— Но я…
— Сейчас же! — От её голоса я спотыкаюсь и мчусь по коридору. Забегаю в комнату и закрываю за собой дверь.
Спустя несколько коротких минут ко мне приходит мама. Она выглядит встревоженной и отстранённой.
— Мне нужно точно знать, что тебе снилось.
— Не могу вспомнить. — Я не смотрю на неё. Она поймёт, что я вру, как всегда. Когда я была маленькой, то поняла, что даже если просто подумаю о какой-то шалости, то у меня заболит голова, предвидя её неодобрительный взгляд. Она испускает короткий звук, похожий на гул, потом кладёт руку на живот.
— Мне не нравится то, что Анубис снова появился в нашем доме или то, как он смотрит на тебя. В другое время я бы не беспокоилась, но когда женщина ждёт ребёнка и рожает, она становится как никогда уязвимой. — Она кажется непривычно обеспокоенной.
Я закатываю глаза.
— Ага, но ведь ты не женщина. Ты богиня. — Я еле сдерживаюсь, чтобы не продолжить и затыкаюсь.
— Ты так мало узнала о нашей семейной истории?
— Ты имеешь в виду уроки об инцесте? Предательстве? Ревности? Убийстве? Всё не в счёт, если после смерти ты воскрешаешься к жизни, что каждый всегда может сделать.
— Я беспокоюсь не за себя. — Она приближается и берёт мою руку, странная и напуганная, и вдруг, несмотря на мою уверенность, что сны всего лишь сны, я и в самом деле хочу узнать, о чём они были или не хочу. Я не могу определиться.
— Что ж, думаю, со мной ничего не случится. Кому бы так сильно приспичило досадить мне?
По большому счёту, мне всё равно. Абсолютно.
— Ребёнок скоро родится, я беспокоюсь. Я не смогу присматривать за тобой. Я должна была знать, что Анубис будет в нашем храме, но даже не почувствовала его. — Она дотягивается до моих волос и зажимает длинную чёрную прядь меж своих пальцев. — Я хотела, чтобы мы вместе смогли заботиться о малыше, хотела возвести мост над пропастью, возникшей между нами. Снова сделать нас семьёй.
Мои зубы скрипят. Она такая лгунья. Ей нужен ребёнок, чтобы удовлетворить свои эгоистичные потребности.
Она выпускает мои волосы и кивает, будто приняла решение.
— Я не хочу оставлять тебя в опасности. Именно поэтому я отсылаю тебя.
— Погоди, ты что? Отсылаешь меня? Это не честно! Это… — Именно то, чего я и хотела.
Кусочек надежды поднимается, как комок в горле, угрожая задушить меня. — Хорошо, — только и могу я пропищать.
— Нефтида только что упомянула, когда я поделилась с ней своими тревогами. Она думает, так будет лучше.
Я хочу выбросить вверх кулак в победном жесте и бесконечно прыгать на кровати. Нефтида, сутулая тихоня Нефтида, она и правда выполнила что обещала!
— У Гора ты будешь в безопасности.
— Нет. Ни за что! Я не пойду жить к Гору!
— Мне нужно знать, что с тобой всё в порядке, и мне не стоит беспокоиться за тебя.
— Что ж, с Хорохором я точно не буду в безопасности! Он даже моё имя запомнить не может.
С чего ты решила, будто он будет присматривать за мной? Кроме того, ты хочешь, чтобы я проводила всё своё время с Хаткор?
— Не знаю, — говорит она, а в поникшем голосе слышится тревога.
Я на пути к победе. Боги — глупцы, я точно выиграю. Впервые в своей жизни я могу дожать маму и по-настоящему сдвинуться с места. Я набираю воздуха в грудь, твёрдо решая не выдыхать его.
— Если собираешься отослать меня ради моей же безопасности, тогда, и правда, отсылай меня.
Куда-нибудь подальше, подальше от богов, подальше от Египта. Если никто, за исключением тебя, не будет знать, где я, то это будет самое надёжное место, не так ли?
— Вопрос не обсуждается. Ты слишком молода, чтобы отправляться куда-то одной.
Ну же, у меня ещё есть шанс сделать это. Я должна сделать это.
— Ты совершенно права. — Я стараюсь казаться взволнованной, неуверенной насчёт того, чтобы покинуть её. — Если бы только мы знали кого-нибудь, кто живёт за пределами Египта, и кто не знал бы здесь никого.
Меня забавляет толщина моего намека. Давай же, мама, прими решение. Пожалуйста.
— Хм, тогда — Сириус.
— Сириус? — Мне полагается награда за такое натуральное удивление, которое я изображаю.
— Ты ведь помнишь Сириуса? Он не навещал нас с тех пор, когда ты была совсем маленькой.
Конечно же, я помню Сириуса. Мой любимый брат, самый близкий мне по возрасту и единственный, кто в здравом уме. Когда ему стукнуло двадцать, и он обрёл свободу, то полностью оборвал все связи, переехав жить в Сан-Диего.
— Да, я помню его. Наверное, это сработает, как ты думаешь? Все прочие боги забыли про его существование. К тому же, он ответственный.
Она хмурится.
— Он зарабатывает тем, что водит машины. — Мама думает, будто машины — это что-то мерзкое. Весь этот металл и пластик, они не требуют индивидуальности или ума. Да и не так уж много денег приносит этот бизнес.
Я не отвечаю, а просто задерживаю дыхание в груди вместе с моими надеждами.
