Инга возвращалась домой успокоенной. Она даже не отдавала себе отчета, как все это время ее нервировала зависимость от Ильи и его поступков. Теперь, когда она приняла собственное решение, ей стало намного легче. Инга не любила идти на поводу у обстоятельств – и пусть контроль над ситуацией был иллюзорен, он тем не менее придавал ей уверенности.
Всю пятницу Инга то и дело посматривала через плечо на Илью, словно боялась пропустить от него тайный знак, но он, конечно же, никаких знаков не подавал. Это ее раздражало, потому что, как и в прошлый раз, ей казалось, что за поцелуем в лифте что-то немедленно должно последовать. Инга даже специально задержалась на работе, чтобы они с Ильей остались в пустом офисе вдвоем, – и они правда остались, только ничего все равно не случилось: Илья погасил свет в кабинете, в своей ставшей уже привычной манере еле заметно кивнул ей на прощание и направился к выходу. Инга дождалась, пока за ним захлопнется дверь, и тоже собралась домой, злясь на себя за стыдно потраченное время.
– Что-то вы сегодня поздно, – услышала она, протискиваясь через турникет на первом этаже. Людей в холле почти не было, и Инга изумленно повертела головой, пытаясь понять, кто это сказал и кому.
За стойкой ресепшен стоял молодой человек. Он улыбался и смотрел прямо на нее, так что сомнений в том, к кому он обращался, не было. Инга, однако, нахмурилась: она понятия не имела, кто это такой и почему заговорил с ней. Лицо молодого человека тем не менее казалось смутно знакомым, но Инга не могла вспомнить, где его видела.
– Что, много работы? – как ни в чем не бывало спросил он и облокотился на стойку, продолжая улыбаться.
– Простите, мы знакомы? – сдержанно отозвалась Инга.
Молодой человек улыбнулся еще шире, отчего его черные прямые брови разъехались в сторону, и Инга наконец-то его узнала.
– А я вас как-то с фонтана прогнал. Вы обычно рано уходите, а сегодня что-то задержались.
– А вы следите, когда я ухожу? – неприязненно спросила Инга.
Ей сразу не понравился этот охранник, но теперь она и вовсе почувствовала враждебность к нему. Ее раздражала и его фамильярность, и излишняя осведомленность, а еще – непреднамеренное напоминание о том, почему именно она уходит так поздно.
– Да не то чтобы, – пожал он плечами. – Просто запомнил вас и с тех пор регулярно встречаю.
– Не знаю, как это вы меня регулярно встречаете, если я вас – никогда.
Охранник, казалось, не замечал ее холодности.
– А у вас внешность яркая, – охотно пояснил он. – Ну, такая… запоминающаяся. Я часто вижу, как вы на обед с коллегами ходите.
– Будьте любезны, прекратите за мной шпионить, – процедила Инга. – Мне это не доставляет ни малейшего удовольствия.
С этими словами она развернулась и, гневно цокая каблуками, устремилась к выходу.
На выходных она все-таки встретилась с Максимом и обсудила с ним последние новости.
– Тебе не кажется, что все это какая-то ерунда? – спросил Максим.
– Что именно? – обиделась Инга. – Ты же сам намекал, что мне нужно начать встречаться с Бурматовым.
– Во-первых, я ни на что не намекал. Я спрашивал у тебя, что ты собираешься делать. И во-вторых, я имею в виду, что этот твой Илья очень странный. Ты говоришь, отношения у вас на работе запрещены, он твой начальник, и при этом он то демонстративно игнорирует тебя, то лезет сосаться. Это в принципе не очень адекватное поведение, а на работе тем более.
– Я решила не гадать, что он там думает, а исходить из своих интересов. Проблем явно станет меньше, если мы начнем встречаться.
– Очень романтично, – скривился Максим. – Ты про него-то сама что думаешь?
– Ну он не ужасный, – заверила его Инга. – И потом, я почти не знаю его. Нужно же дать шанс человеку.
– А если ты поймешь, что все-таки не складывается, – не боишься, что вот тогда-то проблемы и начнутся?
Инга на секунду задумалась, а потом отмахнулась:
– Да что сейчас об этом говорить. Посмотрим, как пойдет.
Пока шло не очень: Илья снова перестал замечать ее – или это ей так казалось. Возможно, до всего этого они так же мало общались лично (теперь Инга уже ни в чем не была уверена), но отныне любая мелочь в его поведении несла для нее скрытый смысл. Она неутомимо анализировала его поступки – причем несовершённые с таким же тщанием, как и совершённые, надеясь отыскать объяснение его холодности. В моменты, когда та становилась особенно заметной, Инга даже начинала сомневаться, не померещились ли ей вообще лифт и поцелуй. Она столько раз мысленно возвращалась к этой сцене, что она затерлась в памяти: теперь Инга смотрела на нее как бы со стороны, сквозь мутное стекло. Реальность же, наоборот, казалась бескомпромиссно ясной, и в ней Илья был абсолютно чужим.
