— Эй, инженер, поди садись сюда! Чего у стойки торчать!.. Да иди же!
Я жил в городке меньше четырех месяцев, ни с кем из сидевших в зале не знался, потому и принял приглашение Женишка.
Тот отхлебывал из стоявшей перед ним рюмки, прислушиваясь, как сзади пробирали за очередной проигрыш местную футбольную команду. Озабоченно цокнул языком:
— Такие дела, инженер! И эти вот! Как говорится, у нас только и надежды на их ноги, а пять голов пробегали! Так ты о прозвище моем спрашиваешь… как-то наша тетя Стойна, слышь…
Говорливый мужик он, среднего роста и возраста; в его пересказах, потешное прозвище ему навесили кумушки еще в молодые годы. Стойна, его жена, смышленая и статная в те времена девушка, чтобы проверить, правду ли передают о Женишковых «подвигах», а может, от чего другого, остановила раз его и шепчет: «Ночью моих не будет дома. Собаку привяжу. А ты уж решай…»
— Самолюбие, вишь ты, взыграло! Я и клюнул на эти сказки. Шасть через забор — собаки голос подали. Я назад, дак тут как тут и отец ее, и братья. А хозяйка из нее вышла будь здоров. Живем душа в душу!
Мне все едино, что ни рассказывай, я не перебиваю. Он, увлекшись, снова заводит про то же. Время еще есть, я приспускаю веки и мысленно отправляюсь к пустующим отелям Черноморского побережья. В одном из них — Жанна. Уже четырнадцать дней. Давали путевку на август — вернула. Кончился сентябрь — уехала. Почему? Вот и Васил недоумевает. «В октябре льет как из ведра, а то и снег повалит», — говорит и вспоминает несколько раз имя доктора Эмила Дасева рядом с именем Жанны. Это заставляет меня вернуться к действительности.
— Что? — Я ничего не понял. Он обижается, смекнул, что не слушаю, ворчит недовольно:
— Что, что… Думаю… Брешут бабы, Жанна твоя с доктором, а им веры не давай! Было времечко, я…
— С каким доктором?
— Парень, парень! — Женишок вздыхает сочувственно, его осеребренная шевелюра покачивается. — Коли с первой кружки пьян, грош тебе цена!
— Что за доктор? Что за сплетни?
— Дасев, будто не слыхал! Да нет его здесь. Он только-только в отпуск укатил. А бабы болтают, что…
Словно раскинули над залом еще сеть — гуще, плотнее, не вздохнуть, ныл рой невидимых дудок. С трудом пробиваясь сквозь вой, издалека приходит тихий голос Жанны:
— Мы увидимся с морем чуточку позже. Что поделаешь, сестер в поликлинике не хватает, в общем, меня попросили… Ты поедешь со мной, ведь так?
Она знала: я не смогу — и все-таки спрашивала, спрашивала. Пока не уверилась, что вправду не поеду. Пожала плечами: «Ничего, — говорит, — будущим летом». Дудки забирают еще круче, еще чуть — и у меня рванут барабанные перепонки. Тряхнул головой, писк пересыпается смехом. Кто-то в углу запевает, фальшивя.
— Так что они болтают? — переспрашиваю, но Женишок, сбросив меня со счетов как трезвого собеседника, завел спор с болельщиками, сидящими сзади.
— Чем футбольное поле носами пахать, трактор бы взяли… Что ж это, братцы?! Пять голов…
Пулей вылетаю на улицу, в ледяные объятия ветра. Мертвые листья слепо тычутся в ноги, постанывая при каждом шаге. Бреду куда глаза глядят. Стоп: гигантская свеча! Это ж уличный фонарь. Внезапность испуга загоняет меня за угол. Десяток шагов, и, распознав двери своей квартиры, останавливаюсь. На ступенях сидит моя хозяйка.
