– Мне лучше суббота, – сказала Инга.
Вместе с Мирошиной они посмотрели на Алевтину. Та пожала плечами.
– Ну, значит, суббота, – заключила Мирошина.
Они договорились сходить на занятие по керамике – Инга немного удивилась такому выбору, но не возражала. Впрочем, когда наступила суббота, ей вдруг так расхотелось идти, что она подумала в последний момент отказаться. Промучившись полчаса, она тем не менее в конце концов решила быть последовательной и, неохотно собравшись, отправилась в центр.
Они встретились возле метро «Чистые пруды» и пошли по бульвару вниз. Студия керамики располагалась в одном из переулков между Чистыми прудами и Китай-городом – ее нашла, разумеется, Мирошина, и теперь она всю дорогу щебетала о том, как там здорово. Погода стояла отличная, настоящая весна: голубое небо, нежное солнце, деревья как будто в зеленоватой дымке от крохотных, только-только проклюнувшихся листочков. Инге даже жалко было, что они запрутся сейчас в каком-то пыльном подвале и пропустят всю сегодняшнюю красоту.
Опасения ее не оправдались – студия находилась не в подвале, а на третьем этаже, огромные окна выходили во двор, на подоконнике стоял букет нарциссов. Инге, Алевтине и Мирошиной выдали по фартуку, заляпанному краской, и посадили за гончарные круги. Занятие у них вел бородатый молодой мужчина. Когда он закатил рукава, Инга разглядела татуировки на внутренней стороне рук – на одной корабль, на другой кит.
– Какой лапочка, скажите, – засюсюкала Мирошина, когда он отошел. – Такой брутальный и преподает гончарку, ну просто прелесть же.
– Возьми телефон, – пробормотала Алевтина.
Она сосредоточенно пыталась вырастить на бешено вращающемся круге башню из глины, как ей только что показали. Башня не росла, повсюду летели брызги, но Алевтина не сдавалась, подходя к изготовлению кружки с той же сосредоточенной ответственностью, с которой писала пресс-релизы.
– И возьму. Будем с ним как в фильме «Привидение». Я леплю горшок, он накрывает мои руки своими, потом мы занимаемся бурным сексом. – Мирошина захихикала.
Некоторое время все молча занимались лепкой.
– У меня ничего не получается, – с притворным расстройством сказала Мирошина, когда бородатый мастер снова к ним подошел. – Вы мне не поможете?
– Облокотитесь на колени, чтобы зафиксировать положение рук, – велел он. – Вам нужно сжимать глину сильнее. Давайте я вам покажу. Можно?
С этими словами он крепко обхватил ком глины поверх мирошинских ладоней и потянул его вверх. Мирошина так выразительно посмотрела на девушек, что Инга едва не рассмеялась.
– Что делаете на майские? Поедете куда-нибудь? – спросила Мирошина, когда они снова остались втроем.
– Я в Сочи, – сказала Алевтина. – На йога-ретрит.
– Ого, расскажи!
– Да я каждый год езжу. У нас там компания. Йога в гамаках, всякие практики групповые. Еще психотренинги. С нами специально психолог ездит.
– Ой, я тоже хочу. У меня еще никаких планов нет.
– Да там вроде уже все места забронированы, но напиши им, может, кто-то отменится.
– Я вообще сто лет не занималась спортом, – вздохнула Мирошина. – Мне из спортзала вчера позвонили. Светлана Александровна, говорят, мы хотели рассказать про новые предложения по вашему абонементу. Последний раз вы посещали нас в феврале. Ну спасибо, говорю, что напомнили. Вот зачем так делать? Как будто мне и без этого недостаточно стыдно.
– Ну это не столько спорт, сколько погружение в себя, – серьезно сказала Алевтина.
В отличие от Мирошиной ей наконец-то удалось укротить глину на своем гончарном круге и даже придать ей некое подобие формы.
– Я не понимаю, как это работает, – отозвалась Инга. Она предпочитала слушать, нежели говорить, однако помнила, что ее цель – стать «своей». Для этого нужно было хотя бы изобразить интерес к разговору. – Йога меня всегда отпугивала своей эзотерикой. «Ощутите космическую энергию», «откройте сердечную чакру».
– Тут такого нет. Ну, по крайней мере, нам ничего такого не говорят. Мне йога вообще очень помогает. Я иногда даже плачу на занятии.
Инга недоверчиво покосилась на Алевтину. Сложно было поверить, что та вообще может плакать.
– Конечно, помогает, – убежденно согласилась Мирошина. – Я как начала работать в больших корпорациях, сразу почувствовала. Все болезни от психосоматики, поэтому важно не забывать о себе. Спорт, массаж, терапия опять же. Иногда вот что-то делаю руками, как сейчас, чтобы отвлечься. А ты, Инга, чем спасаешься?
«Пишу про вас, дур, в фейсбуке», – подумала Инга, но вслух мрачно сказала:
– Пью.
– Что пьешь? Витамины какие-то?
– Нет. Просто пью.
Алевтина рассмеялась, не отрываясь, впрочем, от своей недолепленной кружки.
– Мило, – прокомментировала Мирошина так, что сразу стало ясно: вовсе это не мило. – Но ты что, правда совсем никак себя не поддерживаешь? И к психологу не ходишь?