Начало декабря выдалось сухим и теплым – настоящий рай для фейсбучных нытиков, которые в этом году могли жаловаться не только на погоду, но и на особенную неуместность ранних новогодних украшений. Инге, наоборот, нравилось и то и другое. Зиму она не любила, и единственное, ради чего соглашалась ее терпеть, – это Новый год. Взросление никак не сказывалось на ее энтузиазме: в десять и в двадцать семь она ждала праздника одинаково. Это ожидание каждый раз немного скрашивало ей первый зимний месяц. Как только в городе появлялись праздничные украшения и в магазинах начинала играть «Джингл беллс», в Инге послушно включалось новогоднее настроение. Причинно-следственная связь работала безотказно, поэтому, по мере того как с каждым годом сезон украшений сдвигался, начинаясь все раньше и раньше, Ингино ощущение праздника тоже сдвигалось. Инга шутила, что она как собака Павлова: видит елочную игрушку – начинает готовиться к Новому году. Почему все жалуются, она не понимала: атмосфера праздника для нее никогда не растрачивалась от долгого ожидания, а, наоборот, усиливалась. Инга жалела только, что Новый год отмечают в конце декабря: праздновали бы хоть на месяц позже, больше темной холодной зимы озарялось бы его предвкушением.
Придя в очередной понедельник на работу, Инга застала рабочих, устанавливающих в холле огромную елку. Тлевшее в ней ощущение праздника мгновенно вспыхнуло и засияло. Одно дело – видеть гирлянды в каких-то витринах, это был только намек на торжество, другое – елку в собственном бизнес-центре. Это уже неизбежность.
Вообще-то Новый год был парадоксальным днем – Инга любила подготовку к нему, а само отмечание – нет, и уж точно не было ничего хуже, чем та самая секунда, когда куранты отбивали двенадцатый удар, начинал играть гимн, все кричали и чокались. В эту секунду Инга всегда ощущала огромное разочарование: в детстве она его даже особо не скрывала, неодобрительно наблюдая за взрослыми с дальнего конца стола, а став старше, маскировала под теми же криками и тостами. Ей казалось, что в этот момент у нее умирает надежда: вот закончился еще один год, а ничего не произошло. Инга не знала, на что надеялась; не имело значения, был год удачным для нее или нет, – все равно она каждый раз испытывала пронзительное ощущение потери, и ей становилось так горько, словно она расставалась с чем-то неимоверно дорогим – с собой прежней, наверное. Инге казалось, что каждое первое января ей нужно начинать все заново: заново строить планы, заново давать себе обещания. Она не любила это чувство и заранее расстраивалось, что оно опять непременно ее посетит, но предшествующую ему новогоднюю суматоху вопреки здравому смыслу встречала с детским восторгом.
Инга купила кофе в кофейне на первом этаже – обычно из диетических соображений она пила черный без молока, но тут внезапно попросила апельсиново-имбирный латте, потому что он был более новогодним, и поднялась в офис. Из-за елки в холле и кофе она почувствовала такую безмятежность, что все переживания последних недель вдруг стали почти несущественными. Проходя по опенспейсу, она, однако, по привычке стрельнула глазами в сторону кабинета Ильи – он был пуст. Ингу это только больше ободрило.
Кажется, все в отделе почуяли приближение праздника и были в приподнятом настроении.
– Я на выходных была в «Икее», – рассказывала Алевтина, когда Инга подошла, – там уже все продается к Новому году. Я не удержалась и купила кучу всякого ненужного хлама – какие-то новогодние салфетки и свечки. Но ни о чем не жалею.
– Да там уже два месяца, как все продается к Новому году, – проворчал Галушкин, при этом, впрочем, улыбнувшись.
– А я видела тако-о-ое платье в рекламе в инстаграме! – Мирошина даже округлила глаза. Обращалась она к Алевтине. – Теперь все время про него думаю. Стоит, конечно, как чугунный мост, но я решила – когда себя еще побаловать, как не на Новый год. Тем более корпоратив. Я тебе скину магазин.
– А что слышно про корпоратив? – спросил Аркаша. – Когда он вообще?
Инга временами забывала об Аркашином присутствии, потому что его стол стоял немного в стороне от всех, рядом с большим фикусом. Столы остальных были составлены в прямоугольник так, что Инга сидела напротив Мирошиной, а Алевтина – напротив Галушкина, и само собой получалось, что чаще они разговаривали и обменивались взглядами вчетвером. Аркаша к тому же обычно молчал, только изредка тяжело вздыхал из-за экрана, поэтому сейчас, когда он подал голос, все разом повернулись в его сторону.
– Двадцать второго вроде, – сказала Алевтина. – Письмо еще придет.
– Ой, я так люблю наши новогодние вечеринки! – просияла Мирошина.
– Я тоже! – радостно отозвался Аркаша.
Инга покосилась на него: он во все глаза смотрел на Мирошину, но она этого не замечала, уже что-то быстро набирая в телефоне.
За весь день Илья так и не появился, а в Инге проснулся рабочий азарт – она переделала кучу дел, которые откладывала уже давно, и все сегодня у нее получалось и складывалось. Скорее всего, это было просто совпадение, но Инга усмотрела здесь лишнее подтверждение того, как хорошо ей работается, когда Илья не терроризирует ее холодным молчанием. На обеде она была весела и подтрунивала над Галушкиным, который жаловался на шпарящие батареи при аномальной жаре за окном и демонстративно обмахивался салфеткой.