Я бегу вниз по каменным ступеням и врываюсь через дверь в мою пустую-пустую семейную комнату.
— Мама! — Кричу я. — Мама! Папа! — Я пробегаю через комнату, по коридору в крыло из старого камня, ведущее к её спальне.
Кто-то выходит из кладовой комнаты в коридор, и я врезаюсь в него, потом отступаю назад.
— Нефтида? — Если она здесь, то моя мама, скорее всего, ещё в порядке! Я успела!
Она выглядит шокированной, когда видит меня.
— Дитя! Что ты здесь делаешь?
— Мама в беде! Анубис и Хаткор пытаются её убить!
Её лицо — такое похожее на мамино, но мягче, словно она всегда немного «не в себе», белеет.
— О, нет.
— Где она? Нам нужно ей сказать.
— Хаткор… я не знала… она ушла в ту часть дома, где гробницы. С Исидой.
— Нет! — Я поворачиваюсь в другой конец коридора, к двери, которую я избегала все эти годы.
Кажется, что лестница вытянулась до бесконечности, в самые недра земли, и я чуть не бросаюсь вниз, лишь бы быстрее туда добежать. Гробницы и картины кажутся одним размытым пятном, когда я бегу и кричу имя матери.
Наконец запыхаясь от страха и окружённая только тихой смертью, я врываюсь в дверь главной комнаты — папиного тронного зала. Там стоит его трон, напротив которого неподвижная статуя Амит.
Кроме неё в зале никого нет.
— Мама! — Выкрикиваю я. Должно быть, я пропустила их. Гробницы, одна из гробниц, их так много. Я оглядываюсь вокруг и обнаруживаю Нефтиду позади себя у входа.
— Я не видела их! А ты?
Она наклоняет голову набок, её чёрные глаза спокойны и собраны, яснее, чем когда-либо. И тогда до меня доходит, что за всю жизнь я не видела, чтобы она долго кому-нибудь смотрела в глаза.
До этого момента.
— Что же мне с тобой делать? — Спрашивает она.
Я поворачиваюсь, чтобы выбежать обратно в коридор, но она преграждает мне путь. Я встряхиваю в отчаянии головой. Она не понимает, как мало у меня времени.
— Что ты… а-а-а. — Всё моё тело слабеет, отражая состояние души. — Не Хаткор, — шепчу я.
Она стучит пальцами по подбородку в раздумьях, и пристально смотрит на меня.
— Почему? — Мой голос прерывается, я задыхаюсь от того, что ошиблась. От того, что не смогла защитить свою мать так, как она бы защитила меня.
— У тебя такой сильный характер, ты полна решимости создать саму себя без участия Исиды.
Всем бы такой характер. Мне бы такой. Я провела тысячелетия, искупая грех за желание большего, чем мне дано; большего, чем бессильный и презренный муж, который никогда не любил меня, и даже не опустился бы до того, чтобы подарить мне ребёнка. Желая большего для моего сына, который получил при рождении столько же прав, сколько и её сын. Мы — Боги, которых забыли, но я буду требовать того, что всегда должно было принадлежать мне. Наконец хаос даёт мне шанс. Я прикончу сестру и займу её место. Я стану Исидой.
— Она любит тебя!
— Не будь наивной. Исида любит только своё собственное величие. Весь мир — лишь её отражение, и если он не отражает её собственный искажённый взгляд на её великолепие, она разрушает его до тех пор, пока он не станет отражать.
Я выпрямляюсь.
— Она любит меня.
На что тётя отстранённо машет.
— Ты — игрушка. Больше говорить нечего.
— Я не понимаю! — Мне нужно задержать её здесь, заговорить. Если моя мать уже мертва, Нефтида не стала бы посылать меня сюда. Время ещё есть. — Зачем тебе нужен Анубис?
Наконец, она переводит взгляд на коридор за её спиной, на что-то, чего я не вижу.
— Моих сил и средств недостаточно, чтобы справиться с Исидой. — Всё это время мама казалась такой уставшей, и говорила о том, как Нефтида помогает ей. Мне плохо. Я должна была быть здесь.
Я бы помогла. Я бы знала.
Неправда. Меня не заботило это так, чтобы я могла разглядеть. Но теперь я могу.
Нефтида кивает в мою сторону, продолжая смотреть на что-то ещё.
— Нам нужен точно такой же яд, чтобы убить бога, который Исида очень любезно записала.
Не какая-то там змея. А-пеп.
— Ты не можешь, — шепчу я, умоляя.
— Могу. — Она оборачивается ко мне и улыбается, но в её улыбке нет ни капельки тепла улыбки мамы. — Прощай, дитя.
Она поворачивается, и я прыгаю, чтобы схватить её, но другое тело — сухощавое, с жёсткими сухожилиями и отдающее сухостью, цепляется за меня.
— Твоя мать вот-вот родит своего последнего ноющего щенка, — говорит Анубис. — И потом моя мать отправит их обоих в подземный мир.
Я кричу и впиваюсь ему в лицо ногтями, оставляя длинные пунцовые следы, прежде чем он бросает меня на землю. Он говорит слово, которого я не знаю, и оно отзывается эхом сквозь меня и по всей комнате подобно резкому раскату грома из раскалённой молнии.
Что-то шевелится позади меня.
— Познакомься с милым демоном Амит. — Его зубы оскаливаются в порочной улыбке. — Ей нет никакого дела до этого мира, но я разбудил её специально для тебя. А мне теперь надо подготовить гробницы.
