Свое мыслительное упражнение Инга повторяла тем же вечером, придя к нему домой: Илья приготовил ужин, получилось действительно вкусно – плюс. При этом он хвастался дороговизной вина – минус. Он любил музыку – плюс. Но не разбирался в ней – минус. А думал, что разбирается, – минус вдвойне. В постели с ним Инга открывала что-то новое в себе – плюс. Однако его раболепие убивало в ней всякое уважение к нему – минус. Ингу качало, как на волнах, и она никак не могла устаканить свои чувства. Это ее нервировало. Она бы хотела по-настоящему влюбиться и всеми силами раздувала в себе душевный огонь, но проблески радости и приязни так и оставались проблесками, не сливаясь в единое целое.
Максим продолжал считать, что затея встречаться с начальником – скверная, и это он еще не знал об Ингиных метаниях. Она не хотела ему говорить, потому что это только подкрепило бы его убежденность. Однако Максим, похоже, и так догадывался.
На выходных он собрался за елкой, и Инга поехала с ним. Все вокруг елки обычно заказывали, но Инга с Максимом оставались верны традициям – елочный базар был неотъемлемой частью подготовки к Новому году. Бесчувственное кликанье в интернете и близко не приносило сопоставимого удовлетворения.
Инга в этом году сомневалась, покупать ли елку себе. С Ильей они договорились, что тридцать первого декабря будут у нее, и, памятуя о том, что Новый год он не отмечает, Инга размышляла, как он отнесется к елке. Не то чтобы ее так уж волновал его скепсис, но Инге не хотелось лишнего подтверждения того, насколько они с Ильей разные.
– Илья сказал, что никогда не отмечает Новый год, – поделилась она с Максимом, пока они прохаживались по елочному базару.
– Это как? – Максим остановился возле одной из елок и, кивнув на нее, сказал: – Вот эта вроде подходящего размера, как думаешь?
– Надо попросить снять с нее сетку и показать. Ну вот так. Говорит, не любит новогоднюю истерию и относится к этому как к обычному дню.
– Тю. Новогодняя истерия – это же самое замечательное.
– Вот и я так думаю! – обрадовалась Инга. – Но теперь я не знаю, покупать ли елку.
К ним подошел продавец, разрезал сетку и легонько постучал стволом об землю. Ветки закачались и немного опустились.
– А она раскроется? – засомневался Максим.
– Конечно, – неприветливо ответил продавец.
– Что-то у нее верхушка какая-то лысая…
Продавец молчал.
– А такого же размера, но попушистее у вас нет? – перехватила инициативу Инга.
– Импортные есть. Датские. Это русская сосна. Хотите пушистую, берите датскую.
– А стоит сколько?
– Эта – тысячу двести, датские – от четырех.
– Мы еще посмотрим, – сказала Инга и, взяв Максима за руку, повела дальше.
– Мне кажется, ты должна купить елку, а он пусть идет на фиг, душнила. – Максим перехватил Ингину руку поудобнее, и они продолжили ходить вдоль рядов, держась как парочка. Они часто делали это, словно хотели подразнить окружающих: вы думаете, мы вместе, а мы совсем не вместе! – Я вообще не понимаю. Ты с ним встречаться начала – сколько? месяц назад? А уже готова лишать себя радости из-за какого-то придурка.
– Даже меньше месяца, – подумав, сказала Инга. – У меня из-за этих его слов еще одна проблема есть. Я не понимаю, дарить ли ему подарок.
– А ты уже его купила?
– Ну да. Ничего особенного, туалетную воду. Я вообще не понимаю, что ему дарить пока. Ну так вот, если он не «отмечает», то, наверное, подарки тоже не дарит. Будет странно, если я ему что-то подарю, а он мне нет.
– По-моему, он просто мудак, – сообщил Максим. Они остановились у очередной елки. У этой макушка была не такой лысой, и сама она, замотанная в сетку, казалась пухлее. – Но если уж ты боишься выглядеть глупо, дождись, пока он тебе что-то подарит. Если подарит. С ума сойти, конечно, где ты вообще такого идиота откопала – не отмечать Новый год?
Инга еле слышно вздохнула. Максиму не нравились все без исключения ее молодые люди – стоило объявиться очередному претенденту на ее сердце, как Максим с усердием принимался выискивать в нем недостатки. Для людей вроде Ингиной матери это послужило бы идеальным подтверждением того, что Максим сам втайне влюблен, но Инга знала: на самом деле он просто беспокоится за нее, а еще, самую малость, боится, что кто-то потеснит его с пьедестала. В глубине души ее трогало и то и другое.
Однако сейчас у Инги испортилось настроение. Неприязнь Максима впервые имела под собой основания, и возразить ему было нечего. Это навевало на нее уныние.
