1
На концерт Вертинского собрался, кажется, весь цвет местной русской эмиграции. Здесь были руководители белоэмигрантских организаций, крупные дельцы, институтские профессора, известные ученые, врачи. Были и представители местного бомонда – театральные артисты, музыканты, литераторы, художники.
За час до начала концерта Шатуров завел свой «форд» и отправился за Лизой, потом они заехали за Болоховым. После этого они все вместе отправились в центр, где находилось здание Коммерческого собрания. Это место было популярным у русских харбинцев. Здесь студенты любили устраивать свои балы, здесь же часто выступали различные артисты и поэты.
В фойе уже яблоку негде было упасть. Пахло дорогим парфюмом и начищенными ваксой офицерскими сапогами. Люди с нетерпением ждали, когда откроются двери концертного зала. Болохов давно не видел такого столпотворения, разве что на московских митингах, поэтому с любопытством наблюдал по сторонам. Вот мимо него, расталкивая всех локтями, прошмыгнул какой-то явно нетрезвый бородатый есаул, держа за руку пышногрудую чернобровую казачку. Мелькнули золотые генеральские эполеты. А это уже два солидных господина во фраках, взяв под руки своих задрапированных в черный панбархат дам, пытаются пробиться через частокол тел.
Подходили знакомые, здоровались, обменивались новостями. Лиза даже встретила здесь двух своих подруг по институту, которые пришли на концерт в сопровождении кавалеров, двух курсантов местного юнкерского училища. Неприятно удивило Болохова появление в собрании Бориса Карсавина, который тут же примкнул к их компании. Настроение подняла ему Лиза, которая познакомила его со своей подругой Варей Иевлевой, представив ее как местную поэтессу.
Это была довольно привлекательная молодая шатенка, одетая в скромное вечернее платье, грудь которой украшала большая брошь в виде цветка. Узнав, что Болохов лишь недавно покинул Россию, очень обрадовалась и засыпала его вопросами. Ему бы долго пришлось на них отвечать, если бы не ротмистр.
– Александр Петрович! – заметив в толпе знакомое лицо, неожиданно обратился он к нему. – Не хотите ли взглянуть на нашу местную достопримечательность?
Болохов с любопытством посмотрел туда, куда ему указывал ротмистр, и увидел невысокого худощавого молодого человека, одетого в модный твидовый костюм.
– Кто это? – спросил он ротмистра.
– Кто? А вы угадайте… Нет, я вижу, вам это не удастся сделать… Так вот, это и есть тот самый господин, который объявил себя вождем русских фашистов, – с некоторым сарказмом проговорил Шатуров. – Мне этот человек неприятен, хотя… Вы слышали такое выражение «Враг моего врага – мой союзник»?..
Родзаевского Болохов представлял совершенно другим. Сильным, мужественным, таким, каким фашисты хотели видеть свой идеал. А этот что?.. Как говорится, и посмотреть-то не на что. Впрочем, Муссолини тоже не похож на героя, а такой террор учинил в своей стране – жутко подумать!
Он хотел получше рассмотреть лицо этого человека, но того постоянно кто-то загораживал, и только когда открыли зрительный зал и толпа немного схлынула, у Александра появилась возможность некоторое время понаблюдать за ним.
Как оказалось, Родзаевский пришел на концерт не один – с ним была целая компания молодых людей. Они стояли прямо посреди фойе и о чем-то громко разговаривали. Среди них был и Жорж Лиманский, который, заметив Лизу, помахал ей рукой.
– Иди сюда, Жорж! – по-ребячьи непосредственно позвала она его.
Тот что-то сказал своему вожаку – будто бы просил разрешения ненадолго отлучиться, – и только после этого оставил своих товарищей.
– Добрый вечер, господа! – поприветствовал он Лизиных спутников и уже хотел, было, завести разговор с девушкой, когда вдруг услышал голос Шатурова.
– А что фашисты-то здесь забыли? – с издевкой спросил он парня. – Ведь вы же заявляете, что не признаете современное искусство…
Эти слова нисколько не смутили Лиманского.
– Все, что русское, нам небезразлично, – ответил он. – Вертинский доказал, что он истинно русский патриот.
– Да что вы говорите! – продолжал издеваться Шатуров. – А как же тогда вот это: «В бананово-лимонном Сингапуре…»? – негромко пропел он, при этом неплохо скопировав артиста. – Это ведь не про нашу родину.
Жорж хмыкнул.
– Это все ерунда! – бросил он. – Петь можно про что угодно – главное, чтобы душа болела о родине. Кстати, господа, не хотите ли познакомиться с моим шефом? – он кивком головы указал туда, где стояли его товарищи.
– Нет уж, увольте! – усмехнулся Шатуров. – Мне достаточно того, что я знаю о нем.
– А ты, Лиза?
– И она не пойдет, – вместо нее ответил ротмистр. – Еще не хватало, чтобы я отпустил ее в клетку с тиграми.
Он как-то криво улыбнулся, и было понятно, что он имел в виду. Несмотря на то, что молодые фашисты были их соратниками в борьбе против большевиков, они преследовали сугубо свои цели. Во-первых, у них и в мыслях не было, чтобы возродить в России монархию, во-вторых, они были нетерпимы к иноверцам, не в меру жестоки и коварны. Для них главным было поставить во главе государства диктатора с неограниченными правами и насадить повсюду фашистскую идеологию. Да, они готовы идти вместе, но только до тех пор, пока в России не падет советская власть, а потом они попытаются уничтожить и всех своих союзников. Так что с этими фашистами нужно было держать ухо востро.
– И вы, конечно, не пожелаете оставить своих спутников?.. – обратился Жорж к Болохову.
