разом реагировала на мои рыдания. А мой брат смеялся надо мной, когда я плакал». Иногда в болезненном состоянии ребенка можно отчетливо различить элемент соблазнения, который проявляется в том, что матери нравится роль сиделки. «Моей матери нравилось заботиться обо мне, когда я был болен, и это давало ей власть надо мной».
Весьма часто оказывается, что женщины «самопораженческого характера» имели мать с характером того же типа и слабовольного отца. Я также заметил, что у людей типа IV чаще, чем у представителей какого-либо другого типа, встречаются отцы-садисты (энеатип VIII), за исключением самого типа VIII. В таких случаях, конечно, садо-мазохистские отношения с родителями противоположного пола способствуют кристаллизации личности всеохватывающего типа.
В целом можно сказать, что страдающий индивид в глубине души лелеет свою боль, подобно тому, как нищие в восточных странах лелеют свои раны. В то время как тип I стремится к благонравию и претендует на то, что ему причитается, апеллируя к справедливости, тип IV требует, опираясь на свою боль и неисполнившиеся желания. Если стремление к любви у типа I становится погоней за респектабельностью, у самопораженческого типа оно в какой-то степени становится очевидно зависимой погоней за заботой и сопереживаниями [105].
Хотя имеется достаточно оснований предположить, что наблюдаемая у представителей типа IV зависть имеет своим источником фрустрацию, связанную с ранней потребностью ребенка в том, чтобы иметь близкого человека, и хроническая боль в его характере может рассматриваться как след, оставленный болью прошлого, следует учитывать, что зациклен- ность на страданиях прошлого может стать для представителей этого типа ловушкой. Кроме того, хотя не подлежит сомнению, что ребенок нуждается в любви и стремится к ней, чрезмерная и непреодолимая потребность в любви в настоящем может рассматриваться в качестве дисфункции и являться лишь миражом и приблизительной интерпретацией того, в чем испытывает потребность взрослый. А это вовсе не внешняя поддержка, признание и забота, а способность признавать, поддерживать и любить себя, а также развитие чувства самости как центра, который может противостоять «эксцентричным» ожиданиям доброты со стороны окружающего мира.
Мы можем точно представить себе психологию энеатипа IV с точки зрения истощения бытия или самости, которое стремится «компенсировать» зависть и которое, в свою очередь, сохраняется через самоуничижение, через поиски существования благодаря любви и уподоблению себя другим. («Я подобен Эйнштейну, следовательно, я существую».) Психика типа IV функционирует так, как будто еще в ранней жизни ее представители делают вывод: «Я любим, следовательно, я не являюсь ничтожеством», и в последующей жизни стремятся обрести собственную значимость, обретя любовь, которой они когда-то были лишены («Люби меня, чтобы благодаря этому я знал, что у меня все в порядке»), а также через процесс искажения представления о себе в сторону преувеличения своих достоинств - через стремление к чему-то лично от себя и, по-видимому, к тому, чтобы выглядеть лучше и благороднее, чем он или она есть на самом деле.
Эти процессы являются самофрустрирующими, ибо любовь, как только она завоевана, может показаться ненужной (если он любит меня, значит, он ничего собой не представляет), или же ведут к фрустрации, потому что любовь стимулирует невротические претензии и теряет свое значение на этой почве; однако чаще стремление к существованию путем уподобления себя идеалу основывается на самоотвержении и слепоте в отношении собственной ценности. (Точно так же, как стремление к экстраординарному влечет за собой принижение значения ординарного.) Из-за этого тип IV испытывает, помимо понимания этих ловушек, более, чем какой-то другой тип, потребность в развитии самоподдержки, которая появляется как результат, в конечном счете, осознания собственной значимости и чувства уважения к самому себе и к жизни во всех ее формах.
В зависти есть патология ценностей, которую можно продемонстрировать, используя басню, обнаруженную мною в «Книге о доброй любви» Арчипресте де Гита [106]. Это басня о собаке, которая несет в зубах кость и, увидев в пруду свое отражение, думает, что там находится другая собака с более аппетитной костью. Она открывает пасть с целью отнять ее и теряет ту кость, которую имела. Мы можем сказать, отражение кости не есть реальность, так же как не является реальным идеализированный образ.
Глава 4
Садистский характер и вожделение
Энеатип VIII
Слову «вожделение» словарь испанского языка, изданный Королевской академией Испании, где я сейчас диктую эту главу, дает следующее объяснение: «это порок, состоящий в незаконном использовании или неупорядоченном стремлении к плотским удовольствиям», дается также и дополнительное значение - «чрезмерность в определенных вещах».
Именно это последнее определение совпадает с тем смыслом, который придает ему Ичазо в своем изложении прото- анализа, и мы можем рассматривать первое, более распространенное значение как производное от него. Поэтому я буду использовать слово «вожделение» для обозначения страсти к чрезмерному, страсти, которая стремится к интенсивности, и не только через секс, но используя для этого всевозможные виды стимуляции: активность, беспокойство, специи, высокие скорости, удовольствие, получаемое от громкой музыки, и т.д.
Вожделение размещается на энеаграмме рядом с вершиной внутреннего треугольника, что указывает на некоторое родство с праздностью, на сексомоторную предрасположенность и преобладание когнитивной обскурации или «невежества» над «отвращением» и «страстным желанием» (находящимся соответственно в левом и правом углах). Аспект праздности у вожделения может пониматься не только как реализуемый этим типом принцип, что жить можно, только испытывая острые ощущения, но также и как сопутствующее этому нежелание погружаться в свой внутренний мир. Можно сказать, что характерная для энеатипа V жажда ощущений есть не что иное, как попытка компенсировать скрытую нехватку живости.
Будучи расположенным на энеаграмме напротив зависти, вожделение, можно сказать, образует полюс садо-мазохистской оси. Эти две личности - энеатипы VIII и IV - в некотором смысле противостоят друг другу (как это и предполагают сами термины), хотя в некоторых отношениях, например в стремлении к интенсивности, они являются сходными. Кроме того, мазохистский характер в какой-то степени является садистским, а в характере вожделения присутствует мазохистский аспект: в то время как садистский характер по своей природе активен, мазохизм проявляет эмоциональность: первый стремится удовлетворить свои потребности, не испытывая при этом чувства вины, последний испытывает желания и ощущает чувство вины по поводу своих потребностей.
Точно так же, как концентрирующийся вокруг зависти характер проявляет наибольшую чувствительность из всех типов, изображенных на энеаграмме, энеатип VIII является самым бесчувственным. Его стремление к интенсивности можно рассматривать как стремление получить при помощи действия интенсивность, достигаемую энеатипом IV благодаря эмоциональной чувствительности, которая у энеатипа VIII заглушается не только основополагающей леностью, разделяемой со всеми членами верхней триады энеаграммы, но и с помощью десенсизации, помогающей ему достичь независимости и самодостаточности.
Характерологический синдром вожделения связан с характерологическим синдромом ненасытности в том смысле, что оба они характеризуются импульсивностью и гедонизмом. В случае ненасытности, однако, импульсивность и гедонизм существуют в контексте слабого, мягкого и чувствительного характера, в то время как в случае вожделения мы имеем дело с контекстом сильного и решительного характера [107].
Антисоциальные нарушения личности, описанные в DSM-III, могут рассматриваться как патологическая крайность и особый случай энеатипа VIII. В более широком плане этот синдром можно охарактеризовать, пользуясь термином Райха «фаллический нарциссизм» [108] или описанием мстительной личности у Хорни. Слово «садистский» кажется здесь особенно подходящим ввиду расположения этого характера на энеаграмме напротив мазохистского характера энеатипа IV.
Если мы оставим художественную литературу и займемся историей исследования этого типа в психиатрии и психологии, мы обнаружим, что ему соответствует тип личности, описанный Куртом Шнайдером [109] как «взрывной» (я предпочитаю этот термин ранее использованному Крепелином термину «возбудимый»). Рассматривая «взрывных психопатов», он пишет, что они отличаются непослушанием и вызывающим поведением, что этот тип хорошо известен как из жизненных наблюдений, так и из клинического опыта, и что они способны приходить в ярость в результате малейшей провокации и, даже не задумываясь, проявлять насилие, реакция, которая получила весьма подходящее для нее название «реакции мгновенного действия».
В подобном духе Шольц [110] описывает «моральную анестезию» у людей, которые «прекрасно знакомы с моральными принципами, но не ощущают их и из-за этого не приводят свое поведение в соответствие с ними».
Прослеживая историю «агрессивной модели» личности, Миллон [111] указывает на то, что «в конце XIX века немецкие психиатры охладели к теориям английских психиатров и занялись исследованиями, основанными на наблюдениях за больными». В это время Кох предложил заменить термин «моральное безумие» термином «психопатическая неполноценность». Этот термин все еще отражал веру психоаналитиков в то, что данный синдром имеет физическую основу. К тому времени Крепелин во втором издании своей основополагающей работы