Наконец-то она вздыхает.
— Думаю, так будет лучше. Но, только на ближайшие пару месяцев, пока не появится малыш.
Я так громко выдыхаю, что она в испуге подпрыгивает. Внутри себя я кричу, кружусь в головокружительном танце, навсегда прощаясь с моей египетской тюрьмой. Ведь я точно знаю одну вещь — выбравшись отсюда однажды, я никогда и ни за что не вернусь. Я больше никогда не буду временным постояльцем в этом отеле богов.
Когда я заговариваю, мой голос необычно спокойный.
— Хорошо. Только если ты думаешь, что так будет лучше.
— Надеюсь, всё будет во благо. Но тебе сначала нужно спросить разрешения у отца, на всякий случай.
Та часть моего мозга, которая всё ещё прыгает на кровати, крича в триумфе, спотыкается и падает на пол. Ведь от свободы, о которой я мечтала последние года три, меня отделяет лишь одно быстрое погружение в подземный мир.
Я чуть не врезаюсь в старичка Тота в коридоре. Он частенько заходит сюда, перемещаясь тихо, по-старчески чудаковато. Он всегда был моим любимцем.
— Что такая грустная? — Говорит Тот своим дряхлым, мягким голосом. Его шея растянулась посередине, отчего мне вспоминается ибис, в виде которого он часто изображается. Он подмигивает мне своим маленьким, глубоко посаженным глазом, поднимает руку и превращает её в голову птицы, которая тоже подмигивает мне. Он всё время так играл со своими руками, заставляя этих «птичек» рассказывать мне истории из моего наследия, как, например, про то время, когда Земля постучалась в Небо, и родились мои родители. Я любила их. Когда мне было восемь. Я закатываю глаза, но стараюсь натянуть неуверенную улыбку, поощряя его старания.
— Нужно увидеться с Осирисом, — говорю я и Тот пропускает меня, тихо пошаркивая. Я немного задерживаюсь в нерешительности на самом верху избитой каменной лестницы. Давно я сюда не заходила. Есть в этом месте особый запах: не противный и, даже не неприятный, но очень отчётливый. Это запах не разложения, а старости. Бремени. Из-за веков и тысячелетий нахождения под землёй. Солнце приходит и уходит согласно своему вечному циклу, но пыль, воздух, и камни, находящиеся здесь, этого не замечают.
Я провожу рукой вдоль грубого валуна внизу лестницы. Я в шоке от того, каким… маленьким он кажется.
Сейчас от меня до потолка меньше, чем полметра.
Ещё два поворота и вперёд, мимо комнаты, в которой прошла большая часть моего детства. Я даже не заглядываю внутрь, но в груди всё сжимается, когда оставляю её позади себя. И вот конец коридора. Здоровенная комната, с высоким потолком, вся в настенных росписях, выполненных чёрными, красными и синими красками, повествующими о египетской истории. Мне казалось, что это была и моя история, но я даже не примечание к ней.
Папа сидит прямо, словно кол проглотил, на своём искусно вырезанном троне с низкой спинкой. В руках у него по жезлу, на голове возвышается белая корона-атеф. Он осматривает своё царство глазами, не видящими меня сейчас. Меня трясёт, ведь кто-то может именно сейчас быть здесь, перемещаясь в загробный мир. Я прижимаюсь к одной из стен комнаты, на всякий случай. А также, чтобы не привлекать внимание Амат, которая сидит в центре комнаты и выглядит точь-в-точь как эксцентричная статуя: голова крокодила, львиные передние лапы и задняя часть туловища, как у бегемота. Она сохраняет молчание и не шевелится, её челюсти замерли в ожидании сердец умерших грешников.
Я встаю напротив Осириса, он не реагирует. Я прокашливаюсь.
— Отец? Отец!
Ничего не меняется. В груди вспыхивает злоба, и я еле сдерживаюсь от того, чтобы не выхватить один из его идиотских посохов и не сбить им с него глупую корону. Но я не хочу трогать его, не в такой момент, когда он вот такой — настолько далёкий от меня. Такой… мёртвый.
— Осирис!
Наконец он моргает, глаза медленно фокусируются на мне.
— Дитя, ты вернулась?
А, грёбаный потоп! Он думает, что я пришла продолжить работать над своей гробницей. Я распрямляю плечи:
— Я уезжаю. Буду жить с Сириусом, потому что Исида считает, будто оставаться здесь небезопасно для меня, пока она не родит ребёнка. — Я делаю паузу, но он не отзывается. Он ещё может сорвать мне все планы. — Эм, если ты не против.
На минуту мне кажется, что в его глазах мелькает оттенок грусти, но потом, как всегда, он становится серьёзным и скорбным. Отец медленно кивает.
— Если от этого твоя мать будет лучше себя чувствовать, тогда хорошо. Но ты же вернёшься домой, когда придёт время?
Физически больно закатывать глаза и держать их там, но я могу контролировать свои эмоции до тех пор, пока не выберусь отсюда.
— Ага, конечно, я вернусь.
Он удовлетворённо кивает.
— Ладно, малыш.
И всё? Я сейчас сказала ему, что куда-то уезжаю и всё, что я получаю в ответ — это «ладно» ? Я думала, буду прыгать от счастья, но вместо этого я разочарована.
— Ты, вообще, будешь скучать по мне?
Он улыбается, его строгие черты сопротивляются этому движению.
— Впереди у нас вечность. Я могу отпустить тебя на эти пару мгновений.