В конце концов она купила елку и себе, рассудив, что не должна идти на поводу у чужих странностей. Елка кололась и пачкала руки смолой, пока Инга тащила ее домой на второй этаж, но пахла тонко, сказочно. По этому запаху, как по ниточке, Инга переносилась в детство, где отец, румяный с мороза, заносил спеленатый сверток в дом и даже мать улыбалась, глядя на его гордое лицо. У них в доме было принято наряжать елку тридцатого первого декабря рано утром, до этого она праздничным обещанием стояла на балконе в ведре с водой. Наряжали все вместе и каждый год спорили: отец хотел вешать разномастные советские игрушки, которые покупали еще его родители, мать требовала сдержанной цветовой гаммы и формы – например, только красные и золотые шары, Инга хотела побольше гирлянд. Будь ее воля, она бы все увешала гирляндами. Она не знала более пронзительного ощущения Нового года, чем когда квартира постепенно погружалась во мрак – освещена была только кухня, где мать готовила праздничный ужин, а отец помогал, и Инга прокрадывалась в комнату с елкой и молча смотрела, как огоньки на ней то разгораются, то медленно-медленно затухают, как будто дерево дышит. Потом приходили гости, повсюду зажигали свет, и елка больше не казалась такой таинственной, но Ингу так просто было не провести: она знала, что елка как бы маскируется, прячется в углу от всех этих людей, которые не могли рассмотреть ее настоящее живое нутро. Инга выбирала себе место за столом поближе к елке, и когда все начинали говорить тосты, веселиться и чокаться, незаметно кончиками пальцев пожимала елочную лапу: я знаю, что ты здесь, я тебя вижу.
В этой квартире балкона не было, поэтому устанавливать елку пришлось сразу. Инга битый час пыталась зафиксировать ее в подставке, чтобы она стояла ровно и не заваливалась, – это было утомительно, но все равно приятно. Потом повесила игрушки – Инга, как и мать, любила только шары, но разные, с напылением в виде снега, прозрачные с фигурками внутри, со смешными надписями и рисунками. Дальше она с особым наслаждением принялась за гирлянду. Тут у нее были и вовсе строгие требования: никакой эпилептической пестроты, огоньки непременно теплого желтого цвета. Укладывая гирлянду виток за витком, Инга от старательности даже высунула язык. Оставшись довольна результатом, она рухнула на кровать и лежа смотрела на елку, которая, как в детстве, размеренно дышала, обживаясь на новом месте.
В среду, последний рабочий день в этом году (вообще-то и тридцать первое было рабочим днем, но прийти собиралась только Алевтина, у которой дела не переводились, – остальных Илья отпустил), Галушкин заявился в офис мрачный как туча.
– Вам премия пришла? – спросил он, швыряя свой рюкзак на стул.
Все потянулись к телефонам.
– Мне да, – сказала Мирошина, – как обычно. А тебе что, нет?
– Мне вычли, – угрюмо ответил Галушкин. – Бурматов говорит, за опоздания. Типа они посмотрели по пропуску время прихода на работу за последние три месяца и решили.
– Я тебе говорила, что так и будет, – заметила Алевтина. Она едва взглянула на свой телефон и снова вернулась к открытому файлу на компьютере.
Инга тоже открыла банковское приложение и уставилась на цифру. Она еще никогда не получала здесь премий – слишком мало работала – и думала, что если что-то ей в конце года и начислят, то сумма вряд ли ее удивит. Однако на экране были написаны цифры в два раза выше ее зарплаты.
– А сколько обычно приходит? – спросила Инга, одновременно заходя в детализацию счета, чтобы посмотреть, откуда пришли деньги. Может быть, ей что-то вернулось? Перевел кто-то другой?
– Да обычно еще одна зарплата, – сообщила Мирошина. – Иногда меньше, если вычитают за какие-то косяки. Больше – редко.
– Мне однажды приходило больше, – сообщил Аркаша. Он выбрал стратегию по задабриванию Мирошиной, которой пользовался уже несколько дней, – старался откликаться на любую ее реплику. Пока это приводило к противоположным результатам. – Но это давно было. Я тогда только корпоративный журнал запустил.
– А тебе пришло? – заинтересовалась Мирошина.
Инга подняла глаза – она смотрела на нее.
– Ага.
– Хм, странно, ты же у нас в штате пока недолго работаешь. Ну хорошо, к Новому году никогда не помешает.
Инга погасила экран и отложила телефон. Она порадовалась, что Мирошина не знает, сколько именно ей пришло, потому что это казалось странным даже самой Инге. Она хотела спросить об этом у Ильи, но не решилась писать. Спросит, когда увидит. Однако, посидев еще некоторое время, она не выдержала и написала Максиму.
«Прикинь, мне пришла премия в конце года».
«Поздравляю».
«Я не про то. Она ОГРОМНАЯ».
Максим ответил после короткой паузы.
«Насколько огромная?»
«В два раза больше моей обычной зарплаты. Я спросила – всем обычно платят просто еще одну зарплату. Больше – только за какие-то особенные заслуги».
«И ты думаешь, это?..»
Максим так и написал: вопрос и многоточие. Инга почувствовала, что ей стало жарко.
«Ну не мог же он выдать мне особо большую премию только за то, что я с ним встречаюсь», – остервенело стуча по клавишам, выбила она.
«Это была бы тогда совсем некрасивая история. Может, у тебя все-таки есть какие-то особые заслуги?»
Инга вспомнила все, чем занималась с тех пор, как начала работать. Первые два месяца они делали совместный проект с сетью клиник, в котором она тоже принимала участие, правда, роль у нее была не самая выдающаяся. С другой стороны, этот же проект и закончился той пьянкой в баре, когда она погладила Илью по руке, а он в ответ позвал ее на обед и сообщил, что ее берут в штат полноправным сотрудником. Может, она себя недооценивает и роль у нее была не такая уж маленькая?