1
Весна света… Повсюду журчали ручьи. Проснувшаяся после зимней спячки полноводная Сунгари тяжело и смятенно несла свои желтые воды к Амуру. Весело звучали пароходные гудки. Небо свинцовое с голубыми проталинами. Солнце то выходило из-за туч, бросая вниз сноп горячих лучей, то снова пряталось, не дав земле отогреться. То и дело шли дожди, а то вдруг дули со стороны моря ветры, которые рвали тучи на части, а потом несли их на север, туда, где русская земля… Вслед за ними проносились по небу журавли, приветствуя просыпающиеся долы своим веселым криком. Болохов с тоской в глазах наблюдал эту картину. Как же он завидовал всем этим птицам, для которых в отличие от него свобода является категорией абсолютной! Отчего такая несправедливость? Отчего люди, называющие себя властителями природы, вынуждены жить по каким-то странным, ими же созданным законам, для которых неизвестны такие понятия, как свобода, счастье и справедливость?
Вот живет человек – а живет ли? Ведь в идеале жизнь – это свободный полет мыслей и чувств. Но на самом деле этого нет! Есть одни только страдания да ощущение абсолютной беспомощности и одиночества. Так думал Александр Петрович Болохов, которому постоянно приходилось выживать в этом Колизее бурных исторических страстей.
Накануне у него был серьезный разговор с Лизой. Он сказал ей, что скоро должен будет уехать. Она спросила: навсегда? Он пожал плечами. Не знаю, ответил. Но тебя я люблю и всегда буду помнить о тебе. Она в слезы. Возьмите меня с собой, просила, потому что без вас я умру. Он ей: это невозможно. Но почему? Почему? – умоляюще смотрела она на него. – Поверьте же, я буду вам верной женой. Ну разве можно так, Саша?
Но что он ей мог сказать?
– Вы не знаете меня, – сказал он в заключение. – Я совсем не тот, за кого себя выдаю. Я плохой… Во всяком случае, для вас.
Она не хотела его слушать.
– Нет!.. Нет!.. Не наговаривайте на себя… Я знаю… Я чувствую, что вы хороший. Вот и родные мои говорят о том же… Мама вообще от вас без ума. Да и отец… и Петя… Ну как вы можете?
Ему бы сейчас взять да попросить ее о помощи. Ведь когда человек любит – он все готов для тебя сделать. Но что-то Александра останавливало. Пронести бомбу в здание ему не составило труда, и теперь она покоилась у него в мастерской среди багетовых рам и холстов. Оставалось каким-то макаром доставить ее в кабинет генерала, где, по имевшимся у него сведениям, должно было проходить совещание. Но это трудно сделать, потому что Хорват постоянно находился на месте. Да и ротмистр, как назло, никуда не спешил, сидел целыми днями за своим рабочим столом и перебирал какие-то бумаги. Помочь сейчас ему могла бы только Лиза, но как ей объяснить свою странную просьбу? Разве что выложить ей всю правду… Но неизвестно, как она после этого себя поведет. Скорее всего, это приведет ее в ужас. Ведь она – ревностная монархистка. Сама об этом не раз говорила.
Выход, видимо, один: остаться после работы в мастерской, предупредив охрану о том, что он должен до утра закончить портрет государя императора и повесить его в приемной генерала. Причина веская, если учесть, что сам Хорват убедительно просил его об этом. А когда все уйдут, он отнесет бомбу наверх и спрячет под столом, за который усядутся гости. Но это надо сделать уже после того, как тетя Дуся, здешняя техничка, уберется в кабинете. Иначе она могла испортить все дело. Возьмет да засунет портфель куда подальше, в нем находилась завернутая в тряпье бомба с часовым механизмом. Хуже того, отнесет его охранникам…
Перед тем, как уйти вечером домой, Лиза вновь заглянула в мастерскую.
– Так вы не передумали уезжать? – с надеждой спросила она Болохова.
