сказал князь и кивнул Квачу: — Гаврила, сбей с него колодки к чертям.
Колодки полетели в костёр. Фалалей, потирая освобождённые запястья, пробасил почти ласково:
— Спасибо, Гаврила.
— Ну вот, ты совсем свободен, Фалалей, — заговорил Святослав Глебович. — Сейчас поешь и... Куда б ты хотел?
— Да уж куда поведёшь, князь, — усмехнулся тот, —Не в петлю ж.
— Такого орла, да в петлю... Я назначаю тебя сотским, Фалалей. Да-да. Чего глаза таращишь?
Колодник и впрямь был ошарашен таким назначением, подозревая какой-то подвох.
— Гаврила, подбери в моей телеге сотскому хороший кафтан, портки, шапку... Вот сапог на твою лапу, пожалуй, не сыщется.
— Дык я... дык ладно, — мялся Фалалей, всё ещё не веря в случившееся.
— А поскольку ты сотский, Фалалей, то отвечаешь за всех своих товарищей, если кто сбежит из них...
— Это от котла-то? — усмехнулся Фалалей. — Зверю на закусь?
— Вот именно, — согласился князь с веским доводом. — В Москве петля, в лесу зверь, а здесь хлеб с кашей. Ты прав. Поскольку в порубах вы наголодались, то сегодня и завтра вас будут кормить чуть. Сам понимаешь! Но далее все будут есть от пуза, чтоб быстрее сил набраться. Понял?
— Чего ж не понять.
— Если что случится в твоей сотне, я с тебя, Фалалей, спрошу в первую голову.
— Эт само собой.
— А чтоб они сразу признали в тебе сотского, возьми на возу топор, клещи и сбей с них оковы. Сам сбей.
— Со всех?
— Это сам решай, ты сотский. Можешь кому и оставить. Да можешь сказать им, что князь Юрий Данилович велел сбивать колодки только после третьего перехода, а я велю сбить туг же, на первой остановке. Может, зря? А? Фалалей?
— Нет. Что ты, князь. Это хорошо, это дело доброе, а за добро злом кто ж платит.
— Ну хорошо, Фалалей, ступай. Переодевайся и сбивай колодки. И в будущем можешь называть меня по имени-отчеству Святославом Глебовичем. Я тебе разрешаю. Пока тебе.
Ночью, когда улеглись спать, Гаврила, лежавший около, ворчал негромко:
— Экого зверя в сотские воспроизвёл, Святослав Глебович.
— А с ними-то, висельниками, такой и должен быть.
— И ещё топор ему доверил.
— А что? Он не воротил топор на воз?
— Воротил. А если б он топором кого из наших?
— Он уж теперь и сам наш, Гаврила. Не переживай. Или, может, ты сам к ним хочешь сотским?
— Я ещё не спятил пока.
— Ну и я тоже. Спи. Сам же мне Фалалея привёл.
— Я думал, чтоб наказать, а ты его эвон, в начальники подкинул.
— Для того и подкинул, чтоб нашим стал.
Нет, Святослав Глебович не промахнулся, выделив в командиры колодникам Фалалея. Освободив от оков своих сотоварищей по заточению, он взял над ними такую власть, что они стали выполнять его такие приказания, на которые он даже голос не подавал. Стоило ему, сидя у затухающего костра, кивнуть на огонь и тут же взглянуть на кого-то, как тот вскакивал и бежал в кусты искать сухого валежника для костра.
Двигалась дружина Святослава Глебовича не спеша, не переутомляясь. Ратники — вчерашние колодники — набирались сил, отъедаясь на дармовых харчах, не принимая участия даже в ловах. Загоняли вепря или лося можайские дружинники князя, снабжая свежатиной весь отряд.
Фалалей всё чаще наведывался к княжескому костру по вызову самого князя и вскоре стал даже с ним есть с одного блюда. Святослав Глебович присматривался к своему новому сотскому, к его действиям в сотне, всё более и более проникаясь к нему доверием. И однажды, когда они, поджарив на костре бок вепрятины, ели его, отрывая куски руками, князь сказал:
— Если вокняжусь в Брянске, сделаю тебя, Фалалей, тысяцким.
Сотский промолчал, лишь хмыкнув, пожал плечами.
— Что? Не потянешь? — спросил Святослав.
— Отчего не потянуть?
— А что хмыкаешь?
— Так ведь я тать, Святослав Глебович.
— Ну и что? Вчера был тать, нынче сотский, сотня тебя слушается и даже боится. Значит, ты муж с головой. Почему бы завтра тебе в тысяцкие не выйти?
— Так из мизинных же я, Святослав Глебович.
— В Москве был мизинным, в Брянск войдёшь вятшим.