– Вы напишете, если захотите прийти еще раз? – спросила она в последний момент. – Первые встречи, особенно без опыта терапии, могут казаться бесполезными, но со временем изменения обязательно наступают.
Инга напоследок еще раз оглядела кабинет. Сейчас он казался ей ненатуральным, бездушным, как реклама в каталоге, – усредненное представление о месте, в котором должны проводиться терапевтические сеансы. Все здесь казалось фальшивым, но больше всего сама Анна, которая хоть и имела блокнот и употребляла слово «бессознательное», была пародией на психолога. Впрочем, с неожиданным раскаянием подумала Инга, возможно, это не она была пародией на психолога, а сама Инга – пародией на клиента. Ведь на самом деле она знала: все, чем она занимается последнее время, – искусственное. Эта ее осознанность, йога с медитацией, правильный образ жизни и эффективность. Инга играла в такую себя, какой никогда не была, и хотя это могло увлечь ее на время, проблему не решало. Она просто опять пыталась оттянуть момент, когда ей придется встретиться с проблемой лицом к лицу. И в ту же секунду Инга почувствовала, что ее бессмысленное дрейфование закончилось. Она как будто встала на якорь – цепь натянулась, ее дернуло в последний раз, и наступил покой.
– Вряд ли я приду еще раз, – покачала она головой. Раздражение из-за Анны и впустую потраченного часа вдруг прошло. – Думаю, мне нужен другой подход.
По пути домой Инга ни о чем не думала, в голове было ясно, как в погожий день. Никакой медитацией не удавалось достичь такого эффекта. Она терпеливо ждала, когда окажется в квартире, одна, надежно защищенная стенами, и там-то наконец даст мыслям волю. Это больше не пугало, и теперь Инга точно знала, что не обманывает себя. Она действительно собиралась это сделать.
Зайдя домой, она заперла и подергала дверь, а потом села в кресло и уставилась на стену перед собой. Она сидела не шелохнувшись, с остановившимся взглядом, но чувствовала, как внутри нее все приходит в движение, словно где-то на немыслимой глубине зашевелились тектонические плиты. Хотя на лице у нее не дрогнул ни единый мускул, ее как будто всю перетряхивало до основания. Мысли вспыхивали, как зарницы, и тут же гасли, раз за разом более дерзкие, более запретные, которые и думать страшно, но Инга не боялась их и не торопила себя. Она ждала, когда ее новый мир наконец-то обретет форму, застынет, и отчетливо явится главная мысль, которую она почувствовала в себе той ночью на турбазе, но побоялась назвать.
И мысль явилась.
Илью нужно убить, подумала Инга.
И ничего не произошло – небеса не разверзлись, не грянул гром, даже пульс, кажется, не участился. Да Инга ничего такого и не ждала. На самом деле ей все было ясно еще с той самой ночи в лесу, но когда мысль впервые возникла в ней, еще бесформенная, просто импульс, Инга спрятала ее поглубже и завалила сверху всяким хламом – черно-белым кино и паровыми котлетами. Она думала, что ее без труда удастся победить, да, в общем-то, и побеждать не придется. Мало ли на свете людей, которые в приступе ненависти желают кому-нибудь смерти, редко кто из них становится убийцей по-настоящему. Уж точно не Инга. Она была самым обычным человеком, не супергероем и не психопатом. Самое радикальное действие, на которое она была способна в порыве расстроенных чувств, это отстричь себе каре. По крайней мере, так она думала.
Однако, видимо, что-то особенное в ней все же было – Инга предпочитала думать об этом как об особенности, – потому что погребенная мысль не желала затихать. Инга ощущала ее внутри все время, как застрявшую в теле стрелу (Анна была бы довольна образностью ее мышления), – ни вытащить, ни забыть. Она старалась не обращать на нее внимания, решила, что мысль лишится силы, если не смотреть на нее прямо, не формулировать словами. Так она пыталась перехитрить саму себя, пока эта идея, засев в ней, не начала отравлять нутро и пока сегодня, стоя у Анны, Инга не сдалась. Поэтому она поехала домой, заперлась, чтобы никто уж точно не подсмотрел и не подслушал, и, призвав все свое мужество, позволила наконец этим трем словам явиться на свет. Илью-нужно-убить.
Новая реальность, в которой Инга очутилась, требовала двух вещей. Во-первых, нужно было разобраться, чем она делает Ингу. Ты не можешь оставаться обыкновенной женщиной, планируя чью-то смерть. Ты автоматически превращаешься в другое существо, но потянет ли Инга такую трансформацию? Об этом стоило как следует поразмыслить.
Во-вторых, собственно планирование. Невозможно убить человека, ограничившись одним желанием. Для этого требуется физический акт. И если уж Инга решилась как минимум размышлять об этом, то ей предстоит придумать, что это будет за акт и как она его осуществит. Та еще задачка.
Инга неожиданно развеселилась. Думать в открытую оказалось не так страшно: по ощущениям это была та же игра, что и в йогу с медитацией. Инга не сдерживала фантазию, разрешая себе на время побыть кем-то другим. Никому не запрещено думать. В голове можно устроить хоть геноцид, все равно никто не узнает. Даже странно, что она так боялась раньше.