Я стою и дрожу, слишком напуганная, чтобы оборачиваться. Заливаясь рычащим смехом, Анубис выходит из зала и кричит через плечо.
— Надеюсь, ты не вызовешь у неё расстройства желудка.
Я медленно разворачиваюсь и вижу все пожелтевшие зубы крокодила Амит; её рот — зияющая чёрная дыра. Меня обдаёт её дыханием, которое пахнет кровью, наказанием и смертью.
Амит защёлкивает свою длинную чешуйчатую серо-зеленую пасть, поворачивает голову и фокусирует один огромный разрез желтого глаза на моей груди, прямо над сердцем. Как я хочу быть сейчас в майке. Я хочу носить рубашку. А ещё лучше доспехи.
— Не ешь его, не ешь его, не ешь его. — Я зажмуриваю глаза и думаю о тех временах, когда ребёнком я играла между её ног, о тех пикниках, что устраивала здесь, прислонившись к её сильным бегемотовым ногам, цветах пустыни, которые я приносила ей. Неужели она не узнаёт меня?
Голос, такой же старый и голодный, как время, звенит в моей голове. «Теперь это не твоё сердце. Я пожираю неверные сердца».
Я сжимаю закрытые глаза так крепко, что становится больно. Моё сердце — камень. Моё сердце — пустыня. Моё сердце — горизонт, протянувшийся в вечность, оно — песок, небо и пустое прекрасное совершенство.
«Неверное сердце», так она провозгласила, и я чувствую тёплое, липкое дыхание смерти. И я не хочу умирать, и будет больно, и без сердца я не смогу быть полной в подземелье, и неважно, что сделает мой отец.
— Айседора! — Голос Рио отскакивает от стен, и моё сердце подпрыгивает от того, что он зовёт меня. Он здесь, но он не найдёт этот зал в лабиринте гробниц, поэтому он будет в безопасности и сможет помочь маме после моей смерти. Вздохнув от облегчения, я держусь за своё имя, сказанное Орионом, держусь за яркую прочную надежду, что мои звезды создали человека, наполняющего меня.
«Вот твоя правда». Её смех — смесь рычания льва, рёва бегемот и крокодильего шипения проносится через мою голову. Я в шоке открываю глаза, а она сидит на своих бегемотовых корточках.
— Ты не будешь меня есть?
Она зевает, и от нового вида зубов, чуть не вырвавших из меня нынешнюю жизнь и загробную, я спешу выбраться из зала и сразу врезаюсь в Рио.
— Айседора! Там? — Он смотрит в сторону тронного зала.
— Нет! Она съест твоё… — я делаю паузу, потом закатываю глаза. — Хотя ты, по всей видимости, будешь в порядке. Здесь нет мамы. Обратно наверх!
Я бегу по извивающемуся коридору и вбегаю по лестнице, перескакивая через три ступени за раз.
— Остерегайся Анубиса и Нефтиду!
— Я думал Хаткор. — Он пыхтит позади, когда мы добираемся до главной прихожей.
— Нет! Только… чёрные волосы, не беременна, скрытое зло.
— Понял!
С лестницы позади нас раздаётся рычание. Я поворачиваюсь и вижу Анубиса, несущегося вверх по лестнице за нами в след. Должно быть, он был в одной из соседних гробниц. Рио захлопывает дверь и подпирает её собой, упираясь одной ногой в стену под углом.
— Беги! Я держу!
— Не давай ему касаться тебя! Беги, когда он прорвётся! — Я бегу по коридору, со всей силы толкаю плечом тяжёлую деревянную мамину дверь, и врываюсь в её спальню.
С одного взгляда я вижу всё. Моего отца у постели матери, такого спокойного и держащего её за руку. Мою мать в постели, её поднятые колени очерчиваются под белой простынёй, её лицо, раскрасневшееся и потное. И Нефтиду, склонившуюся в углу над покрытой плетёной корзиной в углу.
Наши глаза встречаются. Её взгляд наполнен тысячелетней злобой. Она хватает корзинку, срывает с неё крышку и вытряхивает корзину в сторону мамы, выбрасывая в воздух длинного золотого змея-демона.
— Нет! — Кричу я и бросаюсь к передней части кровати с поднятыми руками.
Змей с извивающимся в спирали телом и обнажёнными клыками падает вниз.
На моё запястье.
Глава 19
Что отличало древних египтян — это то, что они были очень умными. Они додумались до многих вещей веками раньше, чем кто-либо из их современников. Они воздвигли памятники, которые до сих пор стоят и продолжают удивлять всех, кто видел их. Их искусство не перестаёт очаровывать спустя поколения. Их религия была сложной, и развивались вместе с ними. Но иногда они были настолько погружены в процесс изучения и подготовки к загробной жизни, что у них просто не получалось жить. Смерть так сильно маячила в их сознании, что они не могли видеть ничего, кроме этой финальной загадки, этого последнего аспекта жизни, который они не могли постичь, а значит — и контролировать. Боязнь смерти может стать такой сильной, что может мешать нам жить. Жизнь и перерождение. Хаос и порядок. Жизнь и смерть. Баланс.
Время ускользает из своего постоянного, вечного течения, замедляясь подобно свисту моего сердца.
Змей, ядовитый настолько, что способен убить бога, обхватывает своими челюстями моё запястье. Почему же мне не больно? Должно же.
В этот момент я понимаю, что его ядовитые клыки не вонзились в кожу, один клык попадает в нефритового жука-скарабея на моём браслете и застревает там. Широкое золото браслета не даёт свободному клыку дотянуться до кожи. Я не умру! Я не умру!