Тот развел руками. Дескать, я не знаю, право… На самом же деле он понимал, что это был редкий случай, чтобы лично познакомиться с лидером русских фашистов в Харбине. Ведь следующей целью для него может стать именно он. Значит, уже сейчас нужно попытаться втереться к нему в доверие.
Перед тем как отправиться в Маньчжурию, Болохов просмотрел кучу всяких документов, среди которых нашлось место и для биографии Родзаевского.
Если ему не изменяет память, этого человека зовут Константином Владимировичем. Родился он в 1907 году в городе Благовещенске Амурской области в семье нотариуса Родзаевского Владимира Ивановича, 1884 года рождения, человека, как было сказано в документе, с недостаточно четкой политической ориентацией, ничем себя не проявившего как в дореволюционной жизни, так и в период острой классовой борьбы и Гражданской войны на Амуре.
2 сентября 1928 года, оставшись без работы, вместе с младшим сыном Владимиром и племянником отец нелегально ушел в Китай, оставив в Благовещенске жену Надежду Михайловну и двух своих дочерей.
А за три года до этого, в 1925 году, покинул Советский Союз Константин, поступив в Харбине на Юридический факультет, откуда его однажды чуть было не выгнали за то, что он подделал подписи преподавателей в зачетной книжке. Дело уладили сотрудники японской военной миссии, которые оказывали все большее и большее влияние на жизнь русской эмиграции. Именно тогда японцы и обратили на него внимание: человек, способный на нечестный поступок, – прекрасная находка для разведчиков. А этот был не только крайне амбициозен, но еще и любил деньги. Однажды, решив разбогатеть, Родзаевский со своим товарищем по фамилии Василенко устроил лотерею, которая закончилась громким скандалом. И снова на помощь пришли японцы. Скорее всего, именно они и подбросили ему идею создать русскую фашистскую организацию, где главной приманкой для людей, оставшихся без Родины, была бы мысль о возвращении в Россию, а еще не знающий границ патриотизм, который живет в сердце каждого русского.
В данное время, продолжает листать в памяти биографию Родзаевского Болохов, Константин учится на последнем курсе Юридического факультета и активно сотрудничает с газетами «Российское слово», «Русские ведомости», «Заря», «Харбинское время» и другими белоэмигрантскими изданиями. Среди своего окружения слывет человеком, не лишенным аскетизма. О нем так и говорят: абсолютно не пьет, не курит, фокстрота не танцует. Лидер «Союза национальных синдикатов русских рабочих фашистов», чей девиз: «Бог, нация, труд».
Вот, кажется, и все… Хотя нет… Известно, что Родзаевский стремится объединить все зарубежные русские фашистские организации и стать лидером движения. В настоящее время поддерживает связь с лидером российской фашистской организации в Америке неким Анастасием Вонсянским, женатым на еврейке по происхождению, вдове американского миллионера Пульмана, располагающей значительными денежными средствами. Считает возможным в ближайшее время преобразовать свою организацию в Русскую фашистскую партию, которая должна стать авангардом отбора активной эмиграции для борьбы с большевизмом. Конечной целью для себя он и его соратники избрали освобождение красной России от коммунистов и образование русской фашистской республики.
И вот еще… По мнению аналитиков советской разведки, Родзаевского нельзя было назвать бездарным человеком. Обладая широким кругозором, а главное – даром красноречия и умением увлечь людей своими идеями, он быстро приобрел себе сторонников среди тех, кто мечтал вернуться в Россию на белом коне. Интриги, сплетни, доносы, соперничество – вот та атмосфера, которая царила в организации русских фашистов, где японская разведка вербовала для себя кадры.
Жорж вывел его из задумчивости.
– Ну так как, господин Болохов? Вы же, помнится, на дне рождения Елизаветы Владимировны с интересом восприняли мое предложение познакомиться с идеями нашего движения. И вот сейчас я могу представить вас самому Родзаевскому. Или вы против? – спросил он.
Александр сделал вид, что он в растерянности.
– Да я, собственно… – замялся он и посмотрел на своих спутников.
– Коль есть желание – идите, – сказал ему ротмистр. – А потом расскажете, что вам говорил этот фашистский идеолог.
– Вы думаете?.. – как-то неуверенно произнес Болохов. И тут же: – А что, я люблю знакомиться с новыми людьми! – сказал он и отправился вслед за Лиманским.
Родзаевский встретил знакомого Жоржа приветливой улыбкой.
– Наслышан, наслышан о вас… – сказал он, давая понять, что у их организации везде есть свои глаза и уши. Но Болохов-то знал, чьих это рук дело, потому невольно устремил свой взгляд на Лиманского. – Значит, служите в РОВСе? – спросил Родзаевский.
Голос у него спокойный, ровный, однако в нем постоянно присутствовала некая нервинка. Кажется, вот сейчас у него сменится настроение, и он на пример Муссолини начнет, бешено жестикулируя руками, сыпать цитатами из фашистских талмудов.
Болохов покачал головой.
– У вас несколько неверная информация, – заметил он. – Видите ли, я художник, и в РОВСе мне просто выделили мастерскую, – пояснил он.
– Вот как? – поднял брови Константин. – Наверное, всяких там генералов престарелых рисуете? Но это все нафталин! Скоро вам начнут заказывать иные портреты.
