Это очень трагичный образ. Единственные люди, причастные к Рождеству, воплощению Сына Божия, были брошены во тьму и не нашли для себя иного места, кроме хлева – пещеры, в которой держали животных. Это камень в наш огород. Это должно заставить нас задуматься. Размышляя над тем, как провести рождественский вечер или еще какой-нибудь праздник, мы поступаем точно так же, как и эти милые жители Вифлеема, говорившие: «Нам хочется уютно посидеть вместе, вместе порадоваться, нам не хочется чужих, нам не хочется, чтобы кто-то пришел и нарушил наше семейное счастье. А чужаки пусть идут куда-нибудь еще». И иногда это «куда-нибудь еще» на самом деле означает «никуда» – в данном случае Господь, Его Мать и Иосиф нашли приют вместе с ослом и быком. Там было некое подобие яслей и немного соломы – вот и все, что нашлось у человечества, все, что родила для них земля.
В ту ночь случилось то, что составляет самую основу христианской проповеди, событие, которое является для верующих историческим фактом, – Бог стал человеком, Бог был рожден в этот мир. И это учит нас чему-то о Боге и о любви, ведь Воплощение – то, что Сын Божий стал Сыном человеческим, – есть проявление любви. Бог вошел в мир, говоря словами Писания, чтобы спасти мир. А что значит «спасти»? Это значит, что мир погибал, как может погибать корабль в море – без весел, без руля, гонимый волнами, – и это произошло потому, что мир через человека и в человеке утратил связь, единение с Богом. Мир был похож на партитуру, из которой убрали часть нотных знаков – и она стала нечитаемой.
Воплощение глубоко меня трогает: оно говорит о том, что Бог не только создал мир, не только создал его действием любви, чтобы отдать ему Себя. Он, дав миру свободу – абсолютно необходимое условие для построения отношений, основанных на любви, – принимает на Себя последствия и Своего акта творения, и этой свободы. Бог, входя в этот мир, берет на Себя ответственность за все последствия, привнесенные в него свободой, за то, что человек злоупотребил свободой, – ответственность за смерть, страдание, отчуждение друг от друга, отчуждение от Него, разделенность, существующую внутри нас, – между умом и сердцем, волей и плотью. Бог живет в этом мире и умирает из-за этих последствий. Меня поражает, что в рождественскую ночь мы видим Бога таким, каким не могли бы даже выдумать Его.
В Ветхом Завете Бог воспринимается как Святой Израилев, неприступный, непостижимый. Он есть Свет, но свет такой яркий, такой ослепительный, что при взгляде на Него Он кажется тьмой, неисследимой тайной. Его величие вызывало трепет и иногда вселяло ужас. В древних мифологиях боги представлялись воплощением всего, о чем только можно мечтать, всего, к чему только можно стремиться, всего величия и красоты, которых может желать человек. А здесь мы видим совершенно иной образ Бога. Никто не мог бы ни придумать, ни избрать такого Бога, потому что это показалось бы почти богохульством, оскорблением. Мы видим Бога, Который предстает как сама хрупкость, как совершенно беспомощный, полностью уязвимый Младенец. Для тех, кто верит только в могущество и силу, – это Бог, Которого нельзя даже уважать, потому что у Него нет силы навязать людям Свою волю.
Пожалуй, это самый прекрасный образ любви – человеческой, Божественной, – который только можно найти. Такая готовность отдать себя другому, беззащитно, без боя, с намерением принять и претерпеть все ради любимого человека. И мы знаем из Евангелия, что это лишь начало, потому что дар себя миру, искаженному ненавистью, алчностью, страхом, всеми отрицательными чувствами и побуждениями, этот дар обречен быть отвергнутым. Судьба любви в этом мире – быть отвергнутой. Думая о Голгофе, которая ждет этого новорожденного Младенца в конце земного пути, я вижу крест и толпу – крест, воздвигнутый на холме за городской стеной, потому что жители города полностью отвергли Его. Он был чужаком, у Него не было права даже умереть в стенах города. Он решил стоять за Бога, и люди, которые не были готовы стоять вместе с Ним, не нашли для Него места.
А вокруг Него собралась толпа. На кресте была лишь жертвенная любовь и жертвенная тишина, ни слова протеста. И даже меньше – или больше: когда Его распинали, Христос сказал: «Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят». У подножия креста стояли два человека. Его Мать, Которая была настолько едина с Ним в Его самоотдаче, что без протеста, молча позволила Ему умереть, как способна только мать. И Его ученик Иоанн, который любил Его так подлинно, что мог принять Его волю умереть, вместо того чтобы защищать Его против этой воли. Эта любовь столь велика, что готова отдать возлюбленного в жертву, если таков его выбор. И толпа, пестрая толпа. В ней были Его враги, которые потешались и издевались над Ним, но было и множество других людей, которые относились к происходящему по-разному. Некоторые надеялись, что в последний момент Он спасет Себя, сойдет с креста победителем, и тогда они безопасно смогут поверить Его проповеди любви – поскольку любовь не будет предельным риском, не будет означать смерть. Это будет лишь преходящий страх, а затем уверенность в безопасности. Некоторые надеялись, что Он сойдет с креста, и они смогут, ничего не боясь, стать Его учениками. А некоторые надеялись, что Он не сойдет с креста, и можно будет забыть о Его ужасающей, пугающей проповеди любви – любви, требующей себе всего человека. Любви, мера которой – безграничное принесение себя в дар.
