[215], сверху узелок с пирогами.
— Токо, пожалуйста, касатик, не забудь. Поклон от всех нас. Ждём, мол, её не дождёмся. Пусть домашним побалуется.
— Ладно, передам, нетрудно.
— Передай, касатик, передай.
Мотря проводила гонца до ворот, всё умоляя не забыть их госпожу, поприветить её, порадовать.
Воротилась, вошла в клеть к Стюрке. Та встретила её расширенными от страха глазами:
— Ну?..
— Всё. Повёз.
— Господи, — закрестилась было Стюрка, — хошь бы всё сладилось.
— Дура, — осадила её Мотря, — с сатаной связалась, хошь бы Бога не трогала. Нечистого моли, нечистого. Ежели откроется, обеим висеть.
— Тиш-ш-ше, — прошипела Стюрка.
26. В ОБМЕН НА МИР
Встретились князья в Торжке, более других городов пострадавшем в этой войне. Здесь пять недель простояли новгородцы, изрядно объев несчастный город. А из-за этого ещё великий князь положил на город своё нелюбие:
— Не город, а девка беспутная. Кто поманит, к тому и тянет.
Помимо бояр самых уважительных привёз Юрий Данилович и архиепископа Давыда. У него было основание опасаться Михаила: возьмёт да и устроит ему ловушку, как Афанасию под Новгородом. В присутствии архиепископа он на это вряд ли решится. И к тому же предполагалось, что владыка и освятит мир между князьями. Здесь же присутствовал и посол ханский Кавгадый.
Первое слово взял Давыд, благословив присутствующих, заговорил негромко:
— Скорбит душа моя, дети мои. Страна в разоре великом, земля алкает доброго посева, а вы рассеваете плевела зла и нелюбия. Кому корысть с того? Кому выгода?
Присутствующие молчали, внимая слову святого старца. Юрий, уставя взгляд в столешницу, хмурился, теребя кисть пояса. Михаил, сидевший напротив, откинулся к стене, и во всей осанке его чувствовалось превосходство над присутствующими и даже некое презрение к ним. Оно и понятно, он здесь победитель, он должен диктовать свои условия.
—...Отриньте самолюбие ваше, дети мои, — взывал владыка, — обнимитесь, примиритесь, как истые братья в православной вере и единого пращура дети.
Ясно, что Давыд намекал на Александра Невского, а точнее даже, на отца его Ярослава Всеволодовича. Но по всему видно было, что «единого пращура дети» не очень-то склонны обниматься. Ещё бы, один был великим князем, другой зятем золотоордынского хана — где им было перешагнуть чрез такое высокое положение.
Архиепископ закончил свою речь уверенностью, что князья наконец-то помирятся и что это послужит только на пользу многострадальной отчине.
Пора было начинать, но князья молчали. Михаил Ярославич, как победитель, считал, что ему просить нечего. Юрий Данилович — из упрямства. Вместо него вступил Степан Душилович, видимо приглашённый в посольство как обычно за его краснобайство:
— Я думаю, начать надо с пленных, которые томятся в Твери у великого князя Михаила Ярославича.
— Давай начнём с них, — согласился Михаил. — Какие пленные интересуют вас?
— Это наше посольство, князь, которое ты незаконно перехватил в пути.
— Вы меня сами вынудили к этому, Степан Душилович.
— Каким образом, князь?
— Скажи, по какому такому закону вы перебили и утопили всех моих сторонников?
— Но это было решение веча.
— На вашем вече решает здоровая глотка какого-нибудь забулдыги. Не возражай мне. Я знаю. И мой перехват вашего так называемого посольства был ответом на вашу замятию. Я поступил с вами так же, как вы со мной, но только никого не топил и не убивал. И готов хоть завтра вернуть их вам, но, естественно, не задаром.
— Сколько ж ты просишь за них?
— Не дорого, лишь бы оправдать их содержание. По десять гривен за человека. И помимо этого за ваше выступление против меня на поле брани — пятьсот гривен. Так мало потому, что вы ещё прошлый пятитысячный окуп не выплатили.
— Сам знаешь, Михаил Ярославич, как ныне трудно в Новгороде и с хлебом и с деньгами.
— Знать, не очень трудно, если привели дружину на помощь Юрию Даниловичу. Не мне как великому князю, а ему.
— Но сам же знаешь, князь, что Новгород издревле волен в князьях, ещё со времён Ярослава. Не заладилось с тобой, послали за Юрием Даниловичем.
— Вот-вот, не налезла рукавица на руку, так натянем на голову.
Наконец и Юрий Данилович решил разомкнуть уста:
— А сколько ж назначишь за моих пленных?
— За каких?
— Ну, за дружинников хотя бы? Когда их вернёшь?
— Как получу мир от тебя и ты крест поцелуешь на этом.
— Но у тебя ещё ж жена моя и брат Борис.
— И княгиню с князем доставлю в Москву хоть завтра, но только в твои руки. Повторяю, только в Москву.
Этим Михаил Ярославич косвенно указывал Юрию его место. Москва, а не Новгород, откуда он ныне явился.
— Слава Богу, — забормотал владыка, видимо решивший, что главное дело сделано, о пленных договорились. И перекрестился трижды.
Однако недовольно закряхтели новгородцы, и Степан Душилович молвил обиженно:
— Интересно получается, Михаил Ярославич, с нас ты окуп дерёшь эвон какой, а москвичей прощаешь.
