1
В этом году Лизонькин день рождения выпал на страстную седмицу, поэтому домашние решили отметить его, когда закончится Великий пост, и уже можно будет принимать скоромную пищу. Не постными же пирогами да пустыми щами людей угощать!
Много гостей не приглашали – не то время, чтобы закатывать пышные пиры. Это раньше они могли позволить себе устраивать настоящие балы, когда дом Гридасовых с трудом вмещал всех приглашенных. Эти времена так и остались в Лизиной памяти как самые светлые и счастливые в ее жизни. Но и теперь ее радовало все. И пусть на столе нет традиционного для этого случая фаршированного поросенка – Лиза все равно ощущает себя счастливой. В этом возрасте материальное еще не выходит на передний план и для человека юного самым важным бывает то, чтобы его окружали добрые веселые люди, которые и создают атмосферу праздника.
Первым на пороге появился доктор Малышев с супругой. Виктор Николаевич и Софья Львовна были старыми приятелями четы Гридасовых, с которыми они были знакомы еще по Питеру. Те преподнесли виновнице торжества коробку дорогих конфет и флакон французских духов, так что прибывший следом Жорж Лиманский уже был не оригинален, не придумав ничего лучшего, как тоже подарить Лизе духи. Оригинальнее в этом плане был Болохов, явившийся с написанным по памяти Лизиным портретом, которым потом восхищались все кроме ротмистра Шатурова. Впрочем, его можно было понять: с некоторых пор Лиза только и говорила об этом художнике, тем самым вызывая в Сергее Федоровиче естественную ревность.
Чтобы переплюнуть всех, он решил подарить своей любимой бриллиантовое колье, которое она долго не решалась принять, считая, что, во-первых, она еще не доросла до таких дорогих подарков, но самое главное – это может вызвать у присутствующих различные кривотолки. Ведь никто из них, включая родителей, пока что ни сном ни духом не ведал об их близких отношениях. Выручила мать, которая заявила, что они отдадут эту роскошную штучку в фонд бедствующих семей русских эмигрантов.
…Накануне отмечали Светлое Христово воскресенье, потому некоторые гости вместе с подарками приносили с собой пасхальные яйца, чаще крашенные в луковой шелухе, которые тут же попадали в стоявшую посреди стола глубокую фарфоровую тарелку с грудой точно таких же яичек. Здесь же, как напоминание о празднике, находились куличи и пасха.
– А вы знаете, откуда пришла эта традиция дарить на пасху крашеные яйца? – похристосовавшись с собравшимися и вручив Лизоньке выкрашенное в красный цвет яичко, спросил отец Серафим, которого как духовного наставника дочери Гридасовы тоже включили в список приглашенных. Он явился с опозданием, однако его никто не упрекнул за это. А как упрекнешь, если всю прошлую ночь он вел божественную службу в храме? Видимо, потом прилег отдохнуть, а разбудить-то его и забыли. Но ничего, зато дал возможность гостям нагулять аппетит.
– Ну так знаете или нет?.. – заняв свое место за столом рядом с Владимиром Ивановичем, переспросил он. Конечно, эту библейскую легенду знали многие, однако решили потрафить старику – пусть, мол, поговорит. Во всяком случае, лишним это не будет, если учесть, что вся эта неделя будет пасхальная. – Ну так вот, обычай дарить крашеные яйца ведет начало от Марии Магдалины, которая по вознесении Господнем пришла в Рим для проповедования Евангелия и, представши пред императором Тиверием, подала ему красное яйцо со словами «Христос воскресе!», и таким образом начала свою проповедь. Яйцо, дети мои, есть символ жизни, – добавил батюшка, – красный цвет – кровь Христа, который даровал своим воскресением жизнь вечную.
– А вы знаете, что на самом деле кровь имеет голубой цвет? – не успел тот умолкнуть, заявил вдруг Петр. – Да-да, не смейтесь! – заметив улыбки на лицах собравшихся, произнес он.
– Прямо-таки голубая? – подзадорила брата Лиза.
– Да! Но при порезе она контактирует с кислородом и становится красной.
– И кто ж тебе об этом сказал? – недоверчиво посмотрев на сына, заинтересовалась Мария Павловна.
– Кто? Наш преподаватель химии. А я ему верю, – произнес Петр. – А коль так, то и у Христа кровь не могла быть красной. Ведь в Библии ясно сказано, что Господь создал человека по своему образу и подобию. Значит, и кровь у нас одинаковая…
После этих слов за столом воцарилась тишина. Никто не знал, как себя вести в такой ситуации.
