А вот обратный пример. Как-то в Латвии я встретил человека примерно моего возраста. Он был священником и провел тридцать шесть лет в советских тюрьмах и лагерях. Тридцать шесть лет – это около половины моей жизни, а для вас это больше, чем вся жизнь. Он сидел напротив меня с сияющими глазами и говорил: «Представляете, какое чудо сотворил со мной Господь! Советские власти не пускали священников ни в тюрьмы, ни в лагеря, и Он избрал меня, неопытного молодого священника. Он на пять лет поместил меня в тюрьму и на тридцать один год в концлагерь, чтобы я мог заботиться о людях, которым очень нужно было присутствие пастыря». Да, вот это заступничество, и этот священник был вправе и простить людей, которые посадили его в тюрьму и жестоко с ним обращались все эти годы, и благодарить Бога за то, что Он сделал для него.
– Думаю, важно то, что Бог стал неотъемлемой частью тварного мира, не переставая быть таким же трансцендентным, каким был. Теперь Бог является частью истории человечества и космической реальности мира, и если это исторический факт – а я верю в то, что это так, – весь мир оказывается в иной ситуации по отношению к Богу и в результате весь мир становится другим. Для меня эти события не заканчиваются с распятием Христа, они продолжаются Его Воскресением и Вознесением. Этот факт очень важен лично для меня. Я узнал Бога, когда был подростком, в момент, когда собирался окончательно отказаться от Евангелия. Я узнал Бога – рассказывать об этом во всех подробностях слишком долго, это настоящая романтическая история, – когда решил опровергнуть факт Его существования, прочитав Евангелие. И когда я читал Евангелие, то между первой и началом третьей главы я совершенно явственно ощутил, что Живой Христос стоит по ту сторону стола. Вы можете сказать, что я рехнулся и вот уже почти семьдесят лет являюсь сумасшедшим, но, осмелюсь заметить, есть сумасшедшие и похлеще меня, которые не в состоянии даже работать, а у меня все-таки есть работа…
Мне Бог открылся через Христа Воскресшего. И поскольку Живой Христос стоял в моем присутствии, я мог поверить в то, что Он – воскрес и что, значит, все остальное тоже правда. Видите, для меня история началась не с Боговоплощения. Это мой непосредственный личный опыт.
– Больше всего меня поражает в распятии то, что Христос избрал безраздельно принадлежать Богу и потому был отвергнут всеми людьми, которые не могли разделить с Ним этой решимости – любой ценой, идя на риск безумия любви, принадлежать Богу. Но, с другой стороны, стоя пред Богом, Он решил оставаться абсолютно солидарным, единым с людьми, которые отвергли Бога, отвернулись от Него и потеряли Его. Мне думается, самый трагичный момент Голгофы – когда Христос произносит: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?», потому что в этот момент Он разделил с безбожным человечеством единственное, что в конечном счете составляет трагедию, – потерю Бога – и умер от этого. И если не будет пройден весь путь, если Он не умрет от Своего соединения с человечеством, оставаясь в единении с Богом, ничего не произойдет. Знаете, кажется, в письмах французский писатель Рабле писал, что он готов отстаивать свои убеждения вплоть до повешения – но все же исключая виселицу. Если бы Христос был готов отстаивать Свою проповедь, исключая смерть, и умер бы в дряхлом старческом возрасте, мне думается, не было бы ни трагедии, ни победы.
– Если у вас есть какое-либо ощущение Бога – оно есть потому, что Господь открыл вам Себя, позволил прикоснуться к краю Своей одежды или взглянуть в Свое лицо, полное сострадания и любви. Но придумать Бога не мог бы никто. Можно было бы придумать идола, чтобы ему поклоняться, предмет ужаса, восхищения, но не Бога Живого, Который есть во всех религиях. Границу я бы провел следующим образом: я верю в то, что Воплощение – историческое событие, и это историческое событие невозможно превратить в притчу, миф или рассказ – оно произошло, и мир от этого стал другим. Мир, в котором существуют все религии, пронизан этой исторической реальностью пребывания Бога среди нас, он сосредоточен на ней.
Я думаю, нельзя усвоить ничего, что касается Бога, кроме как узнав Бога, узнав, Кто Он, Каков Он. Иногда, например, читая Евангелие, я отмечаю все отрывки, от которых у меня загорается сердце, ум наполняется светом и радостью. Это означает, что в этом конкретном месте, в этой конкретной ситуации (это может быть слово Божие, Его действие, притча), в этот момент я понял Бога и в то же время обнаружил свою глубинную сущность. Потому что нельзя открыть Бога иначе как через отражение в нас, через аналогию, через сравнение – так же мы, наверное, можем воспринимать и музыку – только когда кто-нибудь коснется клавиш или струн. В тот момент сердце у меня бьется в унисон с Богом, я понимаю, Кто такой Бог, и потом уже могу начать понимать другие вещи о Нем. Не исторические факты как таковые, но то, как Он открывает нам Свою реальность.