«Не твой ли?» – подумал Александр, но вслух сказал другое:
– Возможно, и так…
– Да не возможно, а точно! – громко произнес Константин. – Скоро весь мир услышит о новых русских героях. Вот попомните мои слова!.. – Он сделал паузу, чтобы собеседник переварил его слова. – Ну а вам я советую бросить этих всех «бывших» и вступить в нашу организацию, – неожиданно предложил он. – За нами будущее. А эти… – Он обвел глазами фойе. – Эти все нужны нам постольку-поскольку… Придет время – и они станут прислуживать нам. Ну а коль не станут…
Он многозначительно посмотрел на своих товарищей, вызвав у них дружный смех.
Они еще о чем-то немного поболтали, после чего Болохов решил вернуться к своей компании.
Оказывается, пока он отсутствовал, к ним присоединился начальник контрразведки РОВСа Одоевцев. Тот пришел в собрание один, потому как, по слухам, жена у него осталась в России, а здесь он вел аскетический образ жизни. На сей раз он, как, впрочем, и ротмистр, предпочел военной форме вечерний цивильный костюм. Отведя Сергея Федоровича в сторонку, он вроде как пытался в чем-то убедить собеседника.
– Я вам говорю, ротмистр, что вы ошибаетесь! – долетела до слуха Болохова брошенная Одоевцевым фраза. Шатуров хотел ему что-то ответить, но в этот момент заметил приближавшегося к ним Болохова.
– Ладно, Юрий Анатольевич, об этом мы с вами позже поговорим, – сказал полковнику ротмистр, переключая все свое внимание на Александра. – Ну вот и наш уважаемый Александр Петрович! Как там у Пушкина?
Вот мой Онегин на свободе;
Острижен по последней моде,
Как dandy лондонский одет…
Он улыбнулся и тут же: – Ну и какое впечатление произвел на вас наш главный фашист? – спросил он его.
– Я бы сказал, положительное, – ответил тот, не забыв кивком головы поприветствовать полковника.
– Вы не шутите? – удивленно посмотрел на него ротмистр.
– Нисколько! Этот человек достаточно умен и образован, при этом он люто ненавидит советскую власть… – заметил Болохов.
Он мельком взглянул на Одоевцева – хотел понять, какое впечатление на него произвело такое заявление. Но полковник был невозмутим.
– На словах все мы люто ненавидим Советы… – сказал он и как-то странно посмотрел на Александра. – А учинишь иному такому ненавистнику допрос с пристрастием – так он тут же и снимет с себя маску. Вам, случайно, не приходилось встречать таких людей? – спросил он его.
Болохов пожал плечами.
– Слава богу, пока нет…
– Ну-ну… – усмехнулся Одоевцев. – Кстати, господин Болохов… Я вам готовлю сюрприз… Вы говорили, что воевали в армии генерала Юденича? Так вот, на днях к нам из Шанхая приезжают два офицера – оба ваши однополчане. Надеюсь, вам будет с ними что вспомнить.
Он пристально смотрел в глаза собеседнику – будто бы пытался уловить его реакцию. Но у того, кажется, не дрогнул ни один мускул на лице. «Ой, блефуешь полковник», – подумал Болохов. А может, нет? Может, и в самом деле ты решил устроить мне проверку?
– Счастлив, если это и впрямь окажется кто-то из наших! – не теряя самообладания, произнес Александр. – А то я уже и надежду всякую потерял… Да, вы правы, это будет для меня настоящий сюрприз! Так что за мной коньяк… – улыбнувшись, подмигнул он Одоевцеву.
Тот хотел ему что-то сказать, но в этот момент из-за спины полковника показалось довольное лицо Карсавина. Тот уже, видно, успел сбегать в буфет и опрокинуть рюмку-другую коньяка.
– Господа, предлагаю после концерта всей компанией отправиться в ресторан! – громко произнес он. – С дамами я уже говорил – они не против.
– И мадмуазель Гридасова согласна? – машинально спросил Болохов.
– И она, и ее подруга…
– Ну тогда и разговора нет! – обрадовался ротмистр. – Может, и вы присоединитесь к нам? – ради приличия спросил он Одоевцева, наверняка зная, что тот откажется, сославшись на дела, но полковник с радостью принял его предложение. О, черт! – чуть не вырвалось у Шатурова. Чтобы скрыть огорчение, он решил переключить внимание полковника на Бориса. – Кстати, вы не знакомы? – обратился он к нему. – Нет? Тогда давайте я вас друг другу представлю… Карсавин, Борис… Я запамятовал, как вас по батюшке? – спросил он коммерсанта. – Платонович?.. Ну вот… Человек к нам из Аргентины приехал – будет торговать здесь вином. Так что прошу любить и жаловать… А это, – устремил он свой взгляд на полковника, – Юрий Анатольевич Одоевцев… Начальник контрразведки РОВСа. Вас не страшит такое знакомство? – улыбнувшись, посмотрел он на Карсавина.
Тот усмехнулся.
– Если бы я, Сергей Федорович, всего боялся, то давно бы умер от инфаркта, – сказал он. – И вообще мы же не в совдепии. Здесь мы все заодно…
Полковник пристально посмотрел на него, от чего у Бориса похолодело в груди. Тот будто бы в душу к нему заглянул.
– Очень рад… – коротко проговорил Одоевцев и протянул ему руку. – Так говорите, торгуете вином?
– Точно-с так… – подтвердил Карсавин. – Первая партия аргентинского вина уже на подходе.
– Но, однако же, вы русский? – произнес полковник. – А почему тогда Аргентина?
– Так ведь и вы русский, а живете, черт знает где… – усмехнулся Борис. – Все мы, господин Одоевцев, изгои, поэтому нам держаться друг друга надо. А вы вместо этого готовы всех подозревать… Вижу-вижу, как вы смотрите на людей – будто бы мысли их пытаетесь прочесть…
– Привычка… – нахмурил брови полковник. – Вот когда мы покончим с Советами, тогда…
Договорить ему помешал раздавшийся за его спиной чей-то радостный возглас.
