— Ну, а как же быть-то, господа златопоясные? Не поделитесь ныне, завтра голодные на поток ваши закрома провопят.
— Эт так, — согласился уличанский староста Беек. — Скидываться надо. На рать скидывались, отчего тут-то упираться?
— Я бы в немцы за хлебом поехал, — сказал Гостята, — так в пути пограбят. На море Варяжском пираты шныряют, не отобьёшься. Вон Митьку Слепцова как есть до нитки обобрали, хорошо хоть, живота не лишили.
— А може, наймёшь Ермилу с его ватагой для охраны-то? — молвил Михаил Ярославич.
— Э-э, Ермила заломит, что никаким хлебом не расплатишься. Да и он, слышал, на Волгу гулять собирается.
— Вот и плохо, что на Волгу. Владыка просил отговорить его от Волги. Да и я, если захвачу его с разбоем там, не помилую. Михаил Климович, ты как посадник найди Ермилу, отговори его от худого. Пусть лучше с Гостятой плывёт, чрез море Варяжское от пиратов охраняет его.
— Он же запросит кучу серебра.
— Верно. Вот и надо Гостяте помочь в этом, собрать ему со всего мира для найма ватаги.
— Правильно молвишь, — поддержал Степан Душилович.
Загудело полавье одобрительно: «Пра... Верно... Мы завсе...»
Нашлись и спутники Гостяте — Онфим Рыжко да Ждан Гурята — тоже люди не бедные. Сразу почуяли, что большой корыстью пахнет, обещали по два струга снарядить.
— Ну вот, — радовался князь, — пойдёте в семь-восемь стругов да с ватагой удалых молодцов — никакой пират вас не тронет.
— На Ермилу ежели какие налетят, — сказал, ухмыляясь, Степан Душилович, — так от него без порток побегут, ежели вырвутся.
Уже в темноте воротился Михаил Ярославич на Городище. Печи были протоплены, хотя и надымили порядочно, но всё ж в горницах жилым запахло. С поварни принесли ухи и калачей. Вместе с князем сели Сысой и Фёдор Акинфович.
— Ну как вече? — спросил Фёдор.
— Да ничего вроде. Приговорили сбирать с вятших по пять гривен, с мизинных по две ногаты.
— Это для чего же?
— Ватагу нанимать и голодающих подкармливать. Беску велели поварню для них ладить. А как у тебя?
— Сторожей расставил и уж успел прибить одного татя.
— Как?
— Ну, как? Дубинкой.
Михаил Ярославич даже ложку отложил, посмотрел задумчиво на огонь свечи, молвил, вздохнув:
— М-да. Дубинкой голод не избудешь, Федя.
— Ну, а что делать? По Русской-то Правде[186], коли вор на месте захвачен, убивать можно.
— Можно. Кто спорит? А токо жить-то всем хочется.
— А дворский доволен был, так и сказал: так, мол, им и надо.
— Ну, дворский никогда не голодал. И потом, он им простить стогов не может и амбары пограбленные. А голодный и архиерей украдёт.
— А как наместничество мне? Приговорили?
— Приговорили. Куда они денутся. Так что, Федя, останешься за меня. С посадником и тысяцким не ссорься, они мою сторону держат. Городище не давай растаскивать. Ну, и дворского найди помоложе, Никите давно на покой пора. А я в Тверь ворочусь, а то кабы там Даниловичи мне чего нового не удумали. С них может статься.
7. А ТЕПЕРЬ ПО-ПЛОХОМУ
Князь Василий Александрович, изгнанный дядей из Брянска, отправился в Золотую Орду искать на него управу. И хотя явился он туда почти нищ и гол, до Тохты добрался-таки. Возможно, оттого, что наобещал салтану Таиру «золотые горы» в будущем, если удастся отобрать назад Брянск. Таир-то и помог ему выйти на хана.
— Нехорошо, нехорошо отбирать столец у родственника, — сказал Тохта. — Мы воротим тебе город, князь. Вот Таир как раз и пойдёт с тобой со своим туменом. Таир, ты готов?
— Как прикажешь, повелитель.
— Сходи. Накажи возмутителя спокойствия. А ещё лучше, приведи его нам в колодках.
— Хорошо, повелитель. Я приведу его к тебе на аркане. И князь Василий повёл татарский тумен на свой город.
— Брянск, в пути об одном Таира прося:
— Только, пожалуйста, не сжигай город.
— Как получится, Василий. За всеми ведь не уследишь. Найдётся любитель огня и подожжёт.
— А ты прикажи, чтоб с огнём не баловали.
— Прикажу, прикажу. Пусть с девками балуют. Хе-хе-хе.
— С девками пусть, — вздыхал князь, — но только не с огнём.
Василий Александрович понимал, что Брянску дорого обойдётся приход татар. Но что было делать? У кого просить заступы? У великого князя? Так он с Москвой не может разобраться, до Брянска ли ему. У отца? Так отец сам со дня надень ждёт нападения Москвы, с мечом спать ложится. Как ему оставлять Смоленск, который уже не раз осаждали соседи? Именно отец, князь Александр Глебович, и посоветовал сыну просить войска у Тохты.
— Понимаешь, Вася, стоит мне оставить свой город, как сюда немедля явится или Юрий Московский, или Андрей Вяземский. Так что прости, сынок, ничем пособить не могу.