Поэтому на некоторых православных иконах, где изображено Воплощение, Рождество, мы видим темную глубину пещеры, Марию и Иосифа, двух животных – быка и осла, но вместо яслей – каменный алтарь, на котором возлежит Младенец. Потому что Он родился на смерть, смерть на кресте. В этом, как мне кажется, и заключается смысл Рождества: так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, чтобы мир мог спастись, чтобы прекратилась отделенность человека от Бога.
В одной древней рукописи говорится: «кто положит руки свои на плечи мне и судии моему», чтобы удержать нас вместе, чтобы свести нас друг с другом, не дать нам расстаться, соединить нас. И в Воплощении полнота человечества и полнота Божества пребывают в одном Лице, в Господе Иисусе Христе. В Нем восстанавливается гармония, в Нем Бог и человек снова становятся едины, и через Него это богочеловеческое единство может быть восстановлено для всего человечества. В этом для меня заключается весь смысл Рождества: Христос рождается, посланный Отцом на смерть действием любви: беззащитная, уязвимая, совершенная, как сама любовь, жертва.
– Думаю, на это можно посмотреть с двух сторон[40]. Если эти люди просто не защищались, они не прошли путь, который прошел Христос и который Он завещал нам. Католический писатель Жан Даниэлу писал, что страдание – единственное место встречи ненависти и жертвы, и эта жертва – виновна она или нет, – став жертвой, приобретает поистине божественную силу прощать. Суть в том, что когда Христос умирал на кресте, Его слова были: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают». Он не просто стал пассивной жертвой, дав убить Себя без сопротивления, Он отдал Свою жизнь, чтобы обрести силу прощать. И если этот священник и его паства сказали: «Да, убейте нас, потому что это даст нам право предстоять перед Богом ради вашего спасения», то, думаю, они были правы. А если они просто сказали: «Мы не будем защищаться, потому что мы против насилия», мне думается, что они остановились где-то на пол пути.
Помню, после войны на меня произвели очень сильное впечатление несколько вещей. Во-первых, слова, написанные на клочке бумаги, который нашли в одном из концлагерей. Они были опубликованы в немецкой газете. Человек, который потом погиб в газовой камере, написал на этом клочке молитву. По существу, там говорилось: «Когда Ты придешь судить мир, не припомни нашим мучителям наших страданий, нашего страха, нашего отчаяния, их жестокости, их ненависти, но посмотри на плоды, которые мы в результате принесли: нашу солидарность, нашу дружбу, нашу способность прощать, и пусть плоды, принесенные нашими страданиями, станут их искуплением». Я привел полный текст этой молитвы в своей книге «Молитва и жизнь», наизусть я его не помню, но смысл такой. Этот человек молился о том, чтобы Господь принял все страдания, которые перенес сам человек и окружающие его люди, в качестве своего рода выкупа за своих мучителей, чтобы эти страдания были в искупление, а не в осуждение.
Но прежде чем мне на глаза попалась эта молитва – а я прочел ее уже живя здесь, – я встретил в Париже человека лет на двадцать старше меня, в каком-то смысле жесткого и сурового. Его отправили в концентрационный лагерь за то, что он спасал людей, находившихся в розыске. В лагере он провел четыре года. Встретив его, я поинтересовался: «Что вы вынесли из этого опыта?», и он ответил: «Душевную тревогу». Я спросил: «Вы имеете в виду, что потеряли в лагере веру?» Он сказал: «Нет, но пока я был в лагере и подвергался или в любой момент мог подвергнуться насилию, жестокому обращению и пыткам, я мог обратиться к Богу и сказать: „Господи, прости их!“, потому что я был жертвой и, принимая свои страдания, получал право ходатайствовать об этих людях. Теперь я снова на свободе. Может быть, те люди, те самые мужчины и женщины, которые мучили и ненавидели нас, не изменились, но когда я молюсь о них перед Богом, может ли Бог принять мою молитву? Я никак не могу доказать Ему, что эта молитва рождается из моих страданий». Вот второй пример того, что, на мой взгляд, может считаться творческим принятием страдания в духе креста Господня.
Но если речь лишь о том, чтобы не проливать чужую кровь, не бороться, то это можно трактовать двояко. Я провел пять лет на войне, и я насмотрелся и на насилие, и на смерть, и на убийства. Я был врачом, так что сам я не убивал, но полностью участвовал в борьбе и был погружен в нее. И я не думаю, чтобы мог быть пацифистом с точки зрения непротивления злу, если только это непротивление не является жертвенным поступком, соучастием в распятии.