[98].
Частью проблемы была нетерпимость Чиата к персонализированным рабочим пространствам — абсолютно в стиле Kyocera. Дом соучредителя Chiat/Day был украшен работами модернистов, а не семейными фото или сувенирами. Мысль о том, что кто-то предпочтет всему этому захламленный стол, приводила Чиата в замешательство. Он снисходительно говорил, что сотрудникам «для фотографий их собак или чего там еще» достаточно крохотных шкафчиков.
Однако ж фотографиями собак Чиат не ограничился: он настаивал на полностью цифровом, безбумажном офисе. Если он видел раскадровки, приклеенные к стенам, или рекламные постеры, то требовал убрать их. Какую часть слова «безбумажность» сотрудники не поняли? К сожалению, в 1993 году мобильные телефоны работали плохо, а ноутбуки были громоздкими, да и стоили недешево. Персонал не пользовался этими устройствами полноценно, а получал их каждое утро под роспись и в конце дня возвращал администратору. Агентство не купило достаточно техники для всех, и эта экономия вышла боком. Каждое утро у стола администратора выстраивались гудящие от раздражения очереди, словно за бесплатным питанием. Сотрудники, жившие рядом с офисом, появлялись в 6 утра, выписывали себе драгоценные компьютер и телефон, прятали их где-нибудь и затем возвращались домой досыпать пару часов. Руководители высшего звена поручали своим ассистентам вставать как можно раньше, чтобы забрать это набор. Началась «гражданская война», в которой каждый отдел утверждал, что их работа — самая важная. Как можно работать с цифровыми документами, если даже на доступ к компьютеру нельзя рассчитывать?
В отсутствие личного рабочего пространства (Чиат лично патрулировал офис и требовал, чтобы сотрудники не «вили себе гнезда») сотрудникам приходилось изворачиваться, чтобы хранить бумажные копии контрактов, раскадровок и концепт-артов. Личные шкафчики, предназначенные для фотографий собак, не подходили — туда не влезали даже обыкновенные папки. Кто-то сваливал документы грудой в углу, другие хранили их в машинах, каждый раз спускаясь к парковке, чтобы подшить или достать важные бумаги. Один сотрудник перемещался по пустынным прериям офиса с небольшой красной тележкой, заваленной папками и бумагами. Вскоре после того, как эта история стала популярной, в серии комиксов «Дилберт», повествующей о буднях офисных работников, появился герой Уолли, который возил свою работу в тележке для покупок, разукрашивал стены кабинетов граффити и подумывал присоединиться к уличной банде, чтобы осознать собственную индивидуальность[99].
Игровые пространства вроде Chiat/Day зачастую представляются как радикальная альтернатива традиционным офисам или кубиклам. Они действительно отражают другую эстетику, но Крейг Найт — один из ученых, стоящих за исследованием «дополненных» и «бесправных» рабочих мест, — утверждает, что при неизбежности игрового компонента общая философия в итоге практически не изменится: менеджмент — дело менеджеров, дизайн — дело дизайнеров, а офисные холопы должны просто принять то, что им предоставили. История Чиата, который тратил свое и без того скудное время, чтобы заставить работников следовать правилам, напоминает «бесправность» в эксперименте Найта, который так разъярил подопытного, что тот хотел поколотить психолога.
Вульгарный, постмодернистский подход Чиата к архитектуре максимально далек от модернистского минимализма Ле Корбюзье, однако их сходство поражает: они оба не стесняясь приносили интересы других в жертву собственным амбициям. Как руководитель Чиат настаивал, что важно лишь его мнение. Вот как подытожил подход рекламщика один из его заместителей, Боб Куперман: «Джей никого не слушал, а просто делал что хотел».
История Chiat/Day в каком-то смысле окончилась счастливо. Хоть дизайн офиса был и не особо функциональным, он потрясающе выглядел в фоторепортажах, и журналы о дизайне были от него без ума. Chiat/Day даже начала организовывать платные туры по помещениям компании. Обратив всеобщее внимание на свое агентство, Джей Чиат выгодно продал Omnicom свою долю в фирме. Последние вернули сотрудникам личное пространство, бумажные носители и фотографии собак.
Разработанная Гери штаб-квартира Chiat/Day создавалась как символ созидательной энергии, но по-настоящему творческие пространства зачастую выглядят абсолютно иначе. Если вы решите узнать мнение ветеранов Массачусетского технологического института (MIT), выяснится, что все лучшее, что есть в университете, собралось в одном здании. Его пару лет назад снесли, а ведь у корпуса даже не имелось собственного имени — просто «Здание 20», — да оно и не отличалось особо от построек, которые возводят именитые архитекторы[100].