– Ого! Вот это удар по религиозному сознанию! – увидев растерянное лицо батюшки, с явным удовольствием произнес длинноволосый молодой человек в очках-велосипедах, которого привела с собой лучшая Лизина подруга Даша Окунева, хорошенькая курносая хохотушка. Это был Григорий Семенович Кураев. Год назад он с отличием окончил исторический факультет местного педагогического института и его оставили на кафедре философии. Теперь он вел семинары в группе, где учились подруги. С Дашей у них было что-то вроде романа, который начался вскоре после того, как полгода назад она пришла к нему в научный кружок. И это при том, что они были совершенно разными людьми. Ведь в отличие от своей вечно веселой и беспечной подружки Кураев был человеком серьезным и несколько даже замкнутым. В Дашке же его привлекла необыкновенная преданность его предмету, хотя Лизе она честно призналась, что терпеть не может эту, как она выразилась, несчастную философию. Ну а дружить ей приходится со всеми этими Гегелями, Кантами и Лейбницами только потому, что она была по уши влюблена в своего преподавателя.
– Вам, молодежи, только дай повод – вы тут же начнете все ниспровергать, – насупив брови и бросив недовольный взгляд на Кураева, пробурчал отец Серафим. – Веры в вас нет, веры! Отравила вас всех эта большевистская зараза. Это у тех неверие в Бога считается чуть ли не высшей благодетелью.
– А вы, отец святой, не реагируйте так остро, – стал успокаивать его Владимир Иванович. – Ведь это все обыкновенное фрондерство. Вы думаете, мой сын или господин Кураев не верят в Бога? Верят, да еще как! Они же сто раз перекрестятся в душе, прежде чем заявят какую-то ересь. Просто модно сейчас все ругать. Вот и Бога ругают…
Кураеву эти слова не понравились.
– Лично я Бога не ругаю. Потому как он вообще не существует. – Молодой человек вел себя смело, потому что он уже не впервые был в этом доме, так что хозяева давно привыкли к его дерзким высказываниям. Однако считали, что это все издержки его профессии. «Философы вечно были не от мира сего, – говорил Владимир Иванович, – так что нечего на них обижаться. И вообще молодости присущ нигилизм, но это дело проходящее. К старости все становятся правильными, потому как чувствуют, что скоро им придется предстать пред Всевышним. И эта боязнь у нас в крови».
– Ну полноте, полноте!.. – предотвратила дальнейшую перепалку Мария Павловна. – Давайте лучше нальем вина и выпьем за именинницу.
– А может, мы все-таки прежде молитву прочтем? – расстроенный таким началом торжества, сухо предложил отец Серафим.
Мария Павловна с удовольствием одобрила. Ну, конечно же!.. Конечно, это в первую очередь!.. Некоторое время они сидели молча. Одни, прикрыв глаза и склонив голову, что-то бормотали себе под нос, другие же, глотая голодную слюну, с жадностью рассматривали из-под прикрытых век уставленный блюдами стол, с нетерпением ожидая конца молитвы.
– Ну все, приступим! – не вытерпел Владимир Иванович и потянулся за штофом с водкой. Первому он налил батюшке, затем сидевшему по левую руку от именинницы Болохову, когда очередь дошла до Шатурова, чье место было справа от Лизы, тот сказал, что нальет себе сам. Он выглядел хмурым и отчего-то нервничал. Когда он хотел наполнить Петину рюмку, тот демонстративно убрал ее в сторону.
– Жорж, налей мне шампанского! – попросил он товарища, который в этот момент наполнял игристым напитком Лизин фужер.
– Как хотите… – пожал плечами ротмистр, который уже привык к тому, что Петр его игнорирует.
Сегодня Шатуров, как всегда, был неотразим, явившись к Гридасовым при всем своем военном параде. Даже аксельбант не забыл надеть и украсить грудь орденами, с которыми он вернулся с германского фронта. Правда, злые языки уверяли, что и своего офицерского Георгия, и Святого Владимира с Анной он купил у какого-то обнищавшего боевого полковника, однако в это было трудно проверить. Впрочем, в той круговерти, в которой пребывал Харбин, этот единственный оставшийся осколок Белой России, было не до этого. Люди пытались выжить, не вдаваясь в подробности биографий своих знакомых и соседей.
– Зачем ты пригласила этого художника? Кто он тебе – сват, брат? – улучив момент, неожиданно прошептал ротмистр на ухо Лизе.
Она улыбнулась.
– Но ведь он такой милый… А вы что, Сергей Федорович, ревнуете меня? – лукаво глянула она на него.
Шатуров поморщился.
– Опять ты, Lise, выкаешь, – недовольно проговорил он.
Лиза вздохнула.
– Прости, я все еще не могу привыкнуть… Но ты не злись, ладно? Говорю же, он очень милый…
Владимир Иванович оглядел стол.
– Ну, всем налили? Тогда давайте выпьем за мою дочь… Лизонька, дочка моя, я желаю тебя счастья и долгих лет жизни… Дай-ка я тебя поцелую.
Он не поленился выйти из-за стола и поцеловать ее в лоб.
– Счастья! Долгих лет! Будь такой же веселой и красивой! – понеслось со всех сторон.
– Христос воскресе! – вставил в эту разноголосицу батюшка и одним махом опустошил свою рюмку.
– Да вы закусывайте, гости дорогие, закусывайте! – отпив из бокала шампанского, засуетилась Мария Павловна. – А то быстро опьянеете.
– Так оно и хорошо! – усмехнулся батюшка. – Не по-божески это переводить зря продукт.
Эти слова развеселили Кураева.
– Я, как погляжу, батюшка, вы к водочке-то не равнодушны! Только вот не противоречит ли это апостольским уставам, по которым вы, церковники, обязаны жить?
Его слова нисколько не смутили Серафима.
– Нет, не противоречит, – машинально проведя ладонью по окладистой седой бороде, проговорил он. – Да будет вам известно, сын мой, что сам Бог был виноградарем. Помните, что сказал Господь? «Я есть истинная виноградная лоза, а Отец Мой виноградарь». А посему под видом хлеба и вина Он преподал нам высочайшее Таинство Тела и Крови Своей, заповедав всем нам всегда совершать сие в Его воспоминание. Так что читайте Библию – там обо всем сказано.
Кураев усмехнулся.
– И все-то у вас, церковников, просто! – проговорил он. – Это нам, несчастным философам, приходится долго и мучительно искать ответы на поставленные жизнью вопросы, а вам лишь стоит заглянуть в свою Библию – и ответ готов. Но это же чепуха, если учесть, что многие положения в ней по меньшей мере спорны. Жизнь наша слишком богата для того, чтобы ее можно было познать до конца. Тем более объяснить с помощью книги.
– Вздор!.. Вздор несете, молодой человек… – начал злиться на него отец Серафим. – «Слова уст его – неправда и лукавство…» Так сказано в тридцать пятом псалме… Это о вас.
– И все-таки я настаиваю на том, что Библия не есть универсальный учебник жизни. В ней много противоречий и неверных толкований. Более того, порой она идет вразрез с цивилизованной моралью, – не сдавался Кураев.
– Ну, например? – встал в позу батюшка.
– Хотите примеров? – Кураев напрягает память. – Ну вот, пожалуйста… Многие философы современности считают, что одним из самых главных человеческих пороков является эгоизм. Я думаю, и вы согласитесь с тем, что эгоизм безнравствен по своей сути. Однако эгоистические корни можно обнаружить во всякой религиозной морали, поддерживающей нравственность воздаянием за поступки наградами и наказаниями, хотя бы и в потустороннем мире. И даже в христианской заповеди человеколюбия, которая рекомендует любить ближнего как самого себя, то есть выдвигает масштаб себялюбия в качестве критерия нравственности… Ну, разве это нормально? Если угодно, я найду вам и другие примеры.
– «Господи! Не в ярости Твоей обличай меня, и не во гневе твоем наказывай меня», – в ответ услышал он раздраженное.
– Да вы не злитесь, святой отец, – ответил ему Кураев, откровенно желая и дальше подначивать его. Но не пакости ради, а так, для куража. – Ибо, как считают многие современные философы, злоба еще более безнравственна, чем эгоизм. Злобные люди в отличие от эгоистов стремятся не к собственному благу, а к чужим страданиям…
Мария Павловна, решив, что гости слишком увлеклись разговорами, попыталась взять ситуацию в свои руки.
– Я как погляжу, вы разговаривать сюда пришли, – с нарочитым укором обратилась она к гостям. – Но ведь разговорами сыт не будешь… Батюшка, давайте-ка я вам салатику положу, – предлагает она Серафиму.
– Да, да, господа, веселее, веселее! – поддержал жену Владимир Иванович. – А может, вначале еще по рюмочке?..
– Я только за! – с готовностью вчерашнего студента произнес Кураев, который не забыл еще, как они с сокурсниками сшибали копейки, чтобы купить несчастную бутылку дешевого вина и тем самым внести в однообразие институтских будней некоторую толику веселья. – Вот же говорит отец Серафим, что дело это святое.
Его заявление было встречено улыбками.
Снова выпили. Теперь уже за хозяев этого гостеприимного дома.
– Давайте еще по одной – и все, и примемся за еду, – предложил Владимир Иванович, глядя на то, как скромно, если не сказать – скованно вели себя некоторые гости. Пусть, мол, еще выпьют – может, и повеселеют.
Это он имел в виду Шатурова с Болоховым. Ну, второй ладно, он здесь новенький, а ротмистр-то что сегодня такой невеселый? Али с Лизой поссорился? Вон ведь какой сидит – ну, право, чернее тучи… Нет, так нельзя.
– Жорж, мальчик мой, давай-ка наливай дамам! – командует он. – Уж коль взялся за это дело, так продолжай… Ну а вы, голубчик, – это он Шатурову, – водочки нам налейте. Что вы, ей-богу, сидите, будто бы на похоронах?
Ротмистру не надо было повторять дважды. Он быстро наполнил водкой рюмки и, дождавшись, когда Жорж закончит с шампанским, решил произнести тост.
