Инга, заметив журналистов, тут же отвела глаза и попыталась сбежать – то есть резко развернулась на сто восемьдесят градусов и торопливо пошла в обратную сторону, постаравшись, однако, придать лицу озабоченное выражение – может, кто-то решит, что она что-то забыла. Явиться к ним в нынешнем состоянии значило навсегда похоронить свою репутацию ответственного профессионала. Однако, сделав пару шагов в противоположную сторону, Инга представила, как глупо выглядит со стороны. Наверняка журналисты тоже ее заметили. Заскрипев зубами, она вновь развернулась, расцвела настолько очаровательной улыбкой, насколько могла, и направилась к ним.
– Можно? – спросила она и, не дожидаясь ответа, поставила свою тарелку с булочкой на стол.
– Конечно! – засуетился Батонов, отодвигая в сторону пустые стаканы из-под сока и чашки. – У нас же еще есть время, мы пока не опаздываем?
– Еще двадцать минут.
– Замечательно.
Все молчали. Кажется, Инга своим появлением прервала какой-то разговор. Она осторожно откусила самый краешек булочки – хлопья сухого слоеного теста посыпались на одежду, и она резко склонилась над тарелкой.
– Давно работаете? – спросил Батонов.
Инга торопливо вытерла губы и отряхнула блузку. Но крошки, казалось, все равно остались у нее на лице.
– Чуть больше полугода.
– И как вам? С нами.
– С вами лично? – удивилась Инга.
Батонов рассмеялся, как будто она сказала что-то смешное, и пододвинул к ней салфетницу, за которой Инга потянулась.
– С журналистами вообще. Нас обычно не любят.
– У меня никогда не было трудностей с журналистами.
– О, это вы еще с Котовым близко не работали, – сказала Оксана. Она была как ртуть: все время двигалась, убирала волосы за ухо, тут же снова трясла головой, вертела в руках ложку, по-разному усаживалась на стуле. От ее мельтешения у Инги рябило в глазах. – Он мертвого разбудит, лишь бы вопрос задать.
Инга помнила, что Котов – долговязый парень в очках. Пока ей казался исключительным только его рост.
– Так и надо, – уверенно сказал Вячеслав. Он облокотился на стол и хрустнул пальцами. – Это вы, молодежь, мнетесь.
– Котов тоже молодежь.
– Значит, он все правильно понимает. У меня в отделе была стажерка, вроде толковая. Я ее отправил брать интервью у менеджера одной там авиакомпании. А она приходит потом и говорит: я один раз вопрос задала, он как-то отбрехался. Но не могу же я спросить еще раз, человек же ясно дал понять, что не ответит.
– А вы ей что?
– А я ей сказал, что она может прямо сейчас манатки собирать и идти в ту авиакомпанию пиарщицей, если она так об их руководстве печется.
Все усмехнулись, впрочем без особой искренности. Инга скривила губы.
– Вы не обижайтесь! – заметив это, сказал Вячеслав. Смущенным он нисколько не выглядел. – Я ничего против пиарщиков не имею. Вы тоже нужны, помогаете нам. Вы вот вообще нас всех в Париж повезли, отчего ж мне иметь что-то против? Просто журналистика – это не обычная работа. Это призвание. Многие думают: а, легкотня, я в школе сочинения хорошо писал, значит, и здесь смогу. Нет. Журналистика – это не просто слова в предложения складывать, это искать информацию, обрывать телефоны, расследовать, докапываться до сути. Мало кто может.
– Но вы же пишете про новые технологии. – Инга не хотела спорить, слова вырвались сами. – Вы много занимаетесь расследованиями?
Вячеслав засопел, но тут вмешалась Наталья. Сегодня она выглядела еще более сонной и презрительной, а ко всему прочему – заметно отекшей. Инга заподозрила, что Наталье хуже, чем ей.
– Я много раз занималась журналистскими расследованиями. И мы не просто пишем про «новые технологии», как вы выразились. Или вы считаете, что отвезли нас в Париж – и получили на блюдечке рекламный материал?
Инга действительно считала примерно так, но по тону Натальи поняла, что признаваться в этом не стоит.
– Я ни в коем случае не пытаюсь умалить вашу работу, – торопливо заверила она, – ни работу журналистов вообще, ни тем более журналистов, специализирующихся на ай-ти.
Инга не знала, зачем добавила «тем более». Видимо, от волнения. Все за столом молчали и смотрели на нее – только Наталья, едва договорив, тут же принялась ковыряться в тарелке, демонстрируя полное безразличие к Ингиным попыткам оправдаться.
– Ладно. – Инга встала, поняв, что прощение так просто не заслужить. – Я пойду в лобби, буду ждать вас там.
Она выходила из зала, спиной ощущая сверлившие ее взгляды, но когда у самой двери украдкой обернулась, на нее никто не смотрел.
Один из журналистов не спустился вовремя, и Инге пришлось просить на ресепшен, чтобы ему позвонили в номер. Выяснилось, что он проспал, всем пришлось его ждать, поэтому к открытию они опоздали. Инга проклинала судьбу, которая уготовила ей такой простой день вчера, когда она была трезва и целеустремленна, и сложный – сегодня, когда она мучилась похмельем.
Первым опозданием проблемы не ограничились: весь день шел наперекосяк. Опаздывали спикеры, опаздывали журналисты, Ингу постоянно дергали сообщениями и звонками, она сама то и дело терялась в огромном зале выставочного комплекса и не могла найти нужный павильон. Инга довольно быстро поняла, что имела в виду Оксана, сказав, что Котов «мертвого разбудит», – он атаковал ее ежечасно, требуя дать ему какой-то буклетик, познакомить с очередным человеком и перенести согласованное время интервью, потому что он уже разговорился с кем-то другим.
Людей было море, и в их потоке Инга ощущала себя неуютно. Ей казалось, что все знают друг друга и радуются при встрече, только она не знает никого, да еще и все делает неправильно, вызывая недовольство. Говорить по-английски сегодня тоже не получалось: Инга мямлила и подолгу не могла вспомнить самые простые слова. Она зареклась пить в оставшиеся дни.
Илью она не видела целый день и старалась не думать о нем, но ничего не выходило. Обрывки воспоминаний то и дело приходили на ум. Она стояла возле автомата с кофе, и перед ее глазами вдруг мелькнула картина, как она вынимает из ушей сережки и кладет их на стол в номере. Даже такая безобидная деталь заставила Ингу дернуться, словно она неосторожно дотронулась до свежей раны. Ее вчерашняя злость на себя прошла, сменившись тупым отчаянием: она предчувствовала, что Антон обязательно все узнает. Она не понимала, откуда взялась эта уверенность, и главное, почему сейчас. Одновременно Инге мерещилось, что все люди, которых она встречает, уже знают про нее что-то и смотрят косо. Чем больше она нервничала и жалела себя, тем больше поводов для этого находилось, словно ее собственный мозг обратился против нее и безжалостно подбрасывал новые причины. Она даже начала ощущать стыд перед Ильей: ей вдруг померещилось, что вчера она вела себя чересчур развязно. Инга вспомнила, что, когда они занимались сексом, она ударилась головой о спинку кровати. Сегодня это казалось ей несмываемым позором. Ей хотелось спрятаться и поплакать.
Однако после обеда день как будто стал налаживаться, а на самом деле это просто Инга начала приходить в себя и постепенно воспряла духом. Она боялась писать Антону, уверившись, что он каким-то шестым чувством обо всем догадался, но тут он написал ей сам, и Инга успокоилась. К вечеру она ощущала себя полной сил, и конец света, который еще несколько часов назад был неминуем, отложился на неопределенный срок. Сейчас она вернется в гостиницу, переобуется из каблуков в сандалии и наконец-то убежит гулять по Парижу. Она не сомневалась, что, как только ее захватит новый город, тревога окончательно пройдет.
Этому не суждено было сбыться – на входе в отель она столкнулась с Ильей. Он не писал ей весь день, что утром ее еще радовало, а потом, как и все остальное, начало безотчетно беспокоить. Сколько бы она ни напоминала себе, что Илье свойственно пропадать, Инга не могла отделаться от ощущения, что его молчание наделено зловещим смыслом. Причин для этого не было, но Ингин разум, взвинченный похмельем и паранойей, любезно сконструировал одну – она стала думать, что вчера совершила какую-то особенную глупость или неловкость, о которой забыла. Инга успокаивала себя, что даже если и так, ничего страшного не случилось, что она все равно собиралась расставаться с Ильей, поэтому это только к лучшему, но не могла одолеть смятение.
Увидев Илью, она в первую секунду испугалась. Илья шел ей навстречу с каменным лицом, и у Инги упало сердце. Однако, поравнявшись с ней, он вдруг расцвел улыбкой и сказал:
– Весь день от меня пряталась, никак не мог тебя поймать.
Сердце взмыло на свое законное место, и Инга тоже не смогла сдержать улыбку.
– Я не пряталась, просто бегала с этими. – Она мотнула головой в спину удалявшимся журналистам.
– Как все прошло в первый день?
– Да вроде бы хорошо… Никто ведь не возмущался из руководства, ты не слышал?
– Не слышал, а почему кто-то должен был возмущаться?
– Да Батонов из «Коммерсанта» опоздал к Кантемирову почти на двадцать минут, и я подумала, вдруг он недоволен…
Говоря это, Инга почти с мольбой смотрела на Илью, мечтая, чтобы он ее успокоил.
– Я ничего такого не слышал, – повторил Илья. – У меня сейчас как раз с ним встреча, после нее могу тебе рассказать, если он как-то упомянет.
Инга поднялась к себе в номер, но гулять не пошла – осталась ждать, когда Илья ей напишет. Он не писал долго, за окном уже начало темнеть. Стало понятно, что сегодня Инга уже не погуляет. Ей хотелось спать, и из-за молчания Ильи она опять начала впадать в уныние. Может быть, Илья о ней забыл? А может быть, Кантемиров сказал про нее что-то ужасное?
Сообщение от Ильи пришло в девять вечера: «Спускайся в лобби, я тут в баре». Инга вихрем пронеслась по комнате, спешно переодеваясь. Ее наряды делились на три типа: то, в чем она ходила в номере (спортивные штаны и футболка), то, в чем можно было ходить в коридоре гостиницы (парадные спортивные штаны и рубашка, завязанная узлом на поясе), и то, в чем можно было ходить по улице. Удостоверившись, что она добилась нужного эффекта – выглядит настолько расслабленно, чтобы никто не заподозрил ее в излишнем старании, и при этом настолько прилично, чтобы уместно смотреться в ресторане, она спустилась в бар.