– Когда будущий апостол Павел встретил лицом к лицу Воскресшего Христа, он узнал, Кто Это[41]. Я думаю, с людьми, которые переживают опыт обращения – либо в одночасье, как апостол Павел, либо в результате постепенного движения, – по сути происходит то же самое. Они обретают уверенность в том, что встретили Бога.
Этот опыт может приходить в виде крошечных исчезающих проблесков. Помню, кто-то рассказал мне, как он понимает эпизод из конца Евангелия от Матфея, когда Христос говорит Своим ученикам: Пойдите, возвестите братьям Моим, чтобы шли в Галилею, и там они увидят Меня (Мф. 28: 10). Можно спросить: зачем им идти в Галилею, если они уже встретили Христа здесь? И вот объяснение, которое мне дал тот человек и которое мне кажется очень трогательным: Галилея в памяти учеников, в их опыте означала «медовый месяц» их знакомства со Христом. Пребывание в Иудее было временем трагедии, но пребывание в Галилее – временем покоя, мира, когда они постепенно узнавали Христа как своего современника: мальчика, юношу, Того, Кого они отметили, потому что Он был не такой, как все, – и все же был одним из них. Он стал их предводителем, затем их Господом, затем их Учителем в самом высоком смысле этого слова. И все это нужно было снова пережить, потому что в каждый из этих моментов они приближались к пониманию того, Кем Он был. В жизни большинства людей есть мгновения, когда они видят некий проблеск, но потом забывают о нем, потому что людям свойственно забывать, потому что они недостаточно внимательны. Поэтому если мысленно вернуться в прошлое и постараться вспомнить и вновь пережить все те мгновения, когда мы дотронулись до края Его ризы, когда мы мельком увидели Его лицо, когда мы прониклись истиной Его слов, – все это может постепенно сложиться в опытное знание Бога. В восприятие Его не просто как того, кто сказал какие-то слова, но в узнавание Его – через Его слова, через эти встречи – как Кого-то знакомого и близкого, как Того, Кто является именно тем, что Он говорил о Себе.
«Прости, я пришел как попрошайка»: что стоит за нашей молитвой[42]
Несколько лет назад, готовясь к серии лекций о молитве в Америке, в поисках вдохновения я прочел брошюру Синтии и Теодора Уэдел[43] – точнее, собирался прочесть, но был так поражен первыми полутора страницами, что мне хватило и этого. То, что я прочитал, произвело на меня огромное впечатление, и я хочу им с вами поделиться. Авторы, по сути, говорят следующее: неправильно определять молитву только как некие слова, как то, что мы говорим Богу, становясь на утреннее или вечернее правило либо собираясь в церкви. Молитва – это крик, это страстное стремление всего нашего существа, стремление, которое может выражаться словами или оставаться невыраженным. Можно страстно чего-то желать, но чувствовать, что этого не высказать словами, что для этого нет слов, а можно желать чего-то, что и сам не можешь осознать настолько, чтобы это выразить.
Но особенно меня поразило утверждение авторов о том, что молитва, если определить ее как крик всего нашего существа, души и тела, ума и сердца, воли и плоти, всегда обращена к кому-то, кому до нее есть дело, то есть к тому, кто готов удовлетворить это прошение, ответить на эту молитву. Далее авторы пишут: «И мы должны понимать, что молитва никогда не бывает нейтральной. Если она не находится в гармонии с Богом, тогда она обращена к Его противнику, к сатане». Между ними никого нет; нельзя вознести молитву, которая не обладала бы мощным решающим посылом: либо к созиданию Царства Божия, либо к его разрушению. И далее авторы приводят примеры: когда мы молимся о чем-то по сути добром, тогда наша молитва, очевидно, обращена к Тому, Кто есть Господь гармонии, Господь мира, Господь красоты, Господь жизни. Но мы не всегда молимся так, и дело не только в словах, слова тут могут быть обманчивы. Можно говорить Богу правильные слова, но в то же время желать чего-то совсем противоположного тому, что произносится.
У русского писателя Короленко есть рассказ о пьянице[44]. Этот человек добывает немного денег у своих знакомых, но прежде те заставляют его поклясться, что он эти деньги не пропьет. Он клянется, потому что деньги-то нужны, и где-то в глубине души даже собирается сдержать слово – если обстоятельства позволят; а затем, получив деньги, влезает на свою лошадку и трусит прочь. Приятели глядят ему вслед: домой он поедет или в кабак? Вот он доезжает до развилки, тянет поводья – и поворачивает в сторону кабака. «Куда же ты, Макар? – кричит ему знакомый. – Тебе же домой нужно». А Макар отвечает: «Я туда и хотел, но проклятый конь, видишь, куда едет!»
Я думаю, что во многом наши молитвы именно таковы, мы говорим Богу: «Боже, пусть это произойдет!» или «Боже, пусть этого не произойдет!» – а сами тянем поводья так, чтобы лошадь точно пошла в сторону кабака.