Он знал, что это была их последняя встреча, поэтому едва сдерживал слезы. Взять бы сейчас да рассказать ей обо всем – а там будь что будет, неожиданно пришла мысль. Но вместо этого он нежно обнял ее и наградил долгим чувственным поцелуем. «Как же она хороша! Как хороша!.. – ощущая тепло ее трепетного тела, думал он. – Но почему, почему мы должны расставаться? Ведь это же несправедливо!..»
Так они и стояли, прижавшись друг к другу. Наконец он решил, что пора расставаться. Помнил: долгие проводы – лишние слезы.
– Прощай… – сказал он.
– До свидания, – грустно улыбнулась она. – Ведь вы же, надеюсь, не завтра уезжаете?
Знала бы она, что Болохов задумал, не стала бы так говорить. Ведь в тот момент, когда в кабинете генерала прозвучит взрыв, он с паспортом гражданина СССР на имя какого-то там Кузькина Ивана Игнатьевича уже будет мчаться в специально присланном за ним автомобиле в сторону советской границы. Главное, он знает, что Лизы в это время не будет в здании организации. Еще накануне ее предупредили, чтобы следующие два дня она не выходила на работу – вроде как нет в том надобности. Так что за ее жизнь Болохов был спокоен. А то ведь бомба мощная, рванет так, что мало не покажется…
Первым в то утро на служебном «бьюике» прибыл генерал Хорват, после чего одна за другой к зданию РОВСа стали подъезжать машины участников совещания. «Опели», «форды», «ситроены», «крайслеры», «рено»… Стоянка была буквально забита техникой. Самым шикарным оказался автомобиль руководителя японской военной миссии в Харбине. Это был черный «мерседес-бенц». Завидев сверкающий свежим лаком дорогой лимузин, охрана не утерпела, чтобы не подойти и не поглазеть на это чудо.
– Глянь, Гришка!.. А, каково? Ну не машина, а дворец какой-то… – восхищался невысокий безбородый молодой казачок, на котором смешно топорщилась еще ни разу не стираная гимнастерка. Для встречи гостей охрану накануне специально переодели во все новое.
– Надо бы лучше, да уж и так ладно будет, – буркнул его товарищ, сухощавый зрелый казак с длинными, чуть схваченными сединой усищами.
– Говорю тебе: это не хухлы-мухлы! Эх, – вздохнул молодой, – нам, простым, на таких не ездить… Вон глянь, как медные фары блестят… А обивка какая внутри… Ну чистый китайский шелк!
– Пустое… – поморщился усатый.
– Не, не, красотища, – стоял на своем безбородый. – Ить Расеюшка такого не видала.
– А на хрена, Семка, нам такие цацки – были бы кони, – заметил пожилой.
– Кони-кони… – передразнил его тот, кого он назвал Семкой. – Ты погляди, дядя, какой век на дворе… Неужто хочешь до конца жизни навоз нюхать?
Усатый хмыкнул.
– Без коня казак кругом сирота, али не знаешь?
– Да слыхали мы это…
– Ну тогда что ж бунчишь-то?
– А то…
Усатый покачал головой.
– Ну-ну… Я как погляжу, плохо тебе, парень, казакуется, на господское стал посматривать. Уж не сам ли господином решил стать?
– А что, и стану! – спесивился молодой. – Вот подкоплю деньжат – и дело свое открою.
– Да куда тебе! – усмехнулся товарищ.
– Да ты че, Григорушка? Рази ж забыл, как наш Федька Москаленко разбогател?
– И-их, вспомнила бабка, як дивкой була…
– Вот сведеныши-то! Целой день аркаются и аркаются, как собаки, – раздалось вдруг за их спиной. – Идите-ка на свои места – здесь не велено находиться.
Это был начальник караула старший урядник Черных, маленький кривоногий, похожий на татарина дядька. Вместе с Семкой и Гришкой они прошли всю Гражданскую. Бились до последнего, пока их красные не вытеснили в Маньчжурию. Теперь вот живут надеждой на возвращение.
Казачки уже готовы были вернуться на пост, когда Семка вдруг решил спросить Черныха:
– Степан Емельяныч, про маневры-то верно говорят али брешут?
О том, что готовятся весенние маневры, в гарнизоне поговаривали уже давно. Это означало, что из зимних квартир, а попросту из казарм, им предстояло перебраться в палаточные городки, которые обычно разбивали на левом берегу Сунгари в нескольких верстах от Харбина. В последние годы про все это как-то позабыли, ограничиваясь ежедневной боевой подготовкой, а тут вдруг почему-то вспомнили.
– Да нет, не брешут, – солидно проговорил старший урядник, давая понять, что он в курсе всего, что происходит вокруг. – Скорей всего, на днях и снимемся.
– Понятно… – почесал затылок Семка. – Видать, и казарменное положение-то объявили не случайно… А мы-то думаем: к чему это?
– А вы не думайте, а лучше слухайте, что начальство вам скажет. Вот посовещаются они – тогда и будет все ясно.
– Ладно, уразумели, – сказал Гришка. – Ты вот только скажи нам, с какого это переляку скачки вдруг решили ноне устраивать по такой слякоти? – вспомнив про байгу, спросил Гришка.
– Гости приехали – надо уважить. Вот только закончится совещание – сразу и начнем.
– Как-то не по-людски все… – засопел Гришка. – К таким вещам обычно загодя готовятся.
Урядник хмыкнул.
– А то вы не готовы! Чай, кажен день упражняетесь.
Он говорил правду. Боевая готовность в войске была высокая. Все, как раньше: и выездка, и конкур-иппик, и владение шашкой, и скачки с препятствиями… Разве что соревнований не устраивали – не до этого было. Хотя весной двадцать седьмого по инициативе здешних купцов и промышленников, собравших деньги на призовой фонд, такие соревнования все же провели.
Конники съехались тогда, считай, со всей Маньчжурии. Здесь были и атаманцы Семенова, и бывшие лейб-гусары с такими же бывшими уланами, драгунами, кавалергардами, кирасирами и конногренадерами. Победил тогда всем на удивление ротмистр Шатуров, которого соперники и в счет-то не брали. Мол, он же давно в седле-то не сидел и вообще какой из него конник – канцелярская крыса и всего-то. Но все, кто говорил так, плохо знали его биографию.
Шатуров еще в училище слыл лихим наездником. Когда служил в царскосельском лейб-гвардии полку, он не раз побеждал на скачках, которые были украшением каждого праздника. Но больше всего он любил конкур, где можно было показать не только свою удаль, но и умение управлять лошадью. А лошади его никогда не подводили, видно, потому, что чувствовали опытного седока.
Особо ему запомнилась гнедая по кличке Марта, которую он жеребенком привел с государственного Стрелецкого завода и воспитал в своем духе. У кобылицы оказался врожденный талант, и она одинаково хороша была как в выездке, так и в конкуре, гладких скачках и скачках с препятствиями. Шатуров сам ее учил всем аллюрам – шагу, рыси, иноходи, галопу и прыжкам. Хорош был и ее парадный шаг, и пассаж, даже пьяффе и пируэт, которые присущи обычно цирковым лошадям.
Марту убили в первом же бою. После этого у него был арабский жеребец, потом английский гунтер. Когда того выкрали махновские бандиты, у него появился вороной белоногий жеребец по кличке Султан. С ним он и закончил войну. Когда уходил за кордон, продал ее цыганскому барону – деньги были нужны.
В этот раз Шатуров снова решил побороться за приз. Для этого он и коня себе присмотрел – каурого дончака-трехлетку. Донская порода всегда ему нравилась. Лошади то крупные, неприхотливые, резвые и при этом очень выносливые. А если им еще хорошего хозяина…
Целую неделю ротмистр гонял каурого по лугам, готовя его к скачкам. Поначалу животина ленилась, работала плохо, а когда поняла, что ей не переупрямить седока, стала потихоньку подчиняться ему. Прежний-то ее хозяин, офицер из штаба Семенова, не шибко ей занимался. Застоялась она у него, обрюзгла. Испортил бы он коня, если бы не Шатуров, который не пожалел выложить за животное приличную сумму. Опытный глаз подсказал ему, что это именно то, что он искал.