– Господа! – встав из-за стола и этак по-молодецки дернув подбородком, начал он – Сегодня мы собрались здесь для того, чтобы от души поздравить нашу новорожденную… нашу милую, очаровательную Лизоньку… – Он сделал небольшую паузу, пытаясь понять, какое впечатление произвели на присутствующих его слова – так обычно начинает свою речь опытный оратор. – Я скажу так: Лиза не просто славная девушка, она еще и прекрасный друг, а кроме того, ответственный человек… Да-да, это говорю вам я, ее начальник… Так вот, пользуясь случаем, хочу от всего сердца пожелать ей… – Он на мгновение умолк, чтобы подобрать нужное слово. – Ну, конечно же в первую очередь счастья. Да, сейчас трудное время и загадывать на будущее – дело, как говорится, неблагодарное, но я верю, Lise, – он взглянул ей в глаза, – что у тебя все будет хорошо. Верю, что и Россия, о которой ты так тепло пишешь в своих стихах, для тебя еще не потеряна. Придет время, и она встретит тебя с распростертыми объятиями как верную свою дочь. Я думаю, большевики недолго продержатся у власти. Советская Россия находится в изоляции, и ей не выстоять в одиночку в условиях стремительно наступающего мирового экономического кризиса, когда повсюду падает производство и растет безработица. Да они же сожрут там друг друга в этом своем ядовитом террариуме, когда у них закончится продовольствие!.. – Он задохнулся от вспыхнувшей в нем ненависти. – Потому как рассчитывать им на чью-то помощь бесполезно. Повторяю: бес-по-лез-но! Ну а нам это только на руку. – На его губах неожиданно появилось что-то наподобие улыбки. – Глядишь, скоро все мы вернемся домой… Помните, господа: освобождение России от большевизма начнется с Харбина!
Его речь до глубины души возмутила Болохова. Сволочь! Какая же ты сволочь! Вот, оказывается, как ты любишь свою родину… А говорил, жить без нее не можешь. Неужто забыл, что Россия – это не просто земля, это еще и ее люди. А ты хочешь, чтобы они с голоду подохли. Ну, ничего, когда-нибудь тебе придется ответить за свои слова. Тогда посмотрим, как ты запоешь…
2
После Шатурова гостей словно прорвало, и они один за другим принялись произносить тосты в честь именинницы. И только после того, как все высказались, был объявлен перерыв. Курящие, а их было немного, тут же отправились на балкон травить никотином легкие, остальные же, оккупировав кресла и диван, занялись беседой.
– Это и есть твой художник? – улучив момент, спросила Мария Павловна Лизу, указывая на Болохова, который, присев на краешек дивана, молча слушал, о чем говорили окружающие. Она любила мужчин, которые могли произвести впечатление, а этот светловолосый молодой человек с профилем Александра Первого был именно таким. «Меркурианский тип мужчины», – определила она. Заостренный подбородок, тонко очерченный нос, вытянутое книзу лицо… Такие люди добры душой, ранимы, неприхотливы и верны в любви, привычкам и идеям.
– Да, мама, это он… – застенчиво улыбнулась дочь, уступая ей место рядом с собой в большом кожаном кресле. – Правда, приятный молодой человек? Ну вот, а ты говорила, зачем я включаю в список приглашенных малознакомых мне людей.
– Но я же не знала… – О чем Мария Павловна не знала, она так и не сказала, однако еще раз бросила заинтересованный взгляд в сторону гостя и с чувством произнесла: – М-да!.. Если бы не годы…
– Мама, ну что ты такое говоришь? Ведь ты у меня молодая, – обняв мать, произнесла Лиза.
Та усмехнулась.
– Но не до такой же степени, чтобы за мной мог ухаживать такой… – Она попыталась подобрать подходящее слово. – Такой белокудрый Аполлон. Кстати, а он тебе нравится?
Лиза покраснела.
– Мама… но ведь за мной ухаживает Сергей Федорович… И все, кажется, идет к тому… – В этом месте она споткнулась.
– Что?! – догадавшись, о чем ей хочет сказать дочь, испуганно произнесла Мария Павловна. – Ты это серьезно?
– Вполне… – опустила глаза Лиза.
Мать вспыхнула.
– И не вздумай, слышишь? Не вздумай!.. Он не тот мужчина, с которым можно связать свою судьбу. Это страшный человек, поверь мне…
Лизонька замотала головой.
– Нет, нет, мамочка!.. Ты его просто не знаешь… Он добрый… он замечательный, только я его… – она вздохнула.
– Не любишь, – вместо нее произнесла мать.
Лиза в знак согласия смежила веки.
– Ты любишь этого художника…
Бедная Лизонька пожала плечами.
– Я еще не знаю… Совсем не знаю! Только вот…
– Что? – пыталась выведать сокровенное мать.
– А то, что меня почему-то постоянно тянет к нему.
– Я тебя хорошо понимаю, – улыбнулась мать. – Этот красавчик кому угодно вскружит голову. Только он какой-то нелюдимый… Кстати, чем он зарабатывает на жизнь? Или ему приходится перебиваться с хлеба на воду?..
– Мама, у него дворянские корни…
Та хмыкнула.