Здание 20 спроектировали буквально за один вечер. Весной 1943 года Дону Уистону, молодому архитектору и бывшему студенту MIT, позвонили из университета: его попросили подготовить предварительные планы и спецификации для постройки площадью 18,500 м2 к концу дня. Уистон все выполнил. Строители быстро возвели приземистое уродливое крупное строение из фанеры, шлакобетонных блоков и асбеста.
«Я наблюдал за ними в процессе строительства Здания 20, — вспоминал один профессор MIT спустя полвека. — Помните все эти видео с цейтраферной съемкой, которые делают о возведении небоскребов? Вот представьте, что Здание 20 построили точно так же — ну, почти — в реальном времени»[101].
Это были военные годы. Здание 20 соорудили на скорую руку, чтобы разместить там радиационную лабораторию, или RadLab, секретное исследование, в рамках которого примитивные радары превратили в серьезное оружие. Это был крупный исследовательский проект, возможно, более значимый, чем прославленный «Проект Манхэттен»{16}.
Неудивительно, что с учетом спешных проектировки и строительства в Здании 20 царила спартанская, не самая комфортная для работы атмосфера. Летом там было слишком жарко, зимой — слишком холодно, а в воздухе плавала строительная пыль. Снаружи постройка выглядела как трехэтажная пародия на армейские бараки и садовый сарай одновременно, а внутри представляла собой запутанный лабиринт с лаконичными указателями. И в случае пожара она превращалась в ловушку. Поэтому разрешение на возведение выдали лишь при условии, что сооружение снесут в течение шести месяцев после окончания войны.
На протяжении всего лишь двух лет в Здании 20 погостило невероятное количество исследователей: 1/5 физиков США прошли через RadLab, освоив $2 миллиарда военного финансирования — и лишь $848,513 из этой суммы потратили на сам корпус. Из этой лаборатории вышли девять лауреатов Нобелевской премии, и технологии, созданные ими и их коллегами, были революционными: радары, позволяющие самолетам отслеживать немецкие подводные лодки или своевременно предупреждавшие атаки «Фау-1» на Лондон, радары, по которым самолеты осуществляли посадку вслепую, метали бомбы, и многие другие. Системы, разработанные в Здании 20, оставили далеко позади все аналогичные решения. Говорили, что войну закончила ядерная бомба, но именно радар помог ее выиграть.
С учетом того, что RadLab давили и обстоятельства эпохи, и конструктивные особенности здания, можно решить, что успехи команды Здания 20 были скоротечными — просто череда знаменательных дат в истории прикладной науки, и победы эти одержали вопреки, а не благодаря неуклюжей планировке и спешке в строительстве Здания 20. Официальные представители MIT согласились бы с вами. Как и было оговорено, началась подготовка к сносу уродливого, нефункционального и небезопасного здания. Радиовышки на крыше убрали, офисы в RadLab демонтировали. Здание 20 в короткие сроки следовало заменить на что-то более совершенное, чего уж там, ухоженное.
Затем снос отложили. По Закону о правах военнослужащих 1944 года ветеранам полагались субсидии на обучение в университетах. В MIT внезапно хлынул поток студентов, которым необходимо было пространство для обучения. Здание 20 было просторным и простаивало без дела. Поэтому временная постройка, спроектированная за вечер, вступила в свою финальную эпоху, которая длилась десятилетиями.
Это была та еще лебединая песня. Феноменальных успехов RadLab, плода военной экономики, можно было ожидать, только вот поток идей из Здании 20 и позже не иссяк. Там создали первые в мире коммерческие атомные часы, один из первых ускорителей элементарных частиц. Гарольд Эджертон сделал исторический снимок пули, проходящей сквозь яблоко, именно в Здании 20. Корпус стал пристанищем Клуба железнодорожно-технического моделирования MIT, колыбелью хакерской культуры — изобретенные там схемы взлома были талантливыми, инновационными и по сути хаотичными импровизациями, авторы которых хотели лишь похулиганить (хакеры 1950-х управляли моделями железных дорог, используя компоненты телефонной станции). В Здании 20 написали Spacewar — первую аркадную видеоигру. А в то же время в другом кабинете Джерри Леттвин работал над одной из наиболее влиятельных публикаций когнитивистики «Что глаз лягушки расскажет о мозге лягушки». В Здании 20 Ноам Хомский и Моррис Халле произвели революцию в лингвистике.
Именно там Лео Беранек построил одну из первых звукоизолирующих камер, комнату, которая поглощает звуковые волны. Композитор Джон Кейдж забрался туда и понял, что все равно слышит, как его кровь циркулирует по телу. Осознание того, что посторонние шумы никак нельзя устранить, вдохновило музыканта на создание «4,33», нашумевших 4,5 минут тишины{17}.
Тем временем Беранек основал компанию Bolt, Beranek and Newman, которая от разработки компьютеров, обрабатывающих акустические данные, перешла к созданию первых интернет-сетей и изобретению электронной почты в том виде, в котором мы ее сегодня знаем. Лео Беранек был не