— Тебе письмо, Филипп, письмо! — Голос ее немощный, больной, старушечий. Вконец ослабевшие ноги волокут комнатные тапки, на меня вплотную надвигается ее одышка. — Откуда — не разобрать, Филипп, но принесли аккурат после обеда. Да возьмешь ты иль нет!
Письмо от Жанны. Ждал его три дня, и вдруг стало страшно вскрывать. А если она там с Дасевым, и между нами все… «Милый, — открывается написанная крупным почерком первая строка, — погода на диво хороша, мы даже выбираемся на пляж, а я жду не дождусь дня, когда опять буду рядом с тобой на любимом нашем месте…»
Снова и снова я берусь за начало, перечитываю. «Мы выбираемся на пляж…» С доктором Дасевым, с кем же. Зачем они ушли в отпуск одновременно? Сам видел, как возвращались с работы вдвоем, смеялись… Им весело… Проскакиваю всю страницу, последнее предложение: «Думаю о тебе! — пишет. — Целую!» Есть идея, рывком открываю дверь на двор.
— Ты куда? — изумленная хозяйка, собравшись с силами, ковыляет ко мне. Пока открываю гараж, проверяю резину на скатах, она крутится около, покашливает.
— Филипп! — заговаривает она под конец, убедившись, что я действительно уезжаю. — Фили-и-ипп! Я все сказать тебе хотела…
Как пить дать помочь попросит. Женщина она одинокая, то в магазин пошлет, то уголь выбить. Разве что на этот раз ее голос построже:
— Совет тебе дам, Филипп! Меня не проведешь! Жанку я не одобряю! А над тобой весь город смеется! Она ж одиночка, у нее ребенок, что, не знал?
На душе гадко. Атака лобовая, нет сил сердиться. Скорей вырваться из окружения.
— Знал! — включаю зажигание. — Зовут его Петр. И что дальше?
В сумерках не разглядеть, но уверен, глаза у нее стали от удивления величиной с орех. Отпрянув, она схватилась руками за голову.
— Ох-ох-ох… А о матери подумал? Приведешь сношеньку, и на тебе… Угораздило ее год назад приехать! И сынка этого притащить…
Надо было взять кое-что из вещей, но я жму на стартер… Вообще-то старушка она незлобивая, я ее уважаю; причины этой душеспасительной беседы: уличные сплетни и сорокалетняя разница у нас в возрасте. Подхлестываю «коней» своего «Москвича», нагоняя ночное шоссе. В первом письме Жанна не написала адрес, а тут есть: «Отель «Эдельвейс», комната 334». До него километров двести. Слежу за скользящим вперед взглядом фар и мысленно возвращаюсь к прошедшему месяцу, воскрешая самые малые подробности, грежу наяву: городской парк, наша ажурная беседка, рядом неспокойное озеро.
— Знаешь, — лицо Жанны рядом, она кладет ладонь мне в руку, — раньше мне здесь не нравилось, а теперь…
Она улыбается, совсем ребенок — глаза теплые, ласковые. Не выдержав, замирая в тайном ожидании чуда, шутливо выпаливаю:
— Это оттого, что ты меня любишь!
Ее глаза распахнуты широко, два счастливых огонька зажигаются на их дне. Молчит минуту-другую, и негромко:
— Как и ты, правда?
Ее рука по-прежнему лежит в моей, глажу ее, касаюсь волос. Странно, все вмиг становится так ясно, так просто. Я говорю об этом вслух и добавляю, что весной мне дадут обещанную квартиру, и…
— А Петя? — Она в замешательстве, не дослушав, вскакивает, беспокойно оглядывается. Трехлетний озорник подобрался к самой воде и замеряет глубину камешками.
— Петя! — Малыш вздрагивает, Жанна стремительно спускается к нему. — Беги оттуда скорее! Ах ты баловник!.. Беги!.