– А ты не желаешь поучаствовать в скачках? – спросил накануне Болохова ротмистр.
Александр только развел руками.
– У меня и лошади-то нет, – ответил. – Да и в седле я давно не сидел.
– Тогда приглашаю поболеть за меня. Если приду первым – шампанское за мной.
В это утро Шатуров явился на службу раньше всех. Увидев висевший в приемной новенький портрет императора, обрадовался. «Молодец все-таки этот Болохов, – мысленно похвалил он товарища. – Сказал – сделал. Да и Николай Александрович у него похож на себя! Ну, прямо живой. Ей-богу, генералу понравится».
Он помчался в мастерскую, чтобы поблагодарить Александра, но тот, как оказалось, еще не пришел, хотя имел обыкновение появляться в управлении задолго до прихода остальной здешней публики. Впрочем, его бы сегодня и не пропустили в здание. То был приказ генерала – впускать только участников совещания.
Разочарованный, он вернулся наверх, где по приказу Хорвата должен был встречать гостей и рассаживать их по местам. «Ну ничего, – решил, – завтра встретимся на скачках, и я поблагодарю Сашу». За эти несколько месяцев они успели подружиться, и теперь, отправляясь вечером с Лизой в театр или ресторан, Шатуров обязательно заезжал и за Болоховым. Тот ему нравился. Он совершенно не манерный, и душа у него открытая.
Как-то Александр заикнулся о том, что собирается уехать. Вот только, мол, допишу портрет – и в путь. Шатурова это известие, конечно же, не обрадовало. А тут и Лиза запаниковала. Видно, тоже привыкла к человеку. Все правильно: если ты любишь мужчину, то ты должна уважать его друзей. Ротмистр решил немедленно что-то предпринять. Он давно намекал товарищу, что хочет сделать его владельцем художественной мастерской, а тут сама ситуация заставила его поторопиться. Он приобрел у какого-то разорившегося заводчика добротное помещение с территорией, оформил все это на Болохова и вот теперь готовился объявить ему об этом. Решил, что сделает это во время пирушки, которую он устроит после победы на скачках.
В то время как Шатуров занимался гостями, Болохов пил чай в кафе напротив, наблюдая в окно за тем, что происходит на улице. Он видел, как подъехал Хорват, как следом за ним у подъезда здания РОВСа стали появляться авто других важных персон. Совещание должно было начаться ровно в девять утра. Помня о том, что точность – это привилегия королей, Александр решил завести механизм взрывного устройства на полдесятого. Так, мол, будет надежнее.
В общем, решил подарить этим людям лишних полчаса жизни. И как же он потом ругал себя за это! Если бы взрыв произошел чуть раньше, его судьба, скорее всего, сложилась бы совсем иначе…
2
Где-то минут за десять до взрыва к зданию подкатило такси – этакий старенький «фордик» с шашечками на боку, – и из него вышла Лиза. Болохов вначале даже не поверил своим глазам. Что она тут делает?! – подскочил он на стуле. – Ей же запретили сегодня являться на службу. Тем не менее в здание ее впустили.
Боже! Да она ведь погибнет! – с ужасом подумал Александр. До взрыва оставалось всего ничего, и это означало, что уже поздно было что-то решать.
Его охватило отчаяние. Не расплатившись с официантом, он выскочил на улицу. Пара секунд – и вот она, нужная ему дверь. Около нее два казачка, мимо которых он пролетел, словно пуля, так, что те даже глазом не успели моргнуть.
– Куда?! Стой!
Но что ему этот запоздалый крик?
– Лиза! Подожди!.. Прошу тебя, – в два прыжка миновав лестничный пролет, пытался остановить он девушку. Но ей не до него, она спешила.
– Саша, простите меня, но сейчас я не могу говорить с вами…
– Что случилось? – тяжело дыша, спросил он. – Почему ты здесь? Тебе надо вернуться…
Она недоуменно посмотрела на него.
– Да что с вами? Вы такой бледный…
– Лиза, у нас нет времени, – хватая ее за руку, сказал он. – Пошли отсюда…
– Я должна идти… Меня ждет генерал, – торопливо произнесла она.
Оказывается, срочно потребовался человек, чтобы вести протокол совещания. Не найдя никого, растерялись. И тогда Шатуров напомнил генералу о Лизе.
– Немедленно вызвать! – приказал тот. – Не мне же, черт возьми, заниматься этой писаниной…
Сергей Федорович хотел сам съездить за Лизой, но генерал нашел для него какое-то дело.
– Собирайся, сейчас за тобой придет машина, – позвонил он ей, наскоро объяснив ситуацию. Но она не стала дожидаться служебного авто и взяла такси.
Она пыталась высвободить свою руку, но Болохов крепко держал ее.
– Лиза, я умоляю тебя…
В этот момент за спиной Александра прозвучал зычный голос старшего урядника Черныха.
– В чем дело, господин художник? – свирепо раздувал он свои широкие азиатские ноздри. – Вам не велено здесь быть – быстро отсюда! – приказал он.
На шум из дверей приемной выскочил ротмистр Шатуров.
– Что случилось? – спросил он.
– Да вот, – кивнул на Болохова урядник. – Приказ господин хороший нарушает… Может, его арестовать? – спросил он ротмистра.
Тот недоуменно посмотрел на товарища.
– Лиза, ты иди в кабинет, а мы тут разберемся, – произнес он.
– Нет, подожди… – умоляюще смотрел на девушку Болохов.
Нужно было срочно что-то придумать, и он тут же выпалил первое, что пришло ему в голову. Дескать, накануне, когда он вешал в приемной портрет, он забыл наверху свой портфель, и вот теперь хотел попросить Лизу, чтобы она принесла его. Он бы-де и сам за ним сходил, но по известным причинам это невозможно сделать.
– Может, все-таки это тебе не к спеху? – поняв наконец в чем дело, спросил Александра ротмистр. – Подожди, будет перерыв…
– Да в том-то и дело, что к спеху! – чуть не кричал Александр. – Тут у меня подвернулся срочный заказ, а в портфеле остались все мои инструменты. Мастихин, кисти и все в этом роде.
– Тогда давай я схожу за твоим портфелем, а Лиза пусть занимается своими делами, – предложил Сергей Федорович. – Скажи только, где ты его оставил?
Болохов на секунду задумался. Ведь ему надо было объяснить, почему его портфель оказался под столом.
– Вообще-то он вначале был со мной в приемной, но потом пришла уборщица и, кажется, занесла его в кабинет генерала… Да, да, точно, я краем глаза видел это… Наверное, сунула куда-нибудь под стол… Будь любезен, Сергей, найди его. Только срочно. А то меня ждет такси.
Шатуров и Лиза отправились в приемную, оставив Болохова на лестнице в компании с этим бдительным служакой Черныхом.
Пока ротмистр искал его портфель, он десять раз взглянул на часы, с ужасом отмечая, как стремительно бежит время. Ну где же ты там?.. Скорее же, скорее, ведь осталось совсем ничего… Но Шатуров как будто не торопился. У Болохова стали сдавать нервы. Еще минута – и он сам побежит наверх, а там будь что будет. Во всяком случае, он попытается спасти Лизу. Ну не может эта невинная душа стать жертвой чьих-то непонятных ей страстей! Война, смерти – это для нас, мужиков, а женщины должны жить. Ведь это не они устраивают революции, не они пытаются разрушить старое во имя нового, а мы. По своей сути женщины консервативны в своих взглядах. Они хотят мира и покоя, хотят любить, рожать детей, растить их и ждать внуков. Это нам, мужикам, все неймется, это мы все деремся меж собой… И, наверное, так будет всегда. Нет, скорее не чувство справедливости движет нами, а врожденная страсть к борьбе, к вечной крови и мести.
Что только Болохов не передумал, пока ждал ротмистра. Но вот наконец тот появился.
– Никак не мог отыскать этот твой несчастный портфель. Знаешь, где я его нашел? Чуть не у самых ног Дмитрия Леонидовича. Вот уж насмешил я народ! Никто не мог понять, что это я все шарю под столом… Ну ладно, сейчас не время для пустых разговоров. – Он протянул Болохову портфель. – Кстати, что это он такой тяжелый у тебя? – спросил. – Будто бы там целый пуд свинца.
– Да краски это, брат… – соврал Александр и, даже не поблагодарив товарища, помчался вниз.
Забежав в мастерскую, он первым делом закрыл дверь на ключ и тут же занялся бомбой. Оставалось всего минуты три до взрыва, когда он остановил часовой механизм. Только после этого он мог свободно вздохнуть и расслабиться. Он сел в стоявшее возле окна кресло и закрыл глаза. Нужно было успокоиться и подумать о том, как ему быть дальше. Но в этот момент кто-то лихо забарабанил кулаком в дверь.
– Господин художник! Немедленно откройте…
То был голос старшего урядника Черныха. «Вот сволочь, и ведь неймется ему», – поморщился Болохов. После всех переживаний он совершенно обессилел, однако нужно было подчиниться требованию. В противном случае этот вездесущий служивый мог бы поднять шум и тогда неизвестно, чем бы все обернулось. Взяли бы да передали контрразведке для выяснения обстоятельств. А там ведь не белошвейки сидят, а мордовороты с пудовыми кулаками.
– Для вас что, приказа генерала не существует? – грозно произнес служивый, когда перед ним распахнулась дверь. – А ну забирайте свои шундры-мундры и…
Болохов, видимо, выглядел настолько разбитым и слабым, что казак осекся. Он знал, что накануне тот работал допоздна – спешил выполнить наказ генерала.
– Что, не выспались, господин Болохов? – сбавив тон, спросил он. – Ну ладно, можете оставаться. Только шоб по зданию не шныряли, понятно? Притихните себе тута и не шорчите, пока генералы совещаются. Вот уж когда уйдут… – Он внимательно посмотрел на Александра. – А штой-то у вас голова шпын-шпыном? Будто бы три дни не чесана…
«Ага, побудь в моей шкуре – и не то будет», – подумал Александр. Вся эта нынешняя история с бомбой выбила его из колеи, тогда о чем говорить? Но, слава богу, все, кажется, закончилось благополучно. Единственно, Центр его не поймет. Все ведь ждали от него действий. И что он скажет? Любимую девушку спасал? Так ведь не поймут. Еще товарищ Дзержинский говорил им, молодым чекистам, что, дескать, ради победы революции они не должны ни перед чем не останавливаться. Ну а что такое для этой революции одна человеческая жизнь, если вокруг гибнут миллионы?
Но теперь Болохов вдруг понял, что и одна человеческая жизнь бывает дороже всех революций на свете. Вначале он испугался, сделав это открытие. Но постепенно эта мысль укоренилась в нем. Ведь спасая Лизу, он тем самым спасал и свою душу, без чего вообще жить нельзя.
…И вот он снова сидит в кресле, пытаясь в деталях припомнить события этого утра. Кажется, готовясь к операции, он продумал все. Не учел лишь того, что в здании могла появиться Лиза. Какой черт ее принес? – неожиданно разозлился он. Теперь ему придется все начинать сначала. Но представится ли ему еще когда такой случай?
И все-таки что-то похожее на чувство удовлетворения не покидало его. Ведь он спас Лизу! Спас! Успел! Все сделал для этого. А больше ему ничего и не нужно… Хотя что это он?.. Разве он забыл, зачем он здесь? Да не забыл, не забыл – и все же… Он непомерно счастлив. Теперь ему и уезжать не надо. Жизнь войдет в прежнее русло, и они снова будут видеться с Лизой. Зачем?.. Да он же любит ее, любит! И, кажется, готов увезти ее хоть на край света… Но захочет ли она поехать с ним? А это смотря куда он ее позовет. В большевистскую Россию она вряд ли поедет – скорее на какие-нибудь далекие острова. Что ж, он согласен и на острова. «А как же тогда родина?» – неожиданно спросил он себя. А вот без родины он не сможет… Тогда, что же, тупик?.. Нет, надо все-таки попытаться поговорить с Лизой. Вот только, если вдруг произойдет чудо и она согласится уехать с ним в Союз, ее ждет разочарование. Бытовые и материальные трудности – это одно, но есть и нечто другое. Там ненавидят «бывших»! В лучшем случае в нее всю жизнь будут тыкать пальцем, но могут и сослать на Соловки или же посадить в тюрьму. Страшные времена настали, страшные! И кому, как не ему, чекисту, это знать.
Неожиданно наверху послышалось какое-то оживление, и уже скоро лестница заполнилась голосами. «Видать, генералы перерыв себе устроили, – решил Болохов. – Вот бы послушать, что они там говорят».
Не успел он об этом подумать, как за дверью послышались чьи-то неторопливые шаги, которые гулом отдавались в пустом длинном коридоре. Это было похоже на променад. «Не иначе кто-то из гостей решил размять кости», – Болохов весь превратился в слух.
– Ошибку мы совершили, господа, ошибку, – донеслось вдруг до него. У говорившего был низкий прокуренный голос. – Я, конечно, не политик, однако должен сказать, что зря мы тогда сориентировались на Францию. Если бы дружили с Германией, то сообща не дали бы распространиться по Европе коммунистической заразе.
– Верно, – произнес некий обладатель приятного баритона. – Профранцузская ориентация, мягко говоря, здорово нам подкузьмила. А все наша дипломатия. Это она уцепилась за республику, забыв про то, что та сама насквозь пропитана всякими либеральными идеями.
С первыми двумя не соглашался третий, с высоким голосом и грассирующей речью.
– Господа, нельзя в этом винить одну только дипломатию. Здесь большую голь сыггал наш внутгенний либегализм. Спгашивается, зачем было газгешать все эти пагтии? Ведь это они и газложили общество. Когоче, у нас не было единства взглядов, отсюда весь этот политический хаос.
– Я согласен с вами, полковник, – включился в разговор следующий гость. Голос у него резкий, решительный. – Это все либеральная политика двора. Когда-то за пение «Марсельезы» отправляли в Сибирь, а перед войной студенты и всякие там социал-демократы спокойно распевали ее на улицах.
– Вот и допелись, – усмехнулся картавый.
– А сейчас мы готовы объединиться хоть с самим чертом – только бы уничтожить большевизм, – проговорил тот, у которого приятный баритон.
– Вы кого называете чертом? – пытался уточнить прокуренный голос. – Уж не японцев ли?
– И их тоже, – произнес баритон. – Кстати, вы видели, как наш атаман Семенов заискивающе смотрел на этого японца?
– Вы про руководителя японской военной миссии? – звучал тот же прокуренный голос.
– Да, генерал…
– Так разве непонятно? Японцы делают ставку именно на него.
– Выходит, это наш будущий госудагь? – проговорил картавый.
– Может, государь, а может, и диктатор – это как уж получится, – ответил ему прокуренный голос. – Японцам все равно – лишь бы новый правитель действовал под их диктовку.
– Получается, мы будем проливать свою кровь за японцев? М-да, дожили, – усмехнулся кто-то из гостей. – А когда-то мы…
Договорить ему не удалось, потому что в этот момент со стороны лестницы раздался чей-то громкий призыв:
– Господа! Перекур окончен! Просьба всем вернуться на свои места.
Когда шаги в коридоре стихли, Болохов снова опустился в кресло и задумался. Нечаянно подслушанный им разговор стал для него очередным доказательством того, что не сегодня-завтра начнется война. Только вот непонятно было, какая роль будет отведена тут японцам. Скорее всего, для них это будет лишь пробный шар. Попытка с помощью чужих штыков проверить противника на прочность, нащупать его слабые места. Это пригодится им в будущем, когда Япония сама будет готова к войне. А сейчас она просто займет место стороннего наблюдателя. Хотя это будет только видимость. Все эти последние годы японцы только и делали, что вооружали белоэмигрантов и китайцев, постоