— Ты шо ж, сука... Ты ж мне глаз вышибла...
— Иди отсель, пока второй не выбила, — негромко посоветовала Стюрка.
Слезши с воза на землю и зажимая полыхающий глаз ладонью, Романец допытывался:
— Чем же ты, сука, так врезала?
— Чем надо, тем и врезала.
«Скалкой, наверно», — гадал Романец, укладываясь под возом рядом с Иванцом. Тот, помолчав, тихо спросил:
— Что, не дала?
— Дала, — разозлился Романец на неожиданного свидетеля его позора. — И всё-то тебе надо знать.
К утру глаз у Романца заплыл, посверкивал лишь через щёлочку, но самое неприятное, что почернело и всё подглазье.
Увидев своего милостника с этой чернотой, князь спросил, улыбаясь:
— Где тебя так угораздило?
— В темноте на дробину налетел, — соврал Романец.
— Следующий раз не шарься в темноте, — посоветовал князь. — А то и глаз потеряешь.
И непонятно было, догадался или нет князь, откуда у милостника такой синяк. Но когда около полудня Юрий подъехал на коне к телеге Стюрки, склонившись с седла, негромко сказал ей:
— Молодец, Стюра.
— О чём ты, Юрий Данилович? — удивилась та, польщённая неожиданным вниманием князя.
— Аль не догадываешься? — подмигнул он ей и вдруг, приблизив лицо, шепнул почти в ухо: — Ты слаще.
И тут же отъехал. Стюрка расплылась в блаженной, счастливой улыбке, мигом смекнув, за что похвалил её любимый и с кем сравнил.
«Он мой, он мой, — думала радостно она. — Здесь, при татарах, он не может, не решается. Но приедем в Москву, и он будет сбегать ко мне от этой сушёной ящерки».
С этого момента повеселела Стюрка и даже на разлучницу — княгиню Агафью — стала смотреть хотя и не совсем дружелюбно, но вполне сочувственно. Ясно отчего: та была «не слаще» Стюрки.
И действительно, женившись на Кончаке и оказавшись с ней в постели, неопытной, тоненькой, неумелой, Юрий Данилович понял, что законной жёнушке по части любви далеко до наложницы. Агафья лежала во время близости почти бесчувственная, холодная, не разжигая страсть, а гася её, словно отбывая тяжёлую повинность. В ней, юной, в сущности, ребёнке ещё, не родилась женщина. Увы, князь не испытывал с ней никакого удовольствия и невольно вспоминал мягкую, сдобную Спорку, страстную, ненасытную и всегда желанную.
Однако князь всё же любил Агафью, заставлял себя любить, понимая, что отныне именно в ней его сила. Он зять хана Золотой Орды — об этом должны знать всё. И как можно скорей. Именно поэтому он направился не в Москву, на свой стол, а поехал по княжествам, начав с Нижнего, Городца, Владимира, всюду представляя свою жену и добиваясь от князей слова поддерживать его в противостоянии с великим князем, если таковое случится.
Где было князьям отказываться: зять хана. И все полагали, что от имени хана Юрий Данилович и действует.
Когда Юрий Данилович прибыл в Суздаль, там сидели братья-князья Александр и Константин Васильевичи, встретили они его вполне дружелюбно. И он, напившись на вечернем застолье, вдруг расхвастался:
— Я подыму всех против Михаила. Переяславль, Ростов, Углич, Кострому. Вот где он будет у меня, — сжимал князь кулак и стучал по столу. — Новгород уже за меня, там меня два года ждут.
— Но, Юрий Данилович, — пытался как-то образумить хвастуна князь Александр, — у Михаила Ярославича ярлык на великокняженье. Как же так?
— Плевал я на его ярлык. Хан Узбек мне родня, и он говорил, что теперь вся Русь будет у моих ног.
Кавгадый, слушая эту пьяную болтовню, морщился, но не осаживал князя, не желая ронять перед другими его достоинство. Всё же он действительно теперь родня хану, хотя и хвастун.
«Сделаю ему замечание наедине, когда протрезвеет», — думал ханский посол. Но и назавтра, увидев трезвого Юрия, не решился Кавгадый поминать ему пьяные речи.
«Чёрт с ним, пусть болтает. Когда всерьёз возьмётся за оружие, тогда и осажу молодца».
После отъезда Юрия Даниловича из Суздаля князь Александр Васильевич сказал брату:
— А ты знаешь, Константин, не нравится мне эта затея поднять всех против великого князя.
— А мне, думаешь, нравится?
— Я думаю, надо предупредить Михаила Ярославича.
— Я тоже, — согласился Константин, не имевший привычки возражать старшему брату.
И уже на следующий день поскакал из Суздаля в сторону Твери поспешный гонец с тревожной грамотой:
«Михаил Ярославич, из Орды воротился Юрий, князь московский, породнившийся ныне через жену с Узбеком. Грозится поднять на тебя всех князей от Суздаля до Костромы. Вчера потёк к брату в Переяславль, оттуда пойдёт на Ростов и Углич. Не пора ли унять молодца? С ним пока лишь около двухсот татар и посол Узбека, некий Кавгадый, который пока отмалчивается. Стерегись, князь. Александр, Константин».
Встреча братьев Даниловичей в Переяславле была искренне трогательной. Князя Ивана даже слеза прошибла.
— Уж и не чаял зреть тебя, — говорил он, обнимая брата. — Сказывали, хан на тебя великий гнев положил.