Инга будто оказалась на встрече элитного клуба, пропуск в который давали только тем, кто достаточно загнан и пользуется модными средствами, чтобы с этой загнанностью справиться. Она же чувствовала себя до неприличия хорошо, поэтому улыбнулась и пожала плечами – не хожу, мол, что с меня взять.
– Ну ты даешь! – протянула Мирошина. – Видимо, у тебя высокая устойчивость к стрессу. Я раз в неделю хожу. Раньше даже чаще, но сейчас не получается. Я слышала, что в «Гугле» работникам оплачивают психотерапию. Вот бы нам так же. Представляете, что мне недавно моя терапевтка сказала? Бывает депрессия, а бывает дистимия. Это то же самое практически, только полегче переносится. Расстройство настроения. Когда ты вроде вполне работоспособен, легко встаешь по утрам и делаешь дела, но радости не получаешь. Мне кажется, у меня именно оно.
Алевтина продолжала возиться со своей кружкой, а Инга не удержалась и спросила:
– Ты правда считаешь, что плохое настроение – это медицинская проблема?
– Ну, это не просто плохое настроение. Оно уже долго тянется. Изо дня в день. От этого портится качество жизни.
Инга едва заметно поморщилась. Она считала, что большая часть проблем, с которыми люди ходят к психологам, – пустая блажь. Фразы вроде «качество жизни» или «не в ресурсе», на которые она постоянно наталкивалась в фейбсуке, казались ей признаками повышенной саможалости.
Ее выражение не укрылось от Мирошиной. Она спросила:
– А ты не веришь, что длительное плохое настроение может быть признаком клинической проблемы? Может, ты еще и людям в депрессии говоришь: «Надо просто взять себя в руки»?
– Не говорю, – твердо сказала Инга. Она решила не вестись на провокации. – Я не отрицаю депрессию. Просто это все иногда бывает… немного лицемерно. Как будто мелочей и пустяков вообще не осталось, теперь все называется «травма». Люди все время рассматривают себя под микроскопом, и малейшая шероховатость кажется им трагедией. По-моему, так должно быть очень тяжело жить. Проще было бы наплевать иногда.
– Ну почему, наоборот, – вмешалась Алевтина, – мне кажется, так рассуждает только поколение наших родителей. Они привыкли сжимать зубы и превозмогать. Только зачем терпеть боль, если можно сразу ее облегчить и не срывать ни на ком другом? Какая разница, большая у тебя проблема или маленькая, если она доставляет неудобство.
Алевтина говорила очень спокойным голосом – несмотря на то, что они спорили, Инга почувствовала умиротворение. Они изначально сели так, что Алевтина оказалась в центре, заняв стратегическое положение: своей сдержанностью она как будто уравновешивала два полюса.
Инга, однако, решила не сдаваться.
– Мне кажется, настоящая проблема не в том, что людям что-то причиняет неудобство, а в том, что они размышления об этом неудобстве тащат за собой. Обдумывают сто раз, платят деньги, чтобы снова его обсудить, когда гораздо проще было бы просто забить.
Мирошина негодующе фыркнула:
– Ну прекрасно! То есть вместо того, чтобы пойти к специалисту и проговорить, лучше закрыться в себе и двинуться. И где, позволь узнать, грань между большими проблемами и маленькими? Если меня изнасиловали, то можно к психологу, а если в метро облапали – то нет?
– У каждого свой предел, я думаю. Но я не понимаю, например, когда люди говорят: «В детстве родители заставляли меня целовать дедушку, а я не хотела, и теперь у меня проблемы с выстраиванием границ».
Формулировка «выстраивание границ» для Инги была еще одним маркером, что человек слишком любит копаться в себе.
– Ты, Инга, рассуждаешь как в каменном веке, – отрезала Мирошина. – Очень много проблем идет из детства, глупо это отрицать. И это прекрасно, что люди наконец-то начали заниматься своим ментальным здоровьем и говорить на табуированные темы. Мы движемся к здоровому обществу, где переживания не обесцениваются.
– Да я не против, – примирительно сказала Инга, которой надоело спорить. – Просто все почему-то забывают о личной ответственности. Так много говорят о «субъектности», а когда потом рассказывают о своей травме, кажется, что они как перекати-поле – их носило туда-сюда, нехорошие люди делали плохое, все кругом виноваты, а они вообще ни при чем.
Мирошина выглядела так, как будто сейчас взорвется от негодования.
– Ладно, ладно, – поторопилась сказать Алевтина. – Давайте закончим этот спор. У всех разный опыт. Ты, Инга, так и не сказала, что делаешь на майские? Поедешь отдохнуть?
Инга помолчала, прежде чем ответить.
– Нет, не поеду. Сразу после майских везу журналистов в пресс-тур. – Инга подумала еще и добавила: – В Париж.
Мирошина уставилась на нее, и даже Алевтина оторвалась от своей поделки и изумленно на нее посмотрела. По этому взгляду Инга мрачно констатировала, что с надеждой стать «своей» пора завязывать.
– А разве не ты должна была ехать в Париж? – спросила Мирошина у Алевтины, не сводя с Инги глаз.
– Да это давно было, мы ни о чем тогда не договаривались, – задумчиво ответила Алевтина. – Я только удивляюсь, как я об этом не знала. Я же начальница отдела. Тебе Бурматов поручил?