– Сашка! Болохов!.. Ты ли это?..
Услышав свое имя, Александр замер. Черт! Да кто же это?.. Он стал медленно поворачиваться, стараясь не выдать волнения, но уже в следующую секунду глаза его заблестели, а лицо озарила счастливая улыбка. Да это же Аркашка Туманов! Спрятался за рыжей бородой и думает, я его не узнаю…
Они бросились другу к другу навстречу и по-мужски крепко обнялись. Все, кто был рядом, с любопытством и умилением наблюдали эту сцену. Даже у Одоевцева в эту минуту, казалось, ожило лицо, и он перестал хмуриться.
– Сашка! Родной!.. Вот не ожидал… Вот не ожидал… Живой! Слава Богу! А то я уже ненароком подумал… – Голос у Аркашки дрожал, и на глазах показались слезы.
– Черт лысый! А я и не знал, что ты в Харбине… – соврал Болохов. – Ходили слухи, что ты в Париже… – не выпуская Аркашку из своих объятий, говорил он.
– Да здесь я, здесь… А вот ты откуда взялся? Я слышал…
Болохов замер. Вот сейчас Туманов что-то ляпнет, и все, кто находится с ними рядом, узнают всю правду о нем. И тогда конец всему! Он попадет в руки к этому Одоевцеву. Вот уж тот обрадуется! Скажет: вот видите, меня не подвело чутье! Конечно, будут пытать. Но это все ерунда! Главная беда заключается в том, что он не выполнит задание партии.
Ему нужно было как-то заставить Аркашку замолчать, и он начал что-то вспоминать, о чем-то спрашивать, а то и просто молоть всякую чепуху. Говорил, а сам исподволь поглядывал на Одоевцева. Тот с интересом наблюдал за ними.
– Господин Болохов, а вы не желаете представить нам своего товарища? – неожиданно проговорил полковник.
«Сволочь!» – выругался про себя Александр. Теперь он когтями вцепится в Аркашку и не отпустит его до тех пор, пока не выудит из него все, что ему надо.
– Аркашка… Простите, Аркадий Туманов, – с неохотой высвобождаясь из объятий друга, представил он. – Мы с Сашей учились в Академии художеств…
– Похвально, – буркнул Одоевцев. – И при каких же обстоятельствах вы расстались? – забыв, в свою очередь, представиться, обратился он к Туманову.
– Так ведь революция началась! – находясь еще во власти чувств, улыбнулся тот. – Нашу академию закрыли, и все разбежались кто куда.
Полковник удовлетворенно кивнул.
– И куда же побежали вы? – спросил он.
– Я-то? Я на Дон… К генералу Деникину…
– Значит, воевали?
Аркашка вздохнул.
– Если это можно было назвать войной. Меня в первом же бою ранили. – Он показал шрам у левого виска. – В госпитале заболел тифом – на том все для меня и кончилось.
– И как же вы попали в Маньчжурию? – продолжил свой допрос Одоевцев. – Кстати, ничего, что я задаю вам такие вопросы? Просто интересно…
– Валяйте, я не гордый! – снова широко улыбнулся Аркадий. – Вы же полковник Одоевцев, так? – выказал он свою осведомленность. – Ну а вам по службе это положено.
Юрий Анатольевич не ожидал такого поворота событий, потому несколько растерялся. Но это длилось недолго.
– Так как же вы все-таки попали в эти края? – повторил он свой вопрос.
За эти годы Туманов заматерел, остепенился и уже не выглядел тем зеленым лягушонком, которого когда-то знал Александр. Отлежал парень на усу, теперь растит бородку, говорят о таких.
– А то вы не знаете! – произнес он.
– Я?.. – полковник стал всматриваться в его лицо. – Как вы сказали ваша фамилия? Туманов?..
– Так точно, господин полковник! – прозвучал по-военному ответ. – Мы же с вами уже встречались… Не помните? После того, как в двадцать пятом мы с группой советских художников отказались возвращаться домой, вы были одним из первых, кто тогда поздравил нас.
Ну вот, Аркашка и подтвердил слова Алешки Мальчикова. Получается, он сам захотел здесь остаться. А ведь Болохов до конца в это не верил. Думал, что все это происки врагов.
Однако нужно было скрывать свои чувства. Поэтому Болохов сделал вид, что ничего не понимает.
– Вы это о чем? – смотрел он то на Туманова, то на полковника.
– Я тебе потом все расскажу, – похлопал его по плечу Аркашка. – Кстати, ты что собрался делать после концерта?
– Мы идем всей компанией в ресторан, – обвел Александр взглядом спутников. – И ты можешь к нам присоединиться.
«Кажется, пронесло», – облегченно вздохнул он. Наконец-то этот Одоевцев угомонился. Но стоило ему только подумать так, как тот вдруг снова обратился к Туманову:
– Так что вы там слышали?..
Тот удивленно посмотрел на него.
– Я не понимаю вас, господин полковник… – ответил Аркашка.
– Ну вы же сказали: «Я слышал…» – напомнил ему Одоевцев. – Однако господин Болохов перебил вас. Не знаю, намеренно он это сделал, нет ли, однако же, он не дал вам договорить. А между тем вам важно было подтвердить одну важную для вас информацию… Итак, вы слышали… Что вы слышали?
– Ах, вот вы о чем! – наконец вспомнил Аркадий, заставив тем самым Болохова вздрогнуть.
«Ну все, – подумал он, – я пропал. Туманову что-то известно о его связях с большевиками. Более того, кто-то мог ему рассказать о его работе в ЧК».