Осознав, что улыбается, Инга попыталась принять сообразный своим размышлениям сдержанный вид. Она сложила ладони перед собой, локтями упираясь в ручки кресла. Итак, если бы она в самом деле решилась убить Илью, что бы она почувствовала к себе? Инга успела подумать только первую часть вопроса, как сердце зашлось от ужаса, но уже в следующую секунду она ощутила восторг, даже упоение. Наверное, такое чувствуешь, когда прыгаешь с парашютом. Это была бы победа – над Ильей, конечно, тоже, но главное, над собой. Инга стала бы исключительной. Несравнимой с обычными людьми. Она могла бы с этих пор смотреть на всех свысока и знать, что она другая, отличная от них, что у нее есть тайна, которой не поделишься с подружкой, о которой не проболтаешься спьяну, – настоящая тайна, меняющая мир. И хотя от этого стыла кровь, куда больше Инга чувствовала опьяняющую гордость за себя. Кто бы мог подумать, что она умеет рассуждать так дерзко. Что она может примерить на себя роль убийцы и не струсить.
Нет, она не хотела убивать ради убийства или высшей идеи. Эксперименты в духе Достоевского ее совершенно не увлекали. Однако свободомыслие, которое она даже не подозревала в себе, явилось таким поразительным открытием, что Инга на некоторое время потеряла способность думать о чем-то другом и только восхищенно созерцала эту новую свою сторону.
Впрочем, когда острота момента прошла, Инге пришлось признать, что у ее головокружительного превращения в сверхчеловека имелось другое, куда более реальное и предсказуемое последствие. Илья умрет. Он перестанет быть. Несмотря на то, что именно это было главной целью всех ее размышлений, Инга вовсе не испытывала приятного возбуждения. Наоборот, мысль показалась отрезвляющей, как снег за шиворотом.
Инга поначалу даже испугалась. Неужели ей его жалко? Она попыталась представить лицо Ильи, чтобы распалить в себе злость, но этого не произошло. Инга не чувствовала вообще ничего: ни страха, ни сострадания, ни ярости. Смерть Ильи была самой неинтересной вещью на свете, не пробуждающей в ней вообще никаких сильных эмоций.
Это открытие тоже было в некоторой степени поразительным, хоть и не вызывало особого трепета. Инге всегда казалось, что если убийство задумывает обычный человек, а не какой-нибудь сумасшедший, то он движим страстной ненавистью, запредельным накалом чувств. До той ночи в беседке все это в Инге и было. Ненависть была, жажда отомстить была. Электрическое покалывание в пальцах и сжимающиеся кулаки. Она помнила все это, но воскресить сами ощущения теперь не могла. Как будто бешенство бесследно покинуло ее, как только в ней поселилась мысль об убийстве. Поначалу оно заменилось тоской, чуть было ее не сломившей, а теперь, когда Инга дала себе волю, холодной расчетливостью. Никаких сомнений или нравственных терзаний она не испытывала. Илья просто должен был умереть, и все.
Но как именно? В голове нарисовался образ в стиле нуар: Инга извлекает из сумочки маленький изящный пистолет и, бросив последнюю драматическую реплику, стреляет в Илью. За секунду до смерти в его глазах вспыхивает осознание заслуженной расплаты. Очень соблазнительная фантазия с одним крупным недостатком: пистолета у Инги не было. Перед ней прошла вереница картин, где маленький изящный пистолет заменялся на пистолет с глушителем, обрез и ружье, но легче не стало. Взять все это было негде.
Следующим в иерархии орудий убийства, по Ингиной оценке, стоял нож, но едва она вообразила, что всаживает лезвие Илье в живот, как ей самой скрутило живот. Несомненным плюсом пистолета, помимо его элегантности, была бесконтактность. Убийца находился на расстоянии от жертвы и не соприкасался с ней. Нож – совсем другое дело. Мысль о том, как он входит в тело (Инга со всей живостью воображения представила сопротивление тканей и даже, кажется, услышала влажный клекот), была настолько омерзительной, что она сразу же с брезгливостью ее отбросила. Не говоря уже о том, что это было грязно и отвратительно, Инга сильно сомневалась, что ей хватит сил.
Это вообще было проблемой, о которой она задумалась только сейчас. Илья был взрослым мужчиной выше ее на голову, почуяв опасность, он мог наброситься на нее, вступить в борьбу и победить. Ингу мало беспокоило, достанет ли ей духа его убить, но вот хватит ли ей сил? Потренироваться на ком-нибудь заранее невозможно, значит, действовать придется наверняка.
По этой же причине Инга отмела идею с удушением – тут ей точно ничего не светит. Некоторое время она рассматривала возможность столкнуть Илью откуда-нибудь, но даже если бы подходящее место нашлось, Инга, опять же, могла физически не справиться.
Оставался самый тихий вариант – отравить. Обилие детективных сюжетов, в которых люди погибали от яда, намекало, что особых усилий не требуется.
Сначала Инга подумала про цианистый калий, но тут же отвергла эту мысль – она не знала, где его взять. Кроме того, само это словосочетание так прочно увязывалось с убийством, что Инге казалось небезопасным рыскать по Москве в его поисках. В книжках травились мышьяком или крысиным ядом (Инге казалось, что это одно и то же), но, кажется, последний раз в прошлом веке. Старомодность метода тоже, увы, навлекала подозрения. Вряд ли в современном мегаполисе Ингин интерес к крысиному яду не вызовет вопросов. В кино все ели снотворное горстями, и это, пожалуй, был неплохой способ – достаточно нагуглить, какие таблетки в большом количестве смертельны, а дальше придумать, как заставить Илью их выпить. Плану все еще явно не хватало деталей, но что-то уже вырисовывалось.