— Было, Ваня, всё было. Голова моя, считай, на волоске висела, готовился уж постриги в святой ангельский чин вершить, собороваться. Ан мимо, — улыбался Юрий Данилович, оглаживая лицо брата. — А ты-то, ты-то, Ваня, забородел, взматерел.
— Я уж, брат, и отцом стал в твоё-то отсутствие.
— Да ну?
— Сыну Семёну[210] уж год исполнился.
— Обскакал, обскакал старшего брата, — засмеялся Юрий и шутливо погрозил брату. — Нехорошо, Ваня. Я только женился, а ты уж и сыном обзавёлся. Кажи жену свою, кажи.
— Лена, — позвал князь Иван. — Лена, иди к нам.
В горнице появилась молодая княгиня с мальчиком на руках.
— Во, пожалуйста, люби и жалуй.
Юрий Данилович обнял смущённую женщину вместе с ребёнком. Мальчик напугался, заплакал.
— Эге, ты что ж, родного дядю не узнал? — засмеялся Юрий, ущипнув малыша за щёчку.
Представлена была князю Ивану Даниловичу жена Юрия, Агафья. Он, в отличие от брата, не стал обниматься с ней, лишь поклонился сдержанно.
Из-за рёва княжича Семёна пришлось выпроводить вместе с ним и княгинь из горницы.
Деловой разговор братья начали после того, как, усевшись за стол, осушили по чарке хмельного мёда. Выслушав старшего брата, Иван Данилович сказал:
— Конечно, Михаилу стоит хвост прижать хотя бы за Афанасия.
— А что с Афанасием?
— Да он его обманом в полон захватил. В порубе месяц продержал.
— Вот же сукин сын. Ну, я за него возьмусь, я возьмусь. Ты-то, надеюсь, пойдёшь со мной?
— Да я бы всей душой, Юрий, но боюсь город оставлять. Сам понимаешь, жена молодая, ребёнок. Явится опять какой-нибудь Акинф.
— Ну дружину-то дашь?
— Дружину дам, о чём речь.
Михаил Ярославич, получив весть о шествии своего недруга по Руси, возмутился:
— Ты глянь, вместо того чтобы вернуться и тихо-мирно сесть на свой московский стол, его эвон куда понесло.
— Да-а, — вздыхал Александр Маркович, — не обобраться тебе с ним хлопот, Ярославич. Если Суздальщину против тебя своротит, худо дело будет.
— Суздальщину не своротит, князья Александр и Константин мою руку держат. Вот Переяславль ведомо за него выступит.
— А Ростов?
— Ну, князь Василий Константинович подумает. Вот угличский Александр Константинович, этот, пожалуй, побоится Юрию перечить.
— Надо тебе, Ярославич, выступать туда. Упредить.
— Придётся. Сидя дома, разве что почечуй[211] высидишь.
Полки сошлись под Костромой. Первыми стукнулись меж собой дозоры, разъезды. Убитых, слава Богу, не случилось, но раненые были и с той, и с другой стороны.
Кавгадый понял, что дело идёт к сече и пора ему, ханскому послу, сказать своё слово.
— Князь Юрий, надо как-то помириться тебе с Михаилом.
— Ты что? С коня свалился? Не видишь, он заступил мне дорогу. Мне. Понимаешь? Мне! Пусть нас поле рассудит.
— Если вы сцепитесь, хан Узбек будет недоволен.
— Хан не знает того, что здесь натворил Михаил. Он моего брата заманил в ловушку и целый месяц держал в порубе. Понимаешь? Целый месяц. Да я за брата ему глаза выцарапаю.
— И всё же я не советую драться, князь, — стал хмуриться Кавгадый. — Меня для чего с тобой послали? Знаешь?
— Для чего?
— Чтоб помирить вас, князь Юрий. Помирить.
— Но ты же видишь, я еду по своей земле тихо-мирно. А он налетел...
— Ты не очень тихо-мирно ехал, князь. Зачем тогда взял переяславскую дружину, ростовскую? Зачем?
— Чтоб пробиться к дому.
— К дому ты бы мог ехать и другим путём, князь Юрий. А тебя понесло по всем городам.
— Должен же я как-то сообщить о своём возвращении.
— Мог бы гонцов послать.
«Определённо косоглазый вымазживает подарки, — подумал Юрий. — Но где я ему сейчас возьму, последнее за Агафью отдал».
— Послушай, Кавгадый, как только приедем в Москву, я тебе подарю золотой кубок.
— Спасибо, князь, — усмехнулся Кавгадый такому дару. — Но как у вас говорят: деньги лучше не у баушки, а за моей пазушкой. Хе-хе-хе.
— Ты что, мне не веришь? — обиделся князь.
— Верю, Юрий, и всё же прошу тебя разойтись с Михаилом миром.
— Но ты же видишь, они заступил мне Московскую дорогу.
— Я поеду к нему. Постараюсь уговорить. Думаю, он не ослушается ханского приказа.
Михаил Ярославич встретил ханского посла дружелюбно, справился о здоровье хана, о пути. Остался доволен ответом.
— Князь Михаил, — приступил наконец Кавгадый к делу. — Зачем ты хочешь драться с Юрием?
— Я? — удивился великий князь. — Это у него кулаки чешутся.
Кавгадый понял, что неверно построил вопрос, надо как-то по-другому.
— Ах, князь Михаил, ты уж старый воин, неужто не понимаешь молодого петушка? Он всегда в драку лезет. Хотя, конечно, старый петух, хе-хе-хе, отдерёт его за гребень, а то и хвост повыдергает.