— Они мне другим платят. Тишиной. А Новгород, за Калиту не ухватишь да не тряхнёшь её, он и не поймёт своей вины.
Князь Михаил перехватил выразительный взгляд Юрия в сторону новгородцев, недовольный, даже злой. Подумал: «Не понравился экивок новгородский в московскую сторону. Это хорошо. Значит, я верно вбил этот клинышек меж ними. Вовремя».
Кавгадый сидел у окна и, кажется, не собирался вступать в спор. Его молчание князь Михаил расценивал как поддержку, Твери: «Не зря я его задарил. Не зря».
Во время препирательств с новгородцами скрипнула дверь. Все повернули головы туда. В неширокий раствор просунул голову Сысой и, встретившись взглядом с Михаилом Ярославичем, требовательно закивал головой, зовя его к себе.
Михаил Ярославич нахмурился, понимая, что по пустяку Сысой бы звать не стал. Почувствовал, как тревожно сжалось сердце.
— Я сейчас... — И, поднявшись с лавки, вышел на крыльцо. — Ну что там? — спросил Сысоя.
— Вон Аксайка прискакал, — кивнул Сысой. — Беда дома.
Аксайка стоял у взмыленного долгой скачкой коня и, увидев, как князь направился к нему, пал на колени.
— Ой, беда, князь! Шибкая беда!
— Говори, чёрт!
— Княгиня померла, князь.
Михаилу Ярославичу показалось, что его качнуло. Аксайка, видимо, понял свою оплошку:
— Не твоя, не твоя, Юрий.
— Пленная?
— Да, да, да.
Михаил Ярославич схватил Аксайку за грудки, поднял с колен, спросил свирепо, словно он был во всём виноват:
— С чего вдруг? С чего померла? Ну?
— Не знаю, князь. Что-то плохо ела, сильно рвало перед смертью.
— Сволочи! — князь отшвырнул Аксайку, обернулся к Сысою: — Седлай коней! Живо!
И, спотыкаясь, пошёл к крыльцу, сразу потемневший, сникший. Поднялся по ступеням, открыл дверь. Встал в проёме, прохрипел:
— Княгиня Агафья померла.
И тут же повернулся, сбежал с крыльца, направился к коням. Там уже ждал его Сысой, затягивая подпруги у седел.
Смерть высокой полонянки, неожиданная, внезапная, как взблеск молнии, вышибла Михаила Ярославича из седла победителя. Он был в растерянности. Сам стал доискиваться причины. Кто мог отравить её? Кому она мешала? Вышел на московские гостинцы-пироги в туеске. Однако гонец, привёзший их, клялся, что и сам ел их. И ничего. Оставшиеся несколько из туесков скормили для проверки собаке. Та съела и осталась жива. Проверили свою поварню, трясли перепуганных поварих, но так никакого отравителя не обнаружили. Все были искренне огорчены и перепуганы случившимся.
— А може, она от болезни, Ярославич? — гадал Сысой.
— От какой ещё болезни?
— Ну, как у нас тогда на Цне.
— Если б от той язвы, сейчас бы половина дворни заболела б. Ах, зачем я не отдал её Кавгадыю, ведь он же просил её.
— Кабы знать, где упадёшь, соломки б подстелил, — сочувствовал Сысой. —А теперь Юрий Данилович взъярится.
— Что Юрий? Вот хан взовьётся, — чай, она сестра его.
Вместе с мужем переживала Анна Дмитриевна:
— Я пред тем была у неё. Хорошо так поговорили. Утешила бедную, что всё образуется, что скоро отпустишь её.
— Она-то хоть что-нибудь говорила?
— Говорила. Вспоминала свою Орду, мать.
— А мужа?
— Про мужа молчала. А я и не спрашивала. Зачем травить молодую женщину?
Впервые в жизни Михаил Ярославич не знал, что делать, как поступать дальше? Дворский велел сделать гроб покойной и, положив в него умершую, приказал унести и поставить на ледник: «Москва запросит, отправим».
Однако Москва молчала. Александр Маркович предложил:
— Давай-ка, Ярославич, съезжу я по-стариковски. Объясню Юрию Даниловичу, что мы в сём ни сном ни духом.
— Не поверит он.
— Ведомо, не поверит. Возьму с собой Бориса Даниловича. Вдвоём неужто не убедим? И о мире словцо закину.
Не хотелось Михаилу Ярославичу отпускать своего старого пестуна, но надо ж было что-то делать.
Юрий Данилович встретил тверского посланца не очень приветливо, даже, кажется, возвращению брата не обрадовался.
— Юрий Данилович, мы все скорбим по твоей жене. Но что делать? Бог каждому свой срок отмеряет.
— Если бы Бог, — процедил князь.
— Зря ты так, Юрий Данилович, худое про нас думаешь. Зря. Великий князь Михаил Ярославич мира ищет с тобой, неужто он бы взял на себя такой страшный грех?
— А ты слышал, старик, библейскую заповедь?
— Какую?
— Око за око, зуб за зуб.
— А при чём здесь она?
— Как при чём? Вы мою жену уморили? Уморили.
— Не умаривали мы её, князь.
— Ага, она сама уморилась, — скривил в злой усмешке губы Юрий. — Раз она была у вас, значит, это ваших рук дело. И никто меня не переубедит в обратном.