Инга храбро щелкнула мышкой, отправляя пост в свободное плаванье.
На этот раз спрятаться и переждать момент, когда все прочитают, ей не хотелось. Переход Мирошиной на ее сторону укрепил Ингину твердость. Она скопировала ссылку на пост и отправила ей его в телеграме. Мирошина прочитала сообщение, но ничего не ответила. Ее все еще не было на месте, но когда пять минут спустя она наконец-то появилась, то, поздоровавшись со всеми, на Ингу не посмотрела. Инга же, наоборот, впилась в нее глазами, стараясь рассмотреть на ее лице знак ободрения или хотя бы соучастия, но не обнаружила ничего – выражение Мирошиной было лишено всяких эмоций. Сев за стол, она отгородилась монитором.
Ингу царапнуло это безразличие, но она решила пока не придавать ему значения. Если бы Мирошина была зла, наверняка бы что-то ей написала. Возможно, ей нужно время, чтобы осознать свою новую роль, кроме того, она, должно быть, страшно напугана в преддверии скорой реакции коллег. Инга обновила фейсбук. Под ее постом появились первые комментарии.
Сначала она воспряла духом: в первом же было написано, что сомневаться не приходилось, такие инциденты, как Ингин случай с Бурматовым, редко возникают на пустом месте. Однако следующие комментаторы были настроены вовсе не так однозначно. А что это за странная коллега? Почему она не пишет сама? Почему Инга не называет ее имя? Бережность к чувствам других – это, конечно, хорошо, но если уж рассказывать историю, то до конца. И кроме того, что это за история? Из поста ничего не ясно. Коллега с Бурматовым встречалась? Он принуждал ее к сексу? Секс вообще был или все ограничилось приставанием? Может, он ей просто комплимент сделал, а теперь она решила примазаться к громкой истории? Или, может, Инга вообще все это выдумала?
Инга ошеломленно водила глазами по строчкам, а потом отмотала страницу выше и еще раз перечитала пост. Да, имя Мирошиной и детали их с Ильей романа, несомненно, придали бы ему веса, но ведь он, как и первое Ингино признание, держался на ее честном слове. Почему в первый раз ей поверили, а теперь, когда она добавила подробностей, вдруг усомнились?
– Ты что, опять пост написала? – вдруг воскликнул Галушкин.
Аркаша с изумлением посмотрел на него, а потом на Ингу.
Инга в свою очередь покосилась на Мирошину, но ту по-прежнему надежно скрывал монитор.
– И что это за коллега? – продолжал Галушкин, глядя в компьютер и медленно прокручивая колесо мышки. – Кто тебе это наплел?
Инга опять с надеждой бросила взгляд туда, где сидела Мирошина. Ну же, покажись, мысленно взмолилась она. Ответь ему!
Из-за мирошинского монитора не раздавалось ни звука.
Инга как бы невзначай немного отъехала от стола, чтобы изменить угол обзора. Мирошина сидела, уставившись в экран с озабоченным видом. На Галушкина она не смотрела, будто не слышала его.
– Ну, Инга? Тебе это кто-то рассказал? Или ты сама это выдумала?
– Мне это кто-то рассказал, – отчеканила Инга, испепеляя Мирошину взглядом. Та не реагировала. – И я уверена, что этот человек подтвердит мои слова.
– Инга, хорошо, что ты на месте, – раздался в отдалении голос Алевтины. Она спешила к столу и выглядела встревоженной. Обернувшись, Инга увидела, что несколько человек, сидевших неподалеку, тоже подняли головы, услышав эти слова, и посмотрели сначала на Алевтину, а потом на саму Ингу, причем на нее явно дольше, чем следовало. – Тебя там зовут. Кантемиров. Сказал срочно.
Инга не торопясь встала из-за стола. От Алевтины, стоявшей рядом, сильно пахло духами, и Инге показалось, что с этим пряным тяжелым запахом ее обволакивает мрачное предчувствие.
– А ты откуда знаешь? – спросила она.
– Я только что от него. Уже уходила, но задержалась в приемной. Он в последний момент и попросил тебя позвать.
Когда Инга вошла в приемную, кантемировская секретарша скользнула по ней равнодушным взглядом и ничего не сказала. Инга помнила, что она и в прошлый раз не проявила интерес, и подумала, что та, может быть, ничего не знает. Однако секретарша сняла телефонную трубку и сказала в нее:
– Сергей Степанович, Соловьева пришла, – и Инга поняла, что она отлично осведомлена. На ее невозмутимом лице теперь явственно проступало лицемерие. Сколько еще людей в офисе, которые вроде бы не обращали на нее внимания, на самом деле просто изощреннее, чем другие, его скрывали?
Секретарша положила трубку и кивнула на дверь. Инга вошла.
На этот раз Кантемиров был один и стоял у окна, заложив руки за спину.
– Вы написали новый пост, – не оборачиваясь, проинформировал он Ингу, словно сама она не догадывалась.
Инга помедлила в дверях, не зная, куда ей нужно сесть. Стула на этот раз не было. Подумав, она осторожно приблизилась к Кантемирову и замерла в метре от него, вполоборота к окну, лицом к начальнику.
– Да, – согласилась она, хотя Кантемиров вроде бы тоже в подтверждении не нуждался.
– Вы можете назвать имя коллеги, о которой вы пишете? Она готова подтвердить вашу историю?
– Она рассказала мне об этом по секрету. Сказала, что вы уже вызывали ее и она с вами беседовала, но тогда ни в чем не призналась. Но я думаю, теперь она подтвердит. Это Светлана Мирошина.
Кантемиров продолжал разглядывать пейзаж. Он молчал так долго, что Инга невольно покосилась за окно, чтобы понять, что там его увлекло.
– Проверка почти закончена, – наконец отмер он. – У нас было готово решение, которое, надеюсь, всех бы устроило. Хотя в таких случаях никого обычно ничего не устраивает, что бы ты ни делал. Но теперь с этим вашим новым разоблачением все придется еще раз пересмотреть. Вы планируете подавать в суд?
На последних словах Кантемиров резко повернулся к Инге.
– Нет… – пробормотала она, немного опешив. – Не думаю… То есть это зависит от решения. Не знаю, я так далеко не заглядывала.
– Да не так уж это и далеко. Но если не планировали, то хорошо. Это, разумеется, ваше право, но я бы предпочел решить дело миром. Хорошо, если вы того же мнения.
Кантемиров отошел от окна и направился к столу. Инга осталась стоять на месте.
– И что вы собираетесь делать?
– Поговорим еще раз со всеми. Что мы еще можем делать, – в голосе Кантемирова послышалось раздражение. – Спасибо, вы можете идти.
Инга помялась у окна. Кантемиров казался ей сегодня усталым и совсем не страшным, поэтому ей вдруг пришла в голову мысль, что если она сейчас найдет правильные слова, то сможет все объяснить ему по-человечески, и тогда он посочувствует ей и поддержит.
– И еще знаете что? Я думаю, вам лучше сегодня пойти домой, – вдруг сказал Кантемиров, после чего грузно опустился в кресло. Оно под ним просело и как будто выдохнуло.
– Домой?
– Да. Я думаю, так для всех будет лучше.
– В каком смысле? Вы меня тоже решили отстранить от работы, как Бурматова?
– Нет-нет. Никакого отстранения. Считайте это выходным. Отдохните пару дней, а когда проверка завершится, вернетесь.
Инга с недоумением продолжала смотреть на Кантемирова. Он откашлялся и взялся за телефон, видимо намекая, что разговор окончен.
– И как я пойму, когда проверка завершилась? – наконец спросила она.
– Ну, мы вам сообщим сразу же, – сказал Кантемиров и добавил с поспешностью, словно хотел таким образом Инге польстить: – Вы все-таки важнейший участник этой истории.
Инга еще несколько секунд поискала в себе те проникновенные слова, которые могли бы склонить Кантемирова на ее сторону, но поняла, что возможность, если она и была, уже упущена. Она вышла из приемной, бросив недружелюбный взгляд на апатичную змею-секретаршу, спустилась на свой этаж и, подойдя к столу, принялась швырять вещи в сумку.
– Ты уходишь? – осторожно спросил Аркаша, оторвавшись от компьютера и некоторое время понаблюдав за ней. Остальные делали вид, что совершенно не интересуются Ингиными сборами.
– Да. Мне дали выходной.
Галушкин хмыкнул, глядя в какой-то листок. Неясно было, его хмыканье относилось к тому, что там написано, или к тому, что сказала Инга. Она с силой вырвала зарядку из розетки и, скомкав, затолкала ее в сумку. Хмуро оглядев всех, Инга процедила:
– Ну, до скорого.
Ей нестройно ответили, но она смотрела только на Мирошину. Та вместе со всеми открыла рот и беззвучно пошевелила губами, обозначая прощание, но глаза на Ингу так и не подняла.
Максим считал, что это даже к лучшему. «Зачем тебе тусоваться в этом серпентарии, – увещевал он. – Они будут на тебя пялиться, пока эта проверка не закончится. Вот уволят Бурматова, и вернешься в офис героиней. А потом уедешь в Париж. Боже мой, что я буду делать, когда ты уедешь в Париж!» Инга не разделяла его оптимизм. Она считала, что отстранение, или «выходной», – как ни назови, все одно и то же – уравнивало ее в глазах остальных, в первую очередь проверяющих, с Ильей. Так она как будто приобретала ауру виновности.
Комментарии в фейсбуке тоже не способствовали душевному подъему. Под постом люди продолжали делиться сомнениями, да и сам он почему-то разошелся совсем не так, как первый. По крайней мере, известные феминистки на этот раз не торопились про него писать. На странице Ильи тоже почти не прибавилось постов: появилось только одно сообщение, хотя раньше их было по несколько в день. Какая-то незнакомая Инге женщина требовала от него ответа, ссылаясь на новые обвинения. Илья по-прежнему молчал.
Мать тоже молчала. Маятник внутри Инги опять качнулся прочь от раскаяния в сторону обиды, но теперь это была не та прежняя, заносчивая обида, а, наоборот, жалостливая и обращенная к миру в целом. Инге хотела, чтобы ей посочувствовали, приласкали и погладили по голове. Мать не спешила оказывать ей поддержку, и это казалось Инге жутко несправедливым, но она так нуждалась в ней, что уже была готова пренебречь гордостью. Поэтому, бесцельно проведя остаток своего первого «выходного» дня, Инга не выдержала и написала ей: «Хочу заехать. Ты дома?» Мать прочитала сразу же, но не отвечала пять минут, что взвинтило Ингину потребность в любви, отчаяние и обиду до предела. «Дома, приезжай», – наконец написала мать, и Инга поехала.