— Разве я мог ожидать такого от родного дяди?
— Хэ, дурачок. А Фёдор Ярославский разве мне не дядя? А посмотри, чего он мне натворил с посадами. Доси отстроить не могу. Город не смог взять на щит, скотина, так в отместку все посады пожёг. Ну, Бог-то его и наказал за это, вернулся из-под Смоленска да и помре тут же. Сейчас, поди, там перед Всевышним ответ держит.
А меж тем в Брянск из Киева прибыл новый митрополит Пётр, только что рукоположенный царьградским патриархом Афанасием.
Князь Святослав Глебович встретил его с высокой честью и нескрываемой радостью. Присутствие митрополита в городе как бы освящало законность владения Брянском князем Святославом. Для того чтобы наклонить его священство на свою сторону, устроил князь во дворце почестной стол[187] для митрополита, пригласив на него всех вятших людей города. Пусть все видят, все знают; сам митрополит оказывает князю Святославу честь. При всех принял князь от митрополита благословение, как бы заручаясь через его священство поддержкой Всевышнего.
Впрочем, брянцы не очень расстраивались, когда узнали, что сел у них на княженье другой князь. Некоторые даже радовались, что обошлось без драки и крови. А дружинников брянских Гаврила Квач убедил, что князь Василий сам решил бросить город, отдать его родному дяде. Старая дружина была распущена, и тысяцкий Фалалей стал сам набирать новую, по-своему определяя: кто не выдаст на рати. Многие его товарищи по московскому заточению вступили в дружину, а некоторые, получив обещанную плату, ударились в разгул и воротились к своему прошлому занятию. Кто к воровству, кто к нищенству, а иные и к разбою, подтверждая поговорку — чёрного кобеля не отмоешь добела.
Тысяцкий неволить таких не стал, но предупредил:
— Идите на волю, но начнёте шалить, под землёй найду. Тогда не обижайтесь.
И когда на посаде, под горой у Десны, была вырезана семья, Фалалей, побывав там и осмотрев избу, сказал:
— Дело рук Рогатого.
— Кто это? — спросил Квач.
— Найду — увидишь.
— Ой ли, — пожал плечами с недоверием Гаврила.
Но Фалалей отыскал убийцу, с помощью Тита повязал его и привёл к крыльцу княжескому.
— Вот, Святослав Глебович, душегуб. Суди. Что присудишь, тому и быть.
Рогатому присудили то, что заслужил, — отнятие живота через повешение. Под горой за Торгом изладили виселицу. Приведя злодея на Торг, громко зачитали вину его и приговор князя. И повесили.
— А князь-то ноне у нас молодец. Нашёл душегуба. А? — поговаривали в городе.
— Справедливый. Не то что энтот.
Святослав Глебович доволен был тысяцким, хвалил его:
— Молодец, Фалалей. Но как ты узнал, что это Рогатый натворил?
— А просто, — отвечал тысяцкий. — Ежели хотите, идёмте на Торг, я вам всех татей покажу.
— Ну, ты с имя на Москве в порубе парился, — говорил Квач. — Как тебе их не узнать?
— Московские не в счёт. Я любого брянского за версту определю.
— Вот уж верно, — склабился Гаврила, — рыбак рыбака видит издалека.
Фалалей не обижался. Посмеивался. Зато, когда он появлялся на Торге, все тати словно истаивали, справедливо полагая, что бережёного Бог бережёт: от Фалалея далее — шкура целее.
В окрестностях Брянска появились татарские конники. Сперва по два, по три, потом явились дюжиной, обскакали вокруг город и исчезли.
— Худо, князь, — сказал явившийся во дворец воевода Дмитрий Хлопко. — Это татарские разведчики. За ними жди тумена. Надо готовиться.
— Давай вооружай жителей. Будем отбиваться.
— Да. Отбиваться, — вздыхал воевода. — Что-то не упомню, кто у нас отбился от поганых.
— Хорошо. Встретим в поле, — сказал князь. — Коловрат в поле громил их[188], и весьма успешно.
— Громил-то громил, а как кончил?
— Славно кончил. Даже Батый, сказывают, хвалил его.
— Хых. Мёртвого уж.
— Тебя не поймёшь, воевода: и в телегу не лягу, и пешком не пойду. В крепости не отбиться, в поле убьют. Что ж теперь велишь? Сразу сдаваться? Лапки кверху?
— Да нет, что ты, князь. Я понимаю, рати не миновать. Но хочется ж удачи.
— Собирай полк побыстрее. Будет и удача.
На следующий день Квач, войдя к князю, сообщил:
— Святослав Глебович, к тебе гонец с грамотой.
— От кого?
— Говорит, от князя Василия Александровича.
— От князя Василия? — удивился Святослав. — Ну давай, где он там?
Гонец вошёл, поклонился и, молча вынув грамоту, протянул Святославу. Князь сорвал печать, развернул пергамент. Грамота гласила: «Святослав Глебович, выходи в поле, и пусть рассудит нас Бог. Василий».
— Ух ты, — усмехнулся князь и спросил гонца: — С кем пришёл князь Василий?
— С ордой.
— А кто орду ведёт?
— Салтан Таир.
— Ну что ж, передай князю Василию, я готов преломить с ним копьё.
После отъезда гонца князь призвал тысяцкого: