– А ты то есть, значит, не волнуешься? – усмехнулась Инга, поднеся стакан к глазу и глядя на Антона через стекло. – Не переживай, я понимаю.
– Я не это хотел сказать. Я очень волнуюсь. И очень волновался всю неделю, потому что чувствовал, что что-то не так, но не мог от тебя ничего добиться. Но я имел в виду другое. Ты не рассказала мне о том, когда это все происходило.
– Что ты имеешь в виду?
– У этого Бурматова в посте, – перед фамилией Ильи Антон сделал паузу и произнес ее с легким отвращением, – написано, что вы расстались в мае.
Некоторое время Инга недоуменно на него смотрела. Стакан она сначала опустила, а потом поставила на стол.
– А мы начали встречаться в апреле, – закончил Антон.
Он стоял перед ней чуть ссутулившись, с руками в карманах, а договорив, отвел челку со лба. Волосы у него были блестящие и мягкие даже на вид, и Инга вдруг вспомнила, как ей нравилось запускать в них пальцы и проводить, как будто расчесывая.
– Так ты за этим пришел, – протянула она. – Ты пришел устраивать сцену ревности.
– Я не собираюсь ничего устраивать. Ты прекрасно знаешь, что я никогда не устраиваю никаких сцен. Я пришел поговорить и понять. То есть ты была со мной и параллельно встречалась с ним?
– Если это можно назвать встречанием, – хмыкнула Инга и, снова взяв стакан, отпила.
– Я не знаю, что у вас там было, и, если честно, на этом этапе уже совершенно не хочу разбираться. Он пишет одно, ты пишешь другое. Окей, я верю тебе. Но ты в любом случае имела с ним какие-то отношения и при этом мне врала, что у тебя никого нет?
– Получается, что так, – спокойно сказала Инга.
Она надеялась, что Антона огорошит такая покладистость, он усомнится, пристанет с расспросами, а в конце концов переубедит себя сам – просто потому, что не сможет поверить, будто Инга могла так легко признаться. Это был не то чтобы план. Для Инги по-прежнему любая длинная цепочка размышлений, как лесная тропинка, терялась во мраке. Однако она инстинктивно чувствовала, что люди обычно не верят правде, которой верить не хотят.
– Окей, – сказал Антон. – Я понял. Это все, что я хотел знать.
Он развернулся и вышел из кухни. Инга слышала, как он возится с ботинками, а потом раздался дверной щелчок и наступила тишина.
– Ну, – вслух сказала Инга сама себе, – можно выпить еще.
Она налила виски в опустевший стакан и отправилась набирать ванну.
Утро выдалось чудовищным: голова кружилась и болела, в глазах темнело, во рту пересохло. Доковыляв до ванной, Инга споткнулась о валявшуюся бутылку. Нагнулась, чтобы поднять ее, – лоб как будто раскололся пополам от боли. Впрочем, светлая сторона у этого все же имелась. Ингино физическое состояние в полной мере соответствовало душевному. Хоть какая-то гармония.
На такси попасть в офис вовремя Инга не успевала, а мысль о метро причиняла ей настоящие мучения. Она даже малодушно подумала позвонить и сказаться больной, но не позволила себе этого. Сесть в поезде, конечно же, не удалось, и Инга стояла, прислонившись к дребезжащей двери. Окна были открыты, и шум стоял страшный, сверля мозг даже сквозь наушники. Вокруг Инги толпились хмурые потные люди, и она старалась дышать через нос, чтобы случайно не пахнуть на соседа перегаром.
Впрочем, придя на работу, Инга обнаружила еще один плюс: физические страдания отвлекали ее внимание, не позволяя сосредоточиться на том, что происходило вокруг. Когда в офис вошла и села напротив нее Мирошина, Инга и бровью не повела. Мирошина на нее не смотрела, но в основном держалась как обычно, была жизнерадостной и преисполненной энтузиазма. Весь Ингин отдел был в приподнятом настроении, или так просто казалось по контрасту с прошлой неделей, когда все ходили мрачные и молчаливые. Инга думала, что, если бы ей по счастливой случайности вдруг отшибло память, она бы и не заподозрила, что недавно здесь что-то случилось.
За вечер и ночь ей нападало множество сообщений в личку в фейсбуке. Несколько запросов от СМИ – хотели, чтобы она прокомментировала пост Ильи. Два сочувственных сообщения от знакомых и еще одно, обильно приправленное восклицательными знаками, – осуждающее. Автор последнего, женщина, с которой Инга пару раз пересекалась на своей прошлой работе, упрекала ее за то, что она поддалась «веянию западных тенденций». Инга несколько раз перечитала это сообщение, а потом даже скопировала его и отправила Максиму, так оно ее поразило. Ей с трудом верилось, что малознакомые люди могут считать своим долгом поучить ее уму-разуму. Если бы она вообще не знала эту женщину, и то, пожалуй, удивилась бы меньше.
Однако большинство сообщений были недоуменные. Почти все они пришли от незнакомых людей, которые почему-то полагали, что Инга должна отчитаться перед ними лично. «Неужели вы в самом деле это выдумали?» – писала одна девушка. «Наверное, у вас были причины поступить так, как вы поступили. Но вы обязаны объясниться. Мы вам верили», – писала другая.
Инга переключилась на ленту фейсбука.
Как выяснилось, в прошлый раз ей только казалось, что феминистки выступили единым фронтом. Теперь все, кто поддержал Ингу, молчали, зато заговорили другие:
«Меня часто обвиняют в том, что я сначала разбираюсь, а потом уже однозначно принимаю сторону. Да, обвиняют. В наше время это считается предательством. Но я повторяла и повторяю: я против охоты на ведьм. Я первая обвиню мужика в насилии или абьюзе, если увижу доказательства, но до поры до времени я предпочитаю собирать факты, а потом уже делать выводы. Все уцепились за пост Соловьевой – да, казалось бы, образцовый кейс, но что-то меня в нем смущало. Отсутствие реакции с другой стороны смущало, например. Обычно мужики тут же кидаются отрицать и заваливать соцсети скриншотами переписок, которые якобы подтверждают их невиновность. А тут молчок. «Оля, что-то тут нечисто», – сказала я себе и, как видите, оказалась права».
«Вот честно – мне хочется плакать. Это так низко, так подло – ГОДЫ борьбы с дискриминацией, усилия стольких женщин, их смелость, их откровенность, ВСЕ слила одна-единственная девушка одним своим постом. Ну, двумя, если быть точной. Перечеркнула вообще все. Кто поверит следующей, которая расскажет ПРАВДУ? Все будут бесконечно припоминать этот случай и говорить: может, и она соврала? Откуда мы знаем, что все было так, как она говорит?»
На этот раз посты писали и мужчины:
«Я считаю, что борьба за равноправие свята. Все мои подруги не дадут соврать – я сам оголтелый профеминист. Но я не раз навлекал на себя критику и даже оскорбления от т. н. «феминисток» за то, что говорил: женщины иногда сами переходят границы. Судите сами. Сегодня «насилием» называют все подряд, и все смеются над тупыми бабами, которые кричат о нем, когда их просто похлопали по плечу. А бывает еще хуже. Иногда женщины идут на ложь. Настоящий подлог. Я не знаю, что ими движет в этот момент. Может, они думают, что так привлекут больше внимания к проблеме. Но нечестными методами равенство не построишь. И мы все убедились в этом сейчас. Очень жаль…»
Инга чувствовала себя такой опустошенной, что слова никак не отзывались в ней. Она прежде рекламу сантехники изучала с большим вниманием. Буквы казались ей бессмысленными черными закорючками, хаотично рассыпанными по экрану.
И вдруг ее пронзило воспоминание. Инга так резко выпрямилась в кресле, что в голове опять колыхнулась и широко разлилась, казалось, уже застывшая боль. Инга быстро открыла пост Ильи, пролистала комментарии и похолодела.
Вчера вечером, сидя в ванной и уже прикончив виски, она зашла на его страницу под своим секретным аккаунтом и принялась оставлять комментарии. Эти комментарии развились в целые ветки, где люди ожесточенно с ней спорили, а она сама, оказывается, рьяно спорила в ответ. Инга, конечно, не писала, кто она такая на самом деле, изображала случайную пользовательницу, проходившую мимо. Однако истерический тон ее комментариев выдавал нездоровую заинтересованность в деле, а глупые опечатки – явное опьянение.
Чуть слышно застонав, Инга уронила голову на скрещенные на столе руки, но тут же выпрямилась – не хотела, чтобы остальные заметили. Она совершенно об этом забыла. Даже несмотря на то, что никто из комментаторов не знал, кто она такая, ей было ужасно стыдно. Похмелье усиливало этот стыд, как ретранслятор, и Инге хотелось провалиться сквозь землю. Она тут же принялась стирать свои сообщения, но при одной мысли о том, что они уже провисели несколько часов, внутри у нее все плавилось.
Чуть позже всем на почту пришла рассылка, уведомлявшая, что на следующей неделе состоится «выездное тимбилдинговое мероприятие». Участие в нем было обязательно.
– Вот это скорость, – присвистнул Галушкин. – Вчера еще не собирались, а теперь за неделю хотят все подготовить.
– Собирались, – тут же влезла Мирошина. – Мне Зотова еще в пятницу по секрету сказала. Но это правда решили впопыхах. Видимо, из-за всего этого.
Она многозначительно округлила глаза, но на Ингу не посмотрела.
– Там же будет, где всегда?
– Ну конечно. Где еще.
– Блин, там кровати неудобные, – поморщилась Алевтина. – У меня в прошлый раз даже спина заболела.
– Где всегда – это где? – спросила Инга.
Все посмотрели так, как будто это статуя заговорила, и тут же отвели глаза. После секундной паузы Алевтина ответила:
– У нас есть свой пансионат в Калужской области. Мы там проводим всякие корпоративные тусовки. Обычно зимой в Сочи, а летом там, но в этом году зимой что-то не было.
– Я вообще никуда ехать не хочу. Только время терять, – проныл Аркаша.
– Я тоже, – недовольно поддакнула Мирошина.
Аркаша тут же осветился улыбкой, счастливый, что она с ним согласилась.
– Да ладно вам. – Галушкин беспечно махнул рукой. – Это же весело.
– «Весело»! Ты помнишь, как было в прошлый раз?
– Ну, тимбилдинговая часть – не весело, согласен. Я про вечер говорю. Бассейн. Все бухают.
В Ингиной голове эти слова опять отдались протяжной болью.