Младший сын, пользующийся его благосклонностью, стоит рядом с чужестранцем. В отличие от Иосифа Фома любит общество вновь прибывших. Он собирает их рассказы, и Исаак это позволяет: рассказам нужен хранитель, и лучше, если это будет один его сын, чем все его Дети.
Фома толкает локтем молодого человека.
– Покажи эту штуку.
Молодой человек опускает руку в карман бесформенного одеяния и достает оттуда какой-то потрепанный предмет, в котором Исаак узнает фотографию.
Исаак уже давно сжег все фотографии.
Он берет фото в руки, расправляет на ладони и позволяет себе вспомнить фотографии – их ламинированную бумагу, их обманчивое постоянство, создаваемое ими ложное представление о том, что время и людей можно сохранить. Вглядываясь в улыбающееся поблекшее лицо, он не может решить, стоит ли верить своим глазам, будь то божественное послание или розыгрыш, но ему ничего не остается, кроме как поверить, поскольку с ладони на него смотрит лицо его матери.
– Что? – спрашивает Исаак.
Он уже лежит.
– Папа!
– Папа, ты в порядке?
Над ним стоят эти два мальчика – по возрасту они уже мужчины, но всегда останутся мальчиками. Эти два мальчика, должно быть, его сыновья, и он должен их любить, но взгляд Исаака привлекает третье лицо, лицо пришедшего в город чужестранца, и Исаак вспоминает, что в старой библии пришедший в город чужестранец был ангелом – божественным посланником, призванным испытать праведников. Затем Исаак вспоминает о том, что принес ему этот чужестранец.
– Что? – снова спрашивает он.
– Папа, ты снова от нас уходил.
– Может, привести врача?
Исаак помнит больницы. Помнит мелькающие на телевизионном экране исполненные самомнения белые халаты. Он помнит лекарства и чистые простыни, и бактерицидное мыло, и стариков, гораздо старше его нынешнего, но выглядящих гораздо моложе, и не позволяет себе разразиться проклятиями в адрес Господа, позволившего собственному сыну провести на Земле всего тридцать три года.
Он хочет сказать: «Оставьте меня».
Он хочет сказать: «Снимите это бремя с моих плеч. Теперь ваша очередь спасать себя».
– Что? – спрашивает он, ненавидя звук собственного голоса и слюну, стекающую на подбородок.
– Отдохни, папа. – Фома берет чужестранца за талию и уводит прочь. Иосиф садится возле кровати и своими волосатыми пальцами берет Исаака за руку. Они остаются одни.
Фома и Иосиф ненавидят друг друга, и всегда ненавидели. Исаак считает, что так лучше.
– Кто эта женщина на рисунке, папа?
Дети называют его отцом, собственные сыновья и дочери зовут папой. Никто больше не называет его Исааком, и иногда Исааку кажется, что он помнит, что было до того, как он назвал себя этим именем, помнит того мальчика, которым он был, прежде чем стал избранным.
– Анна нашла еще шоколад и готовит торт к твоему дню рождения. Твой любимый. Это ведь здорово, папа?
Анна то ли одна из дочерей Исаака, то ли одна из жен Иосифа – Исаак не загружает этим свою память.
– Здорово, – соглашается он.
– Ты ведь помнишь, что скоро твой день рождения?
Ирония заключается в том, что Иосиф обращается с ним как с дурачком.
Он расправляет плечи, прислоняется к стене и устремляет на Иосифа взгляд, от которого у мальчишки раньше похолодела бы кровь в жилах. Он скажет Иосифу, чтобы тот не трогал пришельца своими грязными лапами, а кроме того, держал в штанах свой дурацкий орган, ведь по окрестностям и так бегает слишком много маленьких придурков, и все делают вид, что не замечают их зеленых глаз и таких, как у Иосифа, чубчиков в таких же, как у Иосифа, кудрявых волосах. Иосиф услышит, что Исаак еще не умер, что он не его ребенок, которого нужно лелеять и контролировать, что Исаак знает, что его сын пытается сделать – он пытается организовать себе поддержку среди Детей, принимать решения, не советуясь с Исааком, – решения, которые он называет «пустяками», на которые «не стоит тратить твое время». Он скажет Иосифу, что, когда придет время, именно Фома возьмет на себя обязанности лидера и принадлежащее Иосифу право первородства – и как только это произойдет, Исаак вызовет Фому и скажет, что его мягкотелое, бестолковое поведение и нездоровое влечение к прошлому напоминают медленно действующий яд, и что если он не станет тверже, Исаак благословит Иосифа на его отправку в пустыню. Он настроит брата против брата – именно так, как любит Господь. Это хороший план, думает он. Хитрый план.
– Иосиф! – говорит он. – Сын!
– Да, папа? – Иосиф сжимает его руку.
– Где я? – говорит Исаак. – Кто ты?
Ночная тьма.
Исаак помнит время, когда звезды не были видны из-за света, созданного людьми. Дети знают о нем из уроков истории, и при одной мысли об этом их пробирает дрожь.
Исаак скучает по своему ночнику и теплому сиянию экрана.
Чужестранец находится в его хижине, и Исаак думает, что, возможно, он пригласил сюда молодого человека и забыл о нем. На всякий случай он ведет себя как любезный хозяин, предложив чужестранцу чашку чая.
– Сейчас глубокая ночь, – говорит мальчишка.
Исаак пожимает плечами.
– Я прошу прощения, меня здесь быть не должно, – говорит мальчишка, – я знаю это, но… – и Исаак думает, что, возможно, он его сюда не приглашал и должен вести себя соответственно, но остается вопрос о фотографии.
В темноте он чувствует себя молодым.
– Мне нужно рассказать вам одну историю, – говорит мальчишка.
– Ну что ж, расскажи – говорит Исаак.
«Меня воспитал мой дед, – говорит мальчишка. – По крайней мере, воспитывал до тех пор, пока не умер. После этого меня никто не воспитывал. Но история не об этом. Я имею в виду, не эта история».
«Его звали Авраам, – говорит мальчишка, и останавливается, чтобы Исаак мог что-то сказать, но Исаак молчит. – Он выжил после того, что вы называете падением неба, – говорит мальчишка. – Он ехал на юг, к океану, и едва не утонул, когда пришли приливные волны, но все же не утонул, и когда многие утонули, а он выжил, он решил стать лучше. Он влюбился. Он женился на моей бабушке, и они родили моего отца, а потом мой отец родил меня, но умер до того, как я родился. Сразу после этого умерла моя мать. Год чумы. Не знаю, было ли у вас такое.
Он долго не рассказывал мне об этом, – говорит мальчишка. – А я не спрашивал. Мы мало говорили о том, что было раньше. Думаю, как и вы.
Когда он умер, я был еще ребенком, – говорит мальчишка. – Когда приблизился его конец, вот тогда он рассказал мне, откуда пришел. Кем он был раньше. Рассказал, что был обманщиком, и что его последняя ложь оказалась правдой, и что, возможно, это было хорошо, так как он спас группу людей – он называл их своими Детьми, что поначалу меня страшно смущало. Он сказал, что не чувствует за собой особой вины за то, что их обманывал, поскольку это сделало их счастливыми, и что, скорее всего, это сохранило им жизнь – они думали, что конец приближается, и готовились к этому, а когда он действительно пришел, они, должно быть, выжили, но он чувствует себя виноватым совсем из-за другого – из-за своего сына. Из-за того, что его обманывал. За то, что его оставил. За то, что заставил его поверить, будто это Бог велел ему так поступить.
Я спросил его, почему он так и не вернулся к этому ребенку, если знал, где его найти; наверно, потому, что не хотел выяснять, остался ли он в живых, или же, возможно извиняться за то, что оказался таким дерьмом. Не то чтобы я сказал ему это в лицо, но мы оба понимали, что он именно такой. И еще он сказал мне, что, пожалуй, быть порядочным человеком оказалось труднее, чем это казалось, и что он потратил всю свою добродетель на меня, моего папу и бабушку. Она тоже умерла, уже давно, но это не важно.
Перед тем как умереть, он дал мне фотографию, и я думал, что это фотография его сына, но он сказал, что такой у него нет. Он едва знал этого ребенка. Это была фотография матери мальчика, и когда-нибудь она может мне пригодиться, если я захочу. Он не сказал, каким образом. Он вообще не любил говорить людям, что делать. Для меня это стало более понятно, когда он сказал мне о Детях. Многое стало более понятно».
«Чего же ты ищешь?» – спрашивает его Исаак, как будто этого не знает, и мальчишка отвечает: «Вас».
Мальчишку зовут Кайл, как и его покойного отца, и это уже само по себе говорит о том, что он рассказывает сказки, ибо что это за имя Кайл для сына Авраама?
Кайл должен заставить Исаака поверить, что его отец был мошенником. Что чудесное пророчество, которое спасло Детей от гибели, было лишь совпадением. Что Господь никогда с ним не говорил, никогда не говорил с Исааком, что Авраам накормил своего сына тем же самым дерьмом, которым кормил своих Детей, что он запер их в укрытии судного дня не потому, что Бог не допустил его в землю обетованную, а потому, что он был мошенником, который оставил своего сына на произвол судьбы, набил чемодан деньгами и улизнул. Что он выжил, женился, дал приплод, сожалел, но так и не вернулся. Мог вернуться, но не вернулся.
И отец одурачил своего сына, и заставил его поверить.
И сын его потратил свою жизнь на фантазии, и научил своих Детей поклоняться своему отцу, который был куском дерьма, а ГОСПОДЬ смеялся и смеялся.
Получается какая-то нелепая история.
История, которая не объясняет, почему произошло чудо.
Возможно, думает Исаак, Авраам принял предупреждение Бога за совпадение, а возможно, он солгал этому новому сыну о том, что обманул старого.
Кайл ничего не знает о матери Исаака и не знает, куда она делась. Это хорошо. Исаак уже разгадал загадку своей матери: оставив его, она его спасла, и это означало, что Бог наставил ее – приказал ей – так поступить, как приказал и Аврааму.
Исаак не верит мальчишке, не может и не должен