– А кому они сегодня нужны, эти корни? – спросила она. – Разве что только тщеславие свое потешить… У нас с тобой тоже дворянские корни – и что толку?.. Что твой художник может дать тебе, твоим будущим детям? Да ничего! А я не хочу, чтобы ты жила в нищете, понимаешь? Не хочу!
– Мама, я что-то тебя не пойму!.. Сергей Федорович тебя не устраивает, потому что он богат, Александр Петрович, напротив, что беден…
– Да не в этом дело! – тихо, чтобы ее не услышали, ответила Мария Павловна. – Просто я хочу…
Но ей не дала договорить Нинь-и.
– Мадам, горячее подавай? – подойдя к хозяйке, спросила она.
– Подожди, Ниночка. Вот когда все сядут за стол… Господа! – неожиданно обратилась она к гостям. – Не пора ли вернуться к столу? А то горячее остывает.
И снова величальные тосты, звон хрусталя и более свободные разговоры за столом.
– Скажите, батюшка, в чем состоит смысл жизни человеческой? – опрокинув очередную стопку и закусывая селедочкой, спросил священника Кураев.
– Да, ответьте, в чем? – поддержала его Дашка и лукаво взглянула на старика. В ее глазах прыгали веселые огоньки – будто искорки выпитого ею шампанского.
– Для меня – это служение Богу, а для моих прихожан – это вера в него, – не раздумывая, ответил Серафим, при этом как-то забавно шевеля своей длинной седой бородой.
– Ну вот, пожалуйста: раз-два и ответ готов! – усмехнувшись, проговорил Кураев. – А для нас, философов, и жизни одной не хватит, чтобы получить ответ на этот вопрос. Да что одна жизнь! Проходят века, проходят тысячелетия… Умирают одни философы, им на смену приходит другие – но никто так и не может твердо ответить, зачем мы живем. Точно так же, как нет ответов и на другие вопросы… К примеру, что вообще есть жизнь? Что первично: дух или материя? Как строить свои отношения с другими людьми? Возможно ли быть одновременно добродетельным и счастливым? Впрочем, этот перечень можно продолжать и продолжать…
На горячее были поданы китайские пельмени, любовно приготовленные Нинь-и. В отличие от привычных российских в этих к мясному фаршу была добавлена пекинская капуста, при этом их не варили, а готовили в большой сковороде в специальном соусе.
– Благодать! – отведав первый пельмешек, похвалил блюдо отец Серафим.
– Это наша Ниночка так вкусно готовит, – поспешила похвалить свою служанку Мария Павловна.
– Китайцы вообще вкусно готовят, – заметил Шатуров. – Поэтому я предпочитаю ходить в китайские рестораны.
– Хорошо рассуждать тому, у кого денег немерено, – фыркнул Кураев. – А по мне так и картошка в мундире хороша. А если ее еще нарезать на кусочки да пожарить в растительном масле – пальчики оближешь.
– Это называется «картошка жаренная по-пушкински», – выказал свои кулинарные знания Владимир Иванович. – Только ту готовят на коровьем масле.
– Тем не менее все это несравнимо с китайской кухней, – продолжал стоять на своем ротмистр. – Вы когда-нибудь, господа, ели куриный бульон с трепангами? – обратился он к гостям. – Нет? А свинину в кисло-сладком соусе?
– Да будет вам, ротмистр, ресторанными блюдами нас потчевать! Ешьте то, что дают… Я думаю, это не хуже ваших хваленых трепангов, – обрезал Кураев. – Я правильно говорю, господин художник? – обратился он к Болохову. – Кстати, а вы почему весь вечер молчите? Вам что, нечего сказать?
Александр, не любивший разглагольствовать в незнакомых компаниях, даже поперхнулся – настолько неожиданным стал для него этот вопрос.
– Признаюсь, я не мастер вести светские беседы, – признался он.
– А как насчет философских воззрений? Вот скажите, вы верите в Бога?
– Отчасти… – ответил он.
Кураеву только того и надо было. Это у него привычка такая. Для него главное выудить из человека слово, чтобы оно стало отправной точкой для будущих дебатов.
– Человек не может быть отчасти святым, – бросился он в атаку на новенького.
Болохов покачал головой.
– Выходит, для вас существуют только полярные точки зрения? – спросил он. – А как насчет полутонов? Или для вас они не существуют?
Марии Павловне не понравился этот разговор.
– Господа, пожалуйста, не забудьте о еде, – с укором посмотрела она на Кураева.
– Это вы, художники, не можете обойтись без полутонов на своих картинах, – проигнорировав слова хозяйки, заявил Кураев. Он был уже достаточно пьян, и ему хотелось поговорить. – А в философской науке, представителем которой, между прочим, я являюсь, – язык его все больше и больше заплетался, – существуют в основном полярные воззрения. Для нас главное – идея, где не может быть никаких полутонов.
– Это как белые и красные, между которыми не может быть никакого примирения? – подал свой голос Петр.
Кураев поморщился.
– А почему вы считаете, что между ними не может быть примирения? – вопросом на вопрос ответил он. – Мизантропия, друг мой, не есть удел человечества. Люди по своей сути добры, только порой обстоятельства толкают их на крайности. Но благоразумие всегда побеждает. Придет время, и русские помирятся. Вот попомните мои слова.
– Этого никогда не будет! – стукнув кулаком по столу так, что зазвенела посуда, громко заявил Шатуров. Он тоже захмелел, и ему достаточно было маленькой искорки, чтобы взорваться. – Запомните это!
Кураев усмехнулся.
– Вы что, Илия-пророк? Или, может, ясновидящий? – с издевкой спросил он ротмистра. – А может, вы просто такой умный, что готовы ответить на все наши вопросы? Тогда скажите мне, что такое счастье?
Ротмистр как-то странно посмотрел на него и задумался. Вопрос был, как говорится, на засыпку, но он был по уши влюблен в сидевшую рядом с ним женщину, поэтому готов был биться об заклад, что такое понятие, как счастье, ему знакомо.
– Я вам отвечу, господин Кураев! – громко, так, как говорят обыкновенно изрядно подвыпившие люди, произнес он. – Счастье – это когда рядом с тобой находится любящий тебя человек…
– А вот и нет! Счастье – это когда у тебя есть родина! – тут же возразил ему Петр. – Без этого счастья вообще не бывает.
– А для меня оно – это мои здоровые дети, – сказала Мария Павловна и ласково посмотрела вначале на Петрушу, а затем на Лизоньку.
– Счастье – это служение Богу!.. – подняв палец вверх, обвел всех взглядом отец Серафим.
– Да полноте, господа! – усмехнувшись, произнес Кураев. – Счастье – это призрак. Люди выдумывают его. И это не мои слова… Например, выдающийся немецкий философ Артур Шопенгауэр считает, что наша жизнь – это цепь все время возникающих страданий, и добром, счастьем люди обычно называют временное отсутствие этих страданий.
О том, что существование человека неразрывно связано со страданиями, говорил еще Будда, вспомнил Болохов, любивший когда-то читать философские книжки. Болезни, старость, смерть, встреча с неприятным и расставание с приятным, невозможность достичь желаемого – это все-де ведет к страданию. Впрочем, так оно и есть. По крайней мере Александр никогда не встречал абсолютно счастливых людей. Лишь иногда в этой череде невзгод наступит небольшая пауза – и они уже считают это за счастье.
– Вот вы Шопенгауэра вспомнили… А как вы относитесь к философии Ницше? – Это заговорил вдруг доселе молчавший Жорж Лиманский. Он был, в общем-то, человеком несловоохотливым, и только когда хмелел, вступал в разговор.
– Ницше сегодня в моде, – произнес философ. – Да, да, в моде, – повторил он.
– Правильно! А почему, не скажете? – несколько задиристо спросил Жорж.
Философ задумался. Он под крепким хмельком, и ему было трудно собраться с мыслями. Отсюда возникали частые паузы в его речи.
– Почему?.. – переспросил он. – Да потому… потому что кое-кто из сегодняшних амбициозных политиков пытается использовать его учение в своих целях. Те же, к примеру, фашисты…
Жорж фыркнул.
– А что, другие политики не руководствуются философскими идеями? Взять хотя бы Екатерину Вторую… Да она просто грезила Вольтером!
– Грезила… – усмехнулся философ. – Тем не менее это ей не помешало преследовать свободомыслие в России и активно участвовать в борьбе против Французской революции.
Жорж, кажется, был растерян.
– Ну хорошо, это не лучший пример, – сознался он. – Тогда возьмем большевиков… Уж они-то точно воспитаны на идеях Гегелей-Кантов. Теперь вот правят чуть ли не полмиром.
– Уж это ты преувеличиваешь, – заметил Кураев. – Хотя в перспективе это возможно.
– Ерунда! – с жаром произнес Жорж. – Появилась сила, которая остановит большевизм…
– И что это за сила? – заинтересовался Владимир Иванович.
– Да это он о фашистах говорит, – ответил за Лиманского Кураев. – Они нашли в работах Ницше то, что им нужно… Например, они решили, что Ницше выступает за расовую и этническую дискриминацию… за то, чтобы мир избавился от всех слабых и больных…
– Правильно, миром должны править сильные! А паразиты человечества должны полностью исчезнуть! – выпалил Жорж.
– Вот-вот, «падающего – толкни», – вспомнив известное положение философа, усмехнулся Кураев. – Но да будет тебе известно, что на самом деле Ницше не был человеконенавистником. Фашисты выдергивают из контекста его работ то, что им нравится, и пытаются интерпретировать все по-своему.
– Но разве не его слова: «Пусть гибнут слабые и уродливые…» они называют «первой заповедью человеколюбия»? – в пылу атаки спросил Лиманский.
