Ей хотелось согласиться немедленно, но она знала, что такие решения нельзя принимать сгоряча. Тем не менее ее воображение уже захватила эта идея, и Инга не сомневалась, что скажет да.
В офис она входила, придав себе высокомерный и неприступный вид. Все внутри нее пульсировало от возбуждения и предчувствия схватки, от которой Инга не собиралась уклоняться – наоборот, она готовилась броситься в самое пекло.
Отдел встретил ее гробовым молчанием. Пока Инга шла по проходу, они подняли головы и следили за ней глазами.
– Привет! – жизнерадостно поздоровалась Инга и небрежно поставила сумку на стол.
– Привет, – после паузы сказала Алевтина, видимо за всех. Остальные по-прежнему молчали.
Инга села в кресло.
– Ну что вы так на меня смотрите, – рассмеялась она.
Мирошина отвела глаза и принялась перебирать бумажки на столе.
– Ты знаешь почему, – опять после паузы произнесла Алевтина. – Мы все прочитали твой пост.
– И что вы думаете?
– Мы пока не очень понимаем, что сказать…
– Да все мы отлично понимаем! – оборвал ее Галушкин, так резко откинувшись в кресле, что оно заскрипело. – Ты хоть понимаешь, что теперь будет с нами? Ты всех нас подставила!
– Каким образом я вас подставила? – холодно спросила Инга, однако уверенность начала от нее ускользать.
– Они уже объявили, что собирают дисциплинарную комиссию, – сказала Мирошина.
Инга перевела на нее взгляд – Мирошина смотрела на нее пристально и испытующе и была совсем не похожа на себя. Инга никогда прежде не видела на ее лице такого серьезного, сосредоточенного выражения. Впрочем, осуждения в нем не было, и это позволило Инге с вызовом сказать:
– Ну и правильно.
– Это значит, что нас всех будут таскать на эту комиссию. Выяснять, видели ли мы что-нибудь, можем ли подтвердить, какой Бурматов руководитель, какие у нас отношения в отделе. Весь этаж потащат. Они каждого из нас будут проверять, и все из-за тебя.
Галушкин поднял дырокол, а потом свирепо бухнул его на место. Следующим движением он резко передвинул телефон, чтобы выровнять его в параллель с краем стола.
Инга с презрением наблюдала за его манипуляциями.
– А ты из-за чего волнуешься? Или тебе тоже есть что скрывать, как Бурматову?
Галушкин хотел что-то ответить, но Алевтина бросила на него предостерегающий взгляд.
– Где, кстати, сам Бурматов? – продолжила Инга. – Не вижу его в кабинете. Прячется?
– Ему запрещено появляться в офисе, пока не состоится комиссия, – тихо сказала Алевтина. – И с тобой общаться тоже запрещено. И с нами.
– А почему вы все об этом знаете, а я нет?
– В почте письма. Прочитай.
Инга включила компьютер и открыла имейл, разосланный с адреса Кантемирова.
«Руководству компании стало известно об обвинениях в адрес одного из наших сотрудников, руководителя департамента коммуникаций Ильи Бурматова, в неподобающем поведении. Безопасность и комфортная атмосфера на рабочем месте всегда были нашим главным приоритетом, поэтому мы с особым беспокойством относимся к подобным заявлениям. В нашей организации нетерпимо относятся ко всем случаям злоупотребления полномочиями, сексуальных или иных домогательств, а также нарушению профессиональной этики. По фактам этих обвинений будет немедленно проведено внутреннее расследование.
На данный момент указанный сотрудник отстранен от работы. Его отстранение носит временный характер и само по себе не является признанием вины. В течение недели дисциплинарная комиссия проведет проверку случившегося и вынесет решение, которое будет доведено до вашего сведения.
Мы обращаемся ко всем сотрудникам: если вам известны факты, способствующие скорейшему проведению расследования, мы просим немедленно сообщить об этом».
Инга обратила внимание на фразу «нарушение профессиональной этики» и подумала, не скрывается ли за этим угроза и в ее адрес. Впрочем, эта мысль не задержалась в ее голове, оставив после себя только смутное беспокойство, потому что Инга увидела следующее письмо, от Бурматова. Оно было адресовано их департаменту коммуникаций.
«Всем привет! Вы уже знаете, что произошло – меня отстранили от работы до окончания внутреннего расследования. Не скрою, это большое потрясение для меня, и мне очень жаль, что я не могу быть сейчас рядом с вами, чтобы ответить на ваши вопросы. Не сомневаюсь, что их много. Мне запрещено общаться с командой и делать какие бы то ни было заявления, но это письмо я не могу не написать.
Во-первых, я хочу извиниться перед теми, с кем я вел себя «неподобающим образом». Ох уж и словечко… Тем не менее я искренне сожалею обо всех случаях, когда я задел кого-то. Я точно знаю, что это было не намеренно, но извиниться никогда не помешает.
Во-вторых, я хочу извиниться лично перед Ингой. Если наше общение доставило ей так много боли и дискомфорта, как она пишет, то я должен сказать, что никогда не желал этого. Я не согласен с большинством ее обвинений, однако сейчас не время и не место об этом говорить.
В-третьих, я приношу извинения всем вам за то, что в этой ситуации вы оказались пострадавшими. Поломка многих рабочих процессов, которая неизбежно сейчас произойдет, – это, конечно, моя ответственность. Признаюсь вам честно, это злит меня больше всего, однако, как я уже написал, сейчас для меня не время делиться своими личными переживаниями. Пока наш департамент переводят в подчинение Елены Меркуловой, многие из вас ее знают. Она прекрасный специалист и руководитель и, я уверен, сделает все возможное, чтобы происходящее поменьше сказывалось на работе.
Я очень рассчитываю, что проверка скоро закончится и мы все сможем вернуться к нормальной жизни».
– Ах ты гаденыш, – пробормотала Инга себе под нос.
Она скопировала письмо и отправила Максиму.
«Честно говоря, если бы я не знал его по твоим рассказам, подумал бы, что он в целом нормальный чувак, – написал Максим. – По письму так выглядит. Не скандалит, извиняется. Но мы-то, конечно, все понимаем».
Инга перечитала письмо Бурматова еще раз. Она не сразу поняла, что конкретно вызвало ее недовольство, но после комментария Максима все стало ясно: главным недостатком этого текста была его положительность. Обмануть Ингу Илья не мог, но вот остальных – запросто. Инга злилась, и злость была особенно острой от бессилия. Она хотела крикнуть всем, чтобы не верили, написать письмо в ответ, а еще лучше – переписать свой пост, чтобы наверняка лишить Илью возможностей оправдаться, но ничего из этого сделать не могла.
– Прочитала? – неприязненно спросил Галушкин, когда она с хмурым видом отстранилась от экрана.
– Прочитала. И что такого? Или вы поверили, что ему жаль? Так вот: ни черта ему не жаль. Вы плохо его знаете.
– Инга, – осторожно начала Алевтина. Ингу уже порядком раздражал этот ее тон, да и роль парламентера тоже. – Мы действительно не знаем, что у вас случилось. Для нас это все как гром среди ясного неба. Мы просто немного… ну, ты тоже нас пойми, для нас всех в первую очередь это означает очень много осложнений, и по работе, и вообще…
– Почему «тоже»?
– Что?
– Ты сказала: ты тоже нас пойми. Как будто вы меня сейчас понимаете. Что-то непохоже.
– Мы просто не хотим делать никаких выводов и принимать ничью сторону, пока проверка не закончится, – прохладно заметила Алевтина. – Илью мы знаем давно и никогда не сталкивались…
– То есть дело в этом? Вы ему верите, потому что вы друзья?
– Я этого не говорила. И незачем сразу на меня бросаться. Твои обвинения очень серьезные, и если они подтвердятся, это будет ужасно. Но вообще-то у нас в стране презумпция невиновности, поэтому мы все хотим дождаться окончания проверки. К тому же, если у вас были неуставные отношения, это само по себе все осложняет.
Сверля ее взглядом, Инга вдруг вспомнила про фотографию в столе Ильи, на которой он стоял с Алевтиной возле стены. Интересно, она в самом деле шокирована обвинениями или просто делает вид?
– Да знаем мы и так, что выявит эта проверка! – рявкнул Галушкин. – Компания международная, они исков от баб боятся как огня. Прогнутся и уволят Бурматова, что бы там на самом деле ни произошло!
– Паша, ну мы действительно не знаем, что произошло, – сказала Мирошина. Она по-прежнему была до странности тихой и строгой.
– Не знаем. Но я не доверяю людям, которые чуть что, сразу пишут в фейсбук. Если у тебя были претензии, ты могла сначала в отдел кадров пойти? Зачем было весь этот цирк устраивать? Me Too, тоже мне.
– Куда я там пошла, тебя не касается, – проговорила Инга неожиданно звонким, высоким голосом. От явных нападок Галушкина и завуалированных – Алевтины она почувствовала себя затравленной. – Я жалеть Бурматова не собираюсь. Он работает с кучей людей, вот пусть они все о нем знают. Он мне угрожал!
– Да, мы прочитали, – быстро сказала Алевтина, надеясь, видимо, потушить Ингин гнев, но та не обратила на нее внимания:
– Как вы вообще можете его защищать?! Вам кажется, что вот это все – нормально для начальника?
– Мне кажется, для подчиненной это тоже ненормально, – сощурив глаза, презрительно, с расстановкой сказал Галушкин. – Если он к тебе приставал, сказать «что ты делаешь, прекрати» язык отсох?
Инга открыла было рот, но не смогла выговорить ни слова от возмущения и обиды. Несколько секунд она молча смотрела на Галушкина, не зная, как отреагировать. Встать и уйти? Бросить в ответ что-нибудь оскорбительное?
– Блин, Паша, успокойся уже, пожалуйста. – Голос Мирошиной впервые за утро обрел окраску, став слегка раздраженным. – Все давайте успокоимся и не будем это обсуждать. Поругаемся, а толку.
– Правда, давайте перестанем, – пробормотал Аркаша.
Инга совсем забыла, что он тоже здесь. Аркаша молчал и, кажется, даже не шевелился, пока шел разговор, только с тревогой по очереди смотрел на собеседников.
После этого все и правда замолчали, хотя Галушкин не выглядел успокоенным, а Инга, хоть так и не нашлась с ответом, внутри дрожала от бешенства. Чтобы переключиться, она открыла свой пост в фейсбуке – под ним уже было почти две тысячи лайков – и погрузилась в чтение комментариев. Она надеялась прочитать слова поддержки, но то ли сейчас они не попадались, то ли она их не замечала. Ее взгляд фокусировался только на тех, где ей не верили или осуждали ее.