– Да, именно об этом… – многозначительно проговорил Одоевцев, как будто намеренно пытался подвести его к нужной мысли.
– Сань, это правда, что ты после революции сразу же сбежал за границу? – спросил он друга.
Уф! А я-то решил… – Болохов с благодарностью посмотрел на Аркашку.
– У тебя неверные сведения, – сказал он. – Перед тем, как уйти за границу, я несколько месяцев воевал в армии генерала Юденича.
– Вот как? – удивился Туманов. – Ладно, после обо всем поговорим… Слышите? Третий звонок прозвучал – сейчас двери закроют. Надо идти занимать свои места.
С этими словами он подхватил под руку друга, и они отправились в зал. Следом за ними последовали и остальные.
2
Однако сидеть друзьям пришлось в разных концах зала, что немало огорчило Болохова. Радовало только то, что рядом не было Одоевцева с Карсавиным. Варю же Шатуров усадил на свое место в первом ряду, а сам устроился на приставном стуле. После некоторой рокировки Александр в конце концов оказался в окружении двух дам, что одновременно смущало его и вызывало невероятное чувство восторга.
…Зрителей не заставили долго ждать. Поднялся занавес, и все увидели в глубине сцены седого аккомпаниатора за черным роялем. Он наигрывал какую-то мелодию. Неожиданно из-за кулисы показался высокий господин в костюме Печального Пьеро. Вертинский! В своем обычном образе… Публика встретила его бурными аплодисментами. Он начал петь. Пел он необычно, постоянно грассируя, что непривычному к такому пению человеку могло показать странным. Болохову раньше не приходилось бывать на концертах Вертинского, и он стал внимательно слушать его, пытаясь понять, за что же его так любят эмигранты. Может, за голос? Но голоса как такового у того не было – он пел больше душой. Может, в этой душе и вся причина? Или в музыке? А может, в этих каламбурных текстах?
Но нет, здесь что-то другое. Вертинский, скорее всего, заражал зрителей острой ностальгией, отчего они уходили с концерта чуточку подавленные и одновременно преисполненные надеждой.
– Как вам понравился Александр Николаевич? – когда они выходили из зала, спросила Болохова Лиза.
– Замечательно! – ответил он, не желая разочаровывать девушку. Ведь та была без ума от Вертинского. Впрочем, ничего плохого он не мог сказать о концерте, только ему не совсем понравилась эта вычурная жестикуляция больших белых ладоней певца и обильный макияж на его лице. Это, на его взгляд, выглядело как-то не по-мужски.
Чтобы не толкаться, Шатуров предложил подождать, пока схлынет толпа. Вскоре к ним присоединились и Карсавин с Одоевцевым. Не было только Аркадия, который, видимо, вышел раньше и теперь дожидался их на улице.
– Боже мой, да это же Ларисса Андерсен! – увидев в толпе знакомое лицо, радостно воскликнула вдруг Лиза.
– Ларисса? О, она мне так нужна! Где?.. Где ты ее видишь? – спросила Иевлева, но та уже сама спешила Варе навстречу.
Поэтессы обнялись. Подошла Лиза и сделала книксен.
– Лизонька, и вы здесь? – узнала известную студенческую заводилу и свою почитательницу Андерсен.
– Да, я пришла с друзьями… Давайте я вас с ними познакомлю… – И она по очереди представила ей своих спутников.
Болохов уже кое-что знал о Лариссе. О ней ему рассказала Лиза, которая, когда у нее выдавалась свободная минутка, всегда спешила к Александру в мастерскую. Она была без ума от этой поэтессы, называя ее местной Ахматовой. Однажды даже принесла ему отпечатанные на машинке стихи Андерсен, которые он на досуге с интересом просмотрел. Одно из них он даже запомнил наизусть.
Бьется колокол медной грудью,
Льет расплавленную весну…
Ветер кинулся к строгим людям,
Темнотою в глаза плеснул.
Прижимается воздух вешний,
Тает терпкая боль молитв…
У меня от молитвы, грешной,
Только сердце сильней болит.
Я не стану святой и строгой,
Так привычно моим ногам
Уставать по земным дорогам,
Танцевать по земным лугам…
«Прекрасные стихи», – думал Болохов. Эта Андерсен и впрямь талантлива, однако в Советском Союзе о ней совершенно ничего не знают. Как не знают и о других одаренных литераторах, живущих за рубежом. И это понятно: они не приняли революцию, поэтому партия боится, что их произведения могут повлиять на умы советских людей. Ведь известно, что народ чаще прислушивается к сочинителям, чем к вождям. Оттого и не любят вожди этих книжных пророков.
«Ларисса Андерсен… Откуда эти два “с” в ее имени?» – думал Болохов, с интересом разглядывая свою новую знакомую, которая, отойдя с Иевлевой в сторонку, о чем-то живо и непринужденно беседовала с ней. Это что, признак манерности или претензия на «принцессность»? Однако, по словам той же Лизы, так ее записали в метрике. Так ее звали теперь и друзья, поэты дальневосточного русского Парнаса, обосновавшиеся после большевистской революции в Китае.
Как только ее ни величали здесь: и белой яблонькой, и прекрасным печальным цветком, и «черным» ангелом, и музой. Кто-то даже называл ее Сольвейг… В нее были поголовно влюблены все здешние поэты и не только они.
Да, Лиза нисколько не преувеличивала: Ларисса была очень красива. Синие-пресиние глаза, темные волосы, чистый овал лица, врожденная грация и пластика. Каждый жест ее изящен и закончен – будто бы отрепетирован.
Лиза сказала, что она божественно танцует, потому что хореографии ее учила не кто-нибудь, а воспитанница школы Петипа Лидия Карловна Дроздова, которая принадлежала к императорской фамилии.
Что делают здесь, на чужбине, эти прекрасные талантливые люди? – спросил себя Болохов. Ведь с их исходом Россия лишилась чего-то очень важного. Как можно жить без того же Бунина, без Куприна, без Шаляпина, Горького?.. Даже Мариинский в полном составе бежал за границу. И это лишь малая толика того, что было потеряно. Навсегда ли? «Если навсегда, то история нам этого не простит, – думает Александр. – Сейчас партия пытается воспитать всем этим людям замену, но получится ли? Для этого ведь нужна некая преемственность, должны быть люди, у которых можно поучиться. А если их нет?..»
– Я собралась идти к Александру Николаевичу… Мы с ним старые знакомые, – услышал вдруг Болохов голос Лариссы. – Ты не хочешь составить мне компанию? – спросила она Варю.
Та сказала, что и рада бы пойти, однако не может бросить своих спутников. И тогда Андерсен предложила и остальным последовать за ней.
Уборная артиста находилась прямо за сценой.
– Лагисса? Вы?! – завидев Андерсен, с удивлением произнес Вертинский.
Он уже успел сбросить фрак и облачиться в длинный шелковый халат с большими болтающимися кистями от пояса. Вокруг него, словно стайка преданных собачонок, крутились поклонницы, постоянно заглядывая ему в глаза и без конца щебеча:
– О, Александр Николаевич!.. О, Александр Николаевич!..
– Я не одна, – сказала Андерсен, указывая на спутников. – Примете?
– Лагисса, ну когда же я вам в чем отказывал? – сказал Вертинский. – Давайте, пгедставляйте мне своих товагищей.
Но Андерсен плохо запомнила, кто есть кто, поэтому каждый представлялся сам. Увы, на Вертинского не произвели впечатления ни фамилии новых знакомых, ни их звания, оттого все это время взгляд его был отрешенным и скучающим. Оживился он только тогда, когда очередь дошла до светловолосого молодого господина, назвавшегося Болоховым, который, как выяснилось, лишь недавно прибыл из России.
– Ну и как там в Госсии? – снисходительно взглянув на Александра и как бы с высоты своего величия протягивая ему два пальца, произнес он. – Большевики сильно звегствуют?
Болохову не нравились его куртуазные манеры, но что поделаешь – перед ним тот, кем восхищалось все русское зарубежье, по сути, великий артист. Да что там – бог, которому поклонялись миллионы.
– Есть такое дело, – коротко произнес Александр.
– И что, меня бы они тоже агестовали, если бы я туда пгиехал? – поинтересовался артист.
Болохов пожал плечами, после чего он стал уже неинтересен Вертинскому, который переключился на Лизу. Он наговорил ей кучу комплиментов, что страшно смутило ее.
В уборной Вертинского они задержались недолго. Артист устал и жаждал покоя.
Счастливые и оживленные выходили они из собрания. Еще бы, им довелось поговорить с самим Вертинским!
– Мы идем в ресторан – вы не составите нам компанию? – спросил Лариссу Карсавин.
Она стала говорить о том, что ее ждут какие-то неотложные дела, но тут на помощь Борису пришли Лиза с Варей, которым удалось-таки уговорить Андерсен. Мужчины были в восторге. Ну как же! Они будут ужинать с самой Лариссой. Да история не простила бы им, если бы они не воспользовались таким редким случаем.
Было начало одиннадцатого, когда они покинули здание собрания. Ранняя осень. Зябко. Тускло горели уличные фонари. Метались по сторонам чьи-то похожие на призраки тени. Из глубины кварталов звучали глухие тревожные голоса. Эту тревогу усиливал ветер, раскачивавший верхушки высоких деревьев.
А еще пару часов назад картина была совсем иная. Вместо одиноких прохожих – плывшие вдоль широких тротуаров густые толпы народа; гудели автомобильные гудки, шли переполненные автобусы; лавируя между машинами, бежали кули, перевозя в легких двухколесных рикшах толстых купчих и размалеванных проституток; здесь же носильщики с мокрыми от пота спинами и коромыслами на плечах тащили набитые чем-то тяжелые корзины.
– А где же ваш друг? – выйдя из собрания, спросил Болохова полковник.
– Не знаю, – пожал тот плечами. – Мы договорились встретиться после концерта… Видно, домой ушел, – огорченно произнес он, и тут же вдруг улыбка озарила его лицо. – Да вот же он! – заметив спешившего к ним Аркашку, воскликнул Александр.
Решено было ехать в ресторан отеля «Модерн». Там всегда собиралась интересная публика, а, кроме того, там хорошо готовили утку «по-пекински». Чтобы не застудить одетых в легкие демисезонные пальто дам, их отправили первыми на шатуровском «форде». Следом, взяв такси, добрались до места и остальные.
Ресторан, как всегда, был полон. Несмотря на верхнее освещение, на столах горели лампы, создавая комфорт и уют.
Улучив момент, когда вся компания отправилась в уборную, чтобы привести себя в порядок, Лиза, подхватив Болохова под руку, увела его в темный закуток, сказав, что хочет поговорить с ним.
– Саша!.. Милый! Пойми, я так больше не могу… – когда они остались одни, бросилась она к нему на шею. – Нельзя держать Сергея Федоровича в неведении. Сегодня же я все расскажу ему о нас. Он умный, он добрый… Он поймет… Во всяком случае, так будет честнее.
Болохов напрягся. «Неужто она и впрямь потеряла голову?» – подумал. Да, она нравится ему, и в другом месте и при других обстоятельствах он был бы счастлив, если бы его полюбила такая девушка. Но сейчас его голова забита другим. Сейчас главное для него – это задание Центра. Тогда какая может быть любовь? Хотя взять вот так и порвать все отношения с Лизой он не вправе. Кто же тогда будет снабжать его нужной информацией? А через руки этой девушки каждый день проходят десятки секретных документов. Вот только хорошо ли использовать вслепую человека, который любит тебя? Наверное, он поступает мерзко, но такова судьба разведчика, для которого, как им говорили в спецшколе ОГПУ, не существует моральных преград. Но ведь это же нонсенс! Коль нет морали – нет человека. Так можно в конце концов превратиться и в зверя. Тогда что это за жизнь, когда вместо того, чтобы совершенствовать свою душу, ты обязан губить ее? Но партия говорит другое: главное для большевика – это идея, которой он обязан всецело подчинить себя. Получается, она призывает выхолостить из себя все человеческое?.. Тогда что, назад, в пещерный век? Но ведь это противоречит всем законам эволюции.
Такие мысли посещали Болохова все чаще и чаще. В нем боролись как бы два разных человека. Один из них готов идти за большевиками до конца, другой же все больше и больше сомневался в правильности выбранного большевиками пути. Это заставляло его непомерно страдать. Казалось бы, пока не поздно, – брось все и беги, куда глаза глядят, но он отравлен революцией. Я – Виргилий, будто бы говорит она ему, и я проведу тебя через все круги ада. Да, да, она его просто не отпускает от себя. Вцепилась в горло и держит, держит… Наверное, прав был Достоевский, а следом и Розанов, повторивший его мысль, что трагедия русского характера заключается в том, что русский человек радеет не за себя, а за все человечество. Вот и Болохов еще в юности решил целиком посвятить себя борьбе за освобождение всех трудящихся мира. Только теперь он взрослый человек и кое-что понимает иначе…
– Лиза, я думаю, еще не время нам открываться Сергею Федоровичу, – говорил он, прижимая девушку к себе.
Как же чудно пахнут ее волосы! И вся она такая нежная и трепетная, словно весенний подснежник. Болохов ловил себя на мысли, что Лиза – это именно та женщина, которая ему нужна. Только им никогда не быть вместе. Да она с ума сойдет, узнав, кто он есть на самом деле. Возненавидит, проклянет… Он даже представил, с каким ужасом и презрением она посмотрела бы ему в глаза, узнав всю правду.
– Но почему не время? – не понимала Лиза. – Как раз время… Я же должна что-то предпринять. А то все думают, что я невеста Сергея Федоровича. Но мне противно, понимаете, Саша? Противно! Ведь я же люблю вас…
– Позже, Лиза, позже, – пытаясь освободиться из ее объятий, сказал Болохов.
– Но почему? Почему?.. Нельзя же так… Человек надеется, уже думает о свадьбе, а я… Нет, нет, я больше не могу его обманывать! – воскликнула Лиза.
Болохов испуганно смотрел по сторонам – не услышал ли кто ее? Не дай бог, дойдет до Шатурова. Тогда прощай и РОВС и все остальное. Он должен, должен убедить девушку, чтобы она не спешила. А вот ему, как видно, уже пора и поспешить. Лиза ведь все равно когда-то захочет объясниться с ротмистром, так что до этого времени нужно что-то придумать. Она говорила, что совещание с участием лидеров местных антисоветских организаций, которое он давно и с нетерпением ждет, состоится на будущей неделе. Сегодня же он позвонит связному и напомнит о бомбе. А еще нужно на всякий случай обеспечить себе отход. Ведь за терактом обязательно последуют разборки. И тут уж люди Одоевцева не упустят возможности, чтобы учинить ему допрос с пристрастием. Это было бы странно, если бы они не занесли его в свой «черный» список.
– Послушай, Лизонька, а может, Сергей Федорович именно тот человек, который тебе нужен? – неожиданно произнес Александр. – Я понимаю, ты не любишь его, но ведь говорят же: стерпится-слюбится…
Она опешила.
– Да о чем вы, Саша?! – испуганно посмотрела на него, и он увидел, каким вдруг бледным стало ее лицо. – Мне нужны только вы!.. – От волнения ей не хватало воздуха. – Только вы!.. Теперь я понимаю, кто тогда ко мне приходил во сне…
И она рассказала Болохову о своих рождественских гаданиях.
«Вечерком под Рождество девушки гадали, за ворота башмачок девушки бросали», – вспомнил вдруг Александр и улыбнулся.
– Вы, Саша, это были вы!
Глаза ее покрылись влагой.
– Глупенькая… – погладил он ее по голове. – Ну разве можно верить во всякую чепуху?
– Но ведь это же было, было! – не отступала Лиза.
Болохов поцеловал ее в лоб.
– Ну хорошо. Коль хочешь – объясняйся с ротмистром. Только прошу тебя: не делай это сегодня. Ты же видишь: люди пришли отдохнуть, повеселиться… Неужели ты хочешь испортить им настроение? Ведь Шатуров просто так не сдастся. Еще чего доброго стрельбу откроет… Тогда какое уж веселье?.. Ну, ты согласна?.. – Он внимательно посмотрел в Лизины глаза, пытаясь понять, что у нее в душе, но они были скрыты за пеленой слез. Ему жалко стало девушку. – Давай договоримся так: ты не предпринимаешь никаких действий до тех пор, пока я сам тебя об этом не попрошу. Идет?..
Она порывисто вздохнула.
– Пусть будет по-вашему…
Весь вечер она была задумчива и молчалива. И как Шатуров ни пытался ее развеселить, сделать этого не смог. «Что с ней? – думал он. – Неужели на нее так подействовал Вертинский? Впрочем, после его концерта многие выходили с заплаканными глазами. Ведь что бы он ни пел, он пел о далекой родине, куда все они хотели вернуться».
– Вы бы, Александр Петрович, к госпоже Иевлевой присмотрелись, – еще когда они садились за стол, шепнул Болохову ротмистр. – Штучка, доложу я вам, не простая, но довольно соблазнительная, – подмигнул он ему. – Уверен, у вас получится…
Но за Варей приударил рыжебородый Аркашка, тогда как Болохов вел себя со всеми дамами ровно; за столом шутил, смеялся, а когда заиграл джаз, то стал по очереди приглашать на танец то Варю, то Лариссу. А вот с Лизой было сложнее – ее Шатуров ни на минуту не отпускал от себя. Если танцевал, то только с ней. Когда же ее пытался пригласить кто-то другой, он хмурился и, ни слова не говоря, брал девушку под руку и уводил на танцевальный пятачок. То ли чутье ему что-то подсказывало, то ли, как всякого жениха, его просто мучила ревность.
Тем не менее он казался необыкновенно счастливым. Видимо, оттого, что он уже жил в предвкушении свадьбы. В такие минуты всегда хочется чего-то особенного. Вот и выбор ресторана, – а это он предложил спутникам отправиться в «Модерн», – был сегодня не случайным. Здесь всегда собиралась изысканная публика, и вообще все здесь напоминало ему Питер. И это торжественное убранство зала, и хрустальный перелив массивных люстр над головой, и дорогие тяжелые портьеры на окнах, и лампы с абажурами, что стояли на каждом столе. Даже дым сигарет и веселый звон бокалов был здесь особый… Это ощущение чего-то родного усиливалось тем, что вокруг было много знакомых лиц. Люди то и дело подходили к ним, чтобы выказать им свое почтение. Бывало, являлись целой компанией с шампанским, придавая застолью особое настроение. Чиновники, купцы, военные, артисты… Кого тут только не было! Шум, смех, громкие речи… Запах хмельного, пищи и табака щекотал ноздри и веселил душу.
Однажды, когда вся компания в очередной раз отправилась в фойе, чтобы подышать свежим воздухом, Болохова остановил какой-то человек азиатской наружности и сказал ему, что его хочет видеть господин Наямото.
Наямото, Наямото… – стал вспоминать Александр. Уж не тот ли это японец, которого он видел несколько месяцев назад в приемной руководителя РОВСа? Но что ему нужно?
Человек с азиатской внешностью провел его в отдельный кабинет, поклонился сидевшему за столом господину, в котором Болохов тут же узнал своего «старого знакомого», и вышел.
– Да вы садитесь, господин Болохов, – указал на кресло рядом с собой Наямото-сан. – Садитесь…
Александр настороженно посмотрел на него.
– Откуда вам известна моя фамилия? – спросил он японца.
Тот улыбнулся, обнажив два ряда мелких крысиных зубов.
– У меня такая профессия, чтобы все знать, – заявил он.
Болохов сел, но сделал это без всякого удовольствия.
– Итак, я вас слушаю.
Японец усмехнулся.
– Это я вас хочу послушать, Александр Петрович… – сказал он. – Скажите, сколько времени вы находитесь в Харбине? Месяц? Два? Три?.. А почему же до сих пор не пришли к нам? Я имею в виду японскую миссию в Харбине. Вам же, кажется, было приказано сразу по приезде в город посетить нас. Или я ошибаюсь?
Болохова возмутил тон, которым с ним говорил японец. «Сволочь! – заскрипел он зубами. – Ишь, “вам приказано”… Я б тебе показал кузькину мать, будь мы в другом месте». Вслух же сказал другое:
– Я в самом деле виноват, Наямото-сан, – произнес он. – Понимаете, закрутился. Пока искал работу, пока то, се – и время пролетело.
Японец вдруг понимающе кивнул ему и миролюбиво улыбнулся.
– Ну хорошо, хорошо… На первый раз я вас прощаю. Но больше вы так не поступайте. Учтите, мы люди серьезные и не потерпим, чтобы нас водили за нос…
– Да что вы все… – хотел возмутиться Болохов, но японец тут же остановил его.
– Довольно, тема закрыта, – сказал он. – А сейчас слушайте меня и запоминайте: завтра ровно в восемь часов вечера я вас жду в этом самом кабине. Будет очень серьезный разговор… – Он сделал паузу, давая возможность собеседнику обдумать его слова. – Я живу в отеле и каждый вечер спускаюсь сюда поужинать, – пояснил он. – Так что при случае вам будет нетрудно найти меня. А сейчас я не смею вас задерживать. Вы, кажется, пришли с друзьями? Вот и идите к ним.
Но то был не последний сюрприз, который ожидал Болохова в этот вечер. Возвратившись после ресторана к себе, он неожиданно нашел в кармане своего пиджака записку. «Болохов, – несколько фамильярно обращался кто-то к нему, – вы в опасности. Одоевцев предпримет все, чтобы разоблачить вас. Избавьтесь от него».
Александр остолбенел. «Что это, шантаж? – подумал он. – Или же записку писал тот, кто желает ему добра? Но тогда кто он?»
Александр начал перебирать в уме всех, с кем общался накануне, но никто из этих людей, на его взгляд, не имел никакого отношения к подметному письму. «И все-таки кто-то же это сделал!» – упав без сил на кровать, подумал он. То приятное, что он испытал в этот вечер, познакомившись с массой интересных людей, тут же отошло на второй план. Не волновала уже и Лиза. Все, о чем он мог думать, содержалось лишь в коротком вопросе: что же делать?