– Это ты имеешь в виду его работу «Антихристианин»?.. Да, Ницше так говорил, – согласился Кураев. – Но надо знать, какой смысл вкладывал ученый в свои сами по себе неприглядные тезисы. Так вот, будучи атеистом, он, прежде всего, имел в виду критику христианства… которое называл религией слабых и униженных… По сути своей рабов. Он считал, что христианская, как, впрочем, и любая иная религия, отрицает свободу мышления, самостоятельность действий человека… Христианский догматизм, как и всякий другой, нуждается в слое подавленных людей, на который он бы мог опираться. Вот за отказ от такого культа слабости он и выступал. А фашисты искажают его мысли, превращая великого мыслителя в какого-то заурядного шовиниста. Но они-то знают, что делают. Запомните, – обратился он Лиманскому: – любая фраза, сказанная гениальным человеком, может обернуться как добром, так и злом. Это смотря в чьи руки она попадет…
Но Жорж его не слышал.
– Фашисты выступают за возрождение идеала сильной личности! – заявил он. – В мире царит хаос, и только они могут навести в нем порядок! Они – сила, и они победят!
– Сила есть – ума не надо… – тут же прокомментировала его слова Лиза. – Ты думаешь, Жорж, коль человек обладает физической силой, ему все дозволено? Да это просто чушь собачья!
– Тем не менее таких людей, кому пришлись по нраву идеи фашистов, сегодня становится все больше и больше, – с горечью в голосе проговорил Кураев. – Эти фашистские лидеры – настоящие ловцы человеческих душ. А кто в первую очередь попадает им на удочку? Вот такая зелень и попадает, – он кивнул на Лиманского. – Они еще невежественны в своем восприятии сущности мира – вот и клюют на всякую наживку. К сожалению, должен вам сказать, – он обвел взглядом сидевших за столом, – что Харбин стал сегодня логовом русских фашистов. Кстати, господин Лиманский, вы еще не вступили в их организацию?
Жоржа не смутил этот вопрос. Он горделиво приподнял свой тяжелый подбородок и произнес:
– Да, я член «Союза национальных синдикатов русских рабочих фашистов»!
Сидевшие за столом недоуменно посмотрели на него. Как, мол, неужто ты и впрямь фашист?
– Глупцы! – воскликнул Кураев. – Какие же вы глупцы! Вы ставите перед собой цель завоевать весь мир, но это же абсурд… Может, вам напомнить слова великого Лао-цзы?.. «Если кто-либо хочет овладеть миром, – говорил он, – того постигнет неудача. Ибо мир – это священный сосуд, которым нельзя манипулировать. Если же кто хочет манипулировать им, уничтожит его. Если кто хочет присвоить его, потеряет его…» Неужели вы думаете, что людям придутся по душе все эти ваши штучки?.. Я говорю про ваши лозунги и заявления… Ведь вы же носители зла…
– Мы – будущие спасители мира! – бросил Лиманский.
– Да какие вы, к черту, спасители! – махнул рукой Кураев. – В вашей программе что написано? Что вы намерены установить повсюду свою диктатуру. Однако любая диктатура – зло! Пусть это большевистская, фашистская, поповская или какая иная. Человек должен жить свободно!
– Наша цель – избавить Россию от большевиков! – чувствуя, что ему не переубедить собеседника, прокричал Жорж. – И когда мы возьмем власть в свои руки…
– Вы зальете улицы кровью! – проговорил Кураев.
– Да, мы уничтожим всех, кто помогал или хотя бы сочувствовал большевикам! – вскочив со стула, с жаром заговорил Лиманский. – В России останутся жить только те, кто примет нашу власть.
– Тогда чем вы лучше большевиков? – усмехнулся Шатуров.
– Да, чем, Жорж? – спросила Лиза.
Мария Павловна схватилась за голову.
– Боже мой! Боже мой! Куда же катится наш мир? – горестно произнесла она. – А ты, Петруша, случаем не вступил в эти фашисты? – обратилась она вдруг к сыну.
– Нет, он пока что не вступил… Но вступит! – без тени сомнения заявил Жорж. – Я уже провожу с ним работу… Будьте уверены, скоро вся городская молодежь присоединится к нам. Иного пути, чтобы вернуться на родину, у нас нет. Короче, если мы будем только заниматься здесь болтовней, как некоторые, – он почему-то в этом месте посмотрел на Шатурова, – и строить прожекты – нам никогда не одолеть большевиков.
«Ну, этого уже не свернуть с пути, – пристально глядя на Жоржа, подумал Болохов. – Видать, с ним хорошенько поработали фашистские идеологи. И самое страшное, что он не один такой. Не случайно Москва озабочена стремительным распространением фашистской идеи. Глядишь, завтра весь мир охватит эта зараза. И что тогда? Война? Но эти будут сражаться против большевизма до конца. Ведь у них за душой нет ничего, кроме ненависти. У белых было, а эти…»
«Надо бы поближе познакомиться с этим Жоржем», – решил Александр. Сейчас их организация усиленно вербует людей, вот и пусть он его «завербует». Однако, учитывая крайнюю подозрительность здешних фашистских вождей, нужно будет представить все так, чтобы, как говорится, комар носа не подточил. Вначале этот парень пусть как следует «поработает» с ним, и только потом Болохов «сдастся».
Как хорошо, что Лиза пригласила его на свой день рождения! Теперь у него есть конкретный план действий, который поможет ему выйти на этих идиотов, мечтающих поработить весь мир. Остается только найти повод, чтобы сблизиться с Лиманским.
И такой повод скоро нашелся. Во время очередного перекура Болохов «неожиданно» оказался в компании некурящих молодых людей, которые собрались подле рояля, чтобы помузицировать. Заводилой здесь был Петр Гридасов, который, сев за инструмент, принялся вполголоса напевать какую-то популярную у здешних студентов песенку. Ему усердно помогали Лиманский с Кураевым, а также девушки – Лиза и ее подруга Даша Окунева. Александр слов песни не знал, но тоже попытался подпевать, подхватывая на лету строчки то и дело повторяющегося припева. Когда пение закончилось, Болохов похлопал в ладоши и сказал:
– Браво, господа! Вы всколыхнули во мне воспоминания о моих студенческих годах.
– А где вы учились? – поинтересовался Петр.
– В Санкт-Петербургской Императорской академии художеств, – ответил Александр.
– Ого! – изумилась Даша. – Наверное, вы и Репина знали?
Александр кивнул.
– Да, он у нас преподавал. Но моим любимым учителем был Василий Васильевич Кандинский. Слыхали о таком?
– Ну как же! – воскликнул Кураев. – Если я не ошибаюсь, именно он был родоначальником русского абстрактного искусства. Так?
– По крайней мере так считают многие, – ответил Болохов.
Кураев попытался продолжить начатую тему.
– Насколько я понимаю, это был не просто поиск более свежих художественных приемов… Это был в некотором роде протест… более того, вызов общественным вкусам. Я это про абстракционизм, – уточнил он.
– Общественные вкусы – это дерьмо собачье! – с вызовом отрезал Лиманский. – Я рад, что некоторые художники это тоже поняли. А то рисуют всякую ерунду.
– Жорж, что с тобой происходит? – удивленно посмотрела на него Лиза. – Откуда в тебе столько злости?
Тот фыркнул.
– Такое время, Лиза, – проговорил он. – Хватит, наигрались в гуманизм! Меньше бы болтали – не потеряли бы Россию!..
«Да он же это говорит с чужих слов! – решила Лиза. – На самом деле Жорж не такой. Он добрый, хотя и очень наивный».
– Эх, Жорж, Жорж! – вздохнула она. – И зачем тебе все это надо?
Но тот не слушал ее.
– А вы мне нравитесь, – неожиданно сделал он реверанс в сторону Болохова. – Как вас?.. Александр Петрович? Очень приятно! Жорж Лиманский, студент местного политеха, – представился он. – Надеюсь, Александр Петрович, вы разделяете взгляды своего учителя?.. Кстати, а где сейчас находится этот ваш Кандинский?
– Он эмигрировал из России и живет где-то в Европе, – ответил Александр.
– Жаль. Если бы он жил в Харбине, мы бы его обязательно приняли в нашу организацию. Нам нужны такие люди.
– Да ведь он глубоко пожилой человек, – заметил Болохов.
– Ерунда! – воскликнул Лиманский. – Главное для нас – это преданность нашему делу… Ну а вы?.. Как вы относитесь к фашистской идее?
Болохов пожал плечами.
– Признаться, я как-то не задумывался над этим, – проговорил он. – Мне бы полистать вашу литературу, а так что я могу сказать? Кстати, вы первый фашист, с кем я имел честь познакомиться. Надеюсь, у ваших товарищей такой же трезвый взгляд на вещи, как и у вас, – польстил он ему.
Жорж зарделся.
– Должен вам сказать, к нам в организацию приходят очень интересные люди, – доверительно сообщил он. – Что же касается литературы… Хорошо, я вам кое-что дам почитать. Недавно мы получили из Германии несколько экземпляров «Майн Кампф» Адольфа Гитлера. Говорите, даже не слышали о таком? – удивился Жорж. – О, у этого человека большое будущее! Он лидер немецких фашистов и личный друг Муссолини.
Вечер закончился танцами. Мария Павловна, чтобы расшевелить гостей, села за рояль, но так как она не знала ни одной современной мелодии, то играла в основном вальсы. Танцевать вышли даже те, кто был под крепким хмельком. Зала была небольшая, поэтому гости постоянно толкались и мешали друг другу. Тон задавала именинница. Она поочередно приглашала кавалеров, но чаще почему-то Болохова. Шатуров это видел и сильно ревновал. Он даже сделал Лизе по этому поводу замечание, но она не отреагировала на него. И тогда ротмистр решил, что завтра же рассчитает этого треклятого художника, который неожиданно встал на его пути. Он и сейчас попытался было объясниться с ним, но что-то остановило его. Скорее всего, не хотел поднимать скандала в чужом доме. Ведь все это, учитывая неприязненное к нему отношение Лизиной матери, могло обернуться против него самого.