Малыш, истолковав ее страх по-своему, затрусил по аллее, напрягая ножки, но не к нам, а прочь. Жанна, смеясь, догоняет его, подбрасывает, ловит. Мальчишка визжит от удовольствия, что-то лопочет. Напротив, на скамейке, пара пенсионного возраста; очнувшись от дремы, они поднимают улыбающиеся лица, переговариваются. И я хочу тоже побежать по аллее и, крепко обняв Жанну и Петю, почувствовать, что мы единое большое-пребольшое целое навсегда… Но они возвращаются. Машу им рукой, и ни с того ни с сего приходит в голову, что мальчик не похож на Жанну ни цветом глаз, ни цветом волос. До сих пор она и словом не обмолвилась о его отце, неизвестность все сильнее изводит меня, дразнит. Лишь однажды, осмелившись, я завел об этом разговор. Жанна отшатнулась, стала непривычно нервной.
— Обычное дело! — ответила она неопределенно, давая понять, что разговор не состоится. Не потому ли несколько дней подряд она заставляла с несвойственным ей упрямством повторять Петю: «Моя мама — самая добрая, моя мама — самая добрая…» В его розовых губешках звук «р» получался картаво — от серьезности не осталось и следа, все превратилось в забавную игру, повторение слов. Но мой вопрос оставался без ответа… Решив отдохнуть, я сделал остановку. Значит, городские кумушки глазом не моргнув объявили, что связь Жанны и Дасева не вчера началась. Жанна появилась в городке месяц спустя после приезда доктора. Ребенка не таила, однако, кроме его имени, никому ничего вызнать не удалось. Да и я, в сущности, знал не больше. Хотя были вечера в нашей беседке, ее ласковая рука… Слабый говор озера… ее смех. Веки слипаются, все кругом постепенно немеет, тонет в темноте…
Шоссе проснулось задолго до меня. По его выгнутой спине неслись, обгоняя друг друга, десятки машин. Плавясь в улыбке, солнце всплывало над горизонтом, воздух теплел. Нас с Жанной разделяли каких-то пятьдесят километров, и я ехал тише. В душе поулеглось, и дважды я было развернулся. Но в третий раз сам на себя озлился, переключил на четвертую, машина полетела вперед. В конце концов, что особенного? Проезжал мимо, решил повидаться. Если она с Дасевым… Поздороваюсь, поздравлю… Жанна заметила меня первой из окна своей комнаты. Мотор еще не замолк, а она уже бежит к машине. Удивленная и счастливая. Обняла меня:
— Я так рада, что ты приехал! Так рада…
Тем временем я украдкой осмотрел из конца в конец просторную автостоянку. Красных «Жигулей» Дасева не видно. Не было их ни перед отелем напротив, ни в ближних улочках. Дальше взгляд упирался в пояс деревьев. Я почувствовал себя обманутым и грубо развел руки Жанны.
— А где наш доктор Дасев? — Я смотрел на нее в упор. Ни тени смущения. Пожала острыми плечами, засмеялась.
— Какой Дасев? — в ту же секунду сообразила, смущение длится недолго — всплеснув руками, беззаботно тараторит: — Ну, ну, не сочиняй! Что ему здесь делать? Он давным-давно отдыхает где-нибудь в горах с женой.
— Ах, женат…
— Два года. Но ее распределили в соседний городок. Еще год — и съедутся. Какая красотища, да? — Она снова как маленькая девчонка. Ластится у плеча, укоряя: — Взял бы недельку за свой счет… Тебе дали бы, точно! Одной — тоска зеленая! Купаться холодно, в комнате — не усидишь…
Я поднимаюсь с ней по крутым ступеням… Только перемахнуть через парапет — полетишь как птица. Такая во мне легкость, так все замечательно, что, не удержавшись, склоняюсь к Жанне, обнимаю мою девочку, взяв ее на руки. Она смеется, целует меня, не обращая внимания на обалдевшую администраторшу, требует нарочито звонко: