– Тебя не беспокоит, что детям промывают мозги? – шепчет Кайл прелестной молодой жене. – Я имею в виду – они думают, что за пределами этой долины больше ничего нет. Они думают, что мир кончился и, кроме них, больше никого не осталось. Они не хотят и слышать о чем-то другом.
– Они же дети, – говорит она. – Мы знаем, что для них лучше всего.
– Но ты-то знаешь, что все это дерьмо?
– Это неважно.
– Еще как важно! – говорит Кайл, но говорит это мягко, осторожно проводя пальцем по ее щеке, словно говорит ей, какая она красивая. – Это все ложь. А старик…
Она подносит палец к губам.
– Отца надо слушаться, – говорит она и с недоумением смотрит, когда он начинает смеяться.
Возможно, думает утром Исаак, это был только сон – вроде тех снов, когда он убивает своих сыновей и их алая кровь течет по его рукам, вроде тех снов, когда видит живыми отца и мать. Иногда он думает, что и весь прежний мир тоже был сном – видеоигры, аппараты для приготовления фруктового мороженого, скейтборды и домашние задания – все это коллективная фантазия, от которой они вместе очнулись.
Но если это и сон, он был послан ему не зря.
Кайл предлагает ему пойти погулять. Но Исаак – старый человек, уставший и слабый, говорит он. Посиди со мной, говорит он, в спальне старого убежища, где мы с твоим дедушкой когда-то спали бок о бок.
Койки все еще там, сохраняемые для следующих поколений, и Кайл устраивается на одной из них, а Исаак – на другой. Исаак помнит прежние музеи, когда он вместе со своими одноклассниками толпой двигался через какие-тобезмолвные помещения, а взрослые на них шикали; он помнит водную битву в ванной с каким-то косоглазым мальчишкой; он помнит все великолепие тележки со сладостями в кафетерии, ешь – не хочу; он не помнит, и никогда не мог вспомнить, что находилось за всеми этими стеклянными панелями и в чем там заключался смысл. Он предполагает, что этот музей когда-нибудь станет своего рода библией, рассказывая свою историю после того, как уйдут рассказчики.
– Я ухожу, – говорит Кайл.
Исаак слишком стар, чтобы сделать вид, будто это его удивляет. Разве кто-то другой когда-нибудь делает что-то другое?
Он хоть и старик, но по-прежнему осторожен, поэтому говорит Кайлу, что уходить не надо.
– Ты же мой племянник, – говорит Исаак. – Твоя семья здесь.
Кайл качает головой.
– Я сам не знаю, чего я ищу, Исаак, но… дело не в этом.
– А в чем же?
– Наверно, я по нему скучаю, – говорит Кайл. – По моему дедушке – по твоему папе. Как подумаешь, получается просто забавно. Он ведь вырастил нас обоих. Пожалуй, я всегда думал, что мы вроде как братья. И я думал, что, возможно… нет, это глупость.
– Что? – подталкивает его Исаак, хотя он едва прислушивается; в голове крутится слово братья, истинный смысл которого постепенно становится ему все яснее.
– Видишь ли, ты ведь появился первым, не так ли? Я всегда немного этому завидовал. Ты знал его совсем другим, может, таким, каким он был на самом деле. И он сначала любил тебя. Возможно, он и любил тебя больше всех, хотя и поступил с тобой как последний негодяй, вот так тебя бросив.
– Он должен был так поступить.
– Угу. Ну да. Первенец – это что-то. Думаю, он был хорошим отцом моему отцу, но у меня такое ощущение, что он никогда его сильно не любил. Пожалуй, я всегда предполагал… Нет, я не знаю, что я там предполагал. Я думал о том, что ты больше похож на него или больше похож на меня, или что мы могли бы, как я сказал, быть братьями. Семья – это больше, чем кровь, как всегда говорил твой папа. Возможно, он пытался рассказать мне о «Детях» или о чем-то похожем, не говоря о них – не знаю. Возможно, он пытался предупредить меня, чтобы я тебя не искал. Но я все-таки рад, что нашел тебя, Исаак. Возможно, мне следовало с тобой познакомиться. Кто знает – может, это твой Бог привел меня к тебе, желая, чтобы ты со мной познакомился, верно? – Он протягивает руку. – Мы ведь братья?
Все это время Исаак пытался понять, в какой истории он участвует и как должны разворачиваться события. Все это время он ничего не понимал, отвлеченный хитросплетением отцов и сыновей, племянников и жен.
Братья!
Два брата, к одному из них Бог благосклонен, другой скитается в холодной пустыне, завистливый и потерянный. Один брат стал пастухом своего стада, другой был отвергнут и мечтал о том, чтобы узурпировать все, чем обладал его брат: его жизнь, землю и наследие. Один говорит правду, другой прибегает к обману, чтобы получить преимущество, он предлагает прогуляться с ним в поле и за любовью скрывает противоположные чувства. Оба рождены стать отцом всех людей, а не смотрителем своему брату.
Он чувствует себя глупо из-за того, что не видел этого раньше, и благодарит Бога за данный ему шанс правильно понять эту древнюю историю. На сей раз, в этом новом мире, праведный брат не так легко пойдет на бойню. На сей раз праведный брат будет жить.
Как и ее предшественники, библия Исаака – это частично история, частично свод законов. Вот каковы указания его Бога:
Дети пусть задают вопросы, но только три за один раз, и лишь на эти три следует отвечать.
Мужчина да соединится с женщиной, как определено волей Отца, и эти пары не следует разлучать.
Чти Отца своего.
Знай съедобные грибы и ягоды, ибо они дадут тебе пропитание в пустыне.
У Исаака практичный Бог.
Храни шестимесячный запас еды, сушеной и консервированной, защищенной от влаги.
Держи стада по отдельности на случай мора.
Держи свое оружие в исправном состоянии и под рукой.
В доме Исаака много комнат, и в каждой комнате у Исаака есть ружье. Одно из них он держит в этом убежище, и никто из Детей о нем не знает; Исаак прячет его под своей старой койкой – священным артефактом, которого никто из Детей не посмеет коснуться.
Он слышит, как Кайл говорит что-то вроде «нет!», «подожди!» и «что ты делаешь?», но это голос чужестранца и его слова с легкостью отлетают в сторону.
Сверху, наконец, раздается слово Господа.
Он чувствует, как туман опускается снова, и понимает, что это награда за долгую службу и последний праведный акт, и он поднимает ружье и готовится к тому, что Бог будет приветствовать его возвращение домой.
Фома и Иосиф первыми нашли тело. Они присматривали за своим отцом, они присматривали за чужестранцем; они знали, куда и когда смотреть.
Они надеялись, что дела пойдут именно в этом направлении, хотя и надеялись, что все пройдет более гладко.
– И что теперь? – спрашивает Иосиф у Фомы. Иосиф старше, но Фома сообразительнее, и они уже давно пришли к согласию насчет этого.
– Теперь мы займемся нашим старым добрым папой, – говорит Фома. Старик всегда его больше любил, и насчет этого они тоже пришли к согласию. Когда они это сделали, все стало проще. Пока они играли роли, которые отвел им Исаак, старик верил, что знает своих сыновей.
Чужестранец, который трахал жену Фомы, получил пулю в живот и, судя по всему, протянет совсем недолго. Фома жалеет о том, что Исаак не выстрелил ему в пах, и прикидывает, не сделать ли это сейчас, пока не поздно.
Иосиф, первенец, который действительно любит своего отца, жалеет о том, что старик описал штаны. Уходить в таком виде просто недостойно.
– Где я? – говорит старик, стоя на коленях в луже крови.
Он быстро состарился – их отец. А может, они просто так привыкли видеть его молодым, что не замечали изменений до тех пор, пока не стало слишком поздно.
Он состарился быстро, но все же недостаточно быстро. Фоме кажется, что он ждал этого момента целую вечность.
Старик поднимает ружье, держа его на вытянутых руках.
– Кто вы? – говорит он.
«Правильный вопрос», – слишком поздно соображает Фома. Он никогда их не знал или не хотел знать, он был так уверен, что раз они его сыновья, его кровь, то они такие, какими он их воображал. Раз они его творение, то он может лепить их по своей прихоти. Фома помнит, как, когда он был маленьким, ковылял вслед за отцом вверх по холму, а Иосиф шел сзади и бил брату по ногам, когда полагал, что его никто не видит, поскольку Иосиф был настолько глуп, что считал, будто люди могут перестать на них смотреть. Их матери находились внизу, в долине, на какой-то редкий момент оставив их наедине с отцом, который хотел показать им прошлое.
– Вот здесь мы жили до того, как Господь подарил нам землю обетованную, – сказал им Исаак, после чего втолкнул в одну из маленьких комнат убежища и запер в темноте. – Вы можете себе это представить? – прокричал он из-за двери. – Мы были десять лет заперты за этими стенами, не зная, оставил ли нам Господь достаточно мира, куда можно вернуться.
– Отец оставил их в темноте на день и ночь, дав урок пленения и веры. – Иосиф вопил, пинал стены и обмочил штаны. Фома подчинился, тихий и спокойный, удалившись в еще более темное помещение, находившееся в его сознании. Он всегда умел ждать. К тому времени, когда отец в конце концов их выпустил: «Дышите глубже, мальчики! Теперь вы понимаете, как вы должны быть благодарны за свежий воздух, за небо!» – Иосиф превратился в буйное создание, которым так и остался. Фома сообразил, как надо себя вести, и с улыбкой поблагодарил отца за экскурсию. С тех пор он стал его любимцем.
Неужели старик решил, что несколько часов, проведенных в темной комнате, могут дать нужный эффект, заставив новое поколение видеть мир глазами предыдущего, и вообразил, что это необходимо? Тогда он просто дурак, подумал тогда Фома и думает так и сейчас. Он не видит собственного изъяна. Земля очистилась, и люди вместе с ней, но Исаак все еще сохраняет пороки прежнего мира и того, что было в промежутке. Моисей не зря сорок лет бродил со своими людьми по пустыне – это дало шанс умереть тем людям постарше, которые были подпорчены нечестивой жизнью в рабстве и поклонении фальшивым идолам. Фома всегда считал, что со стороны Моисея было по меньшей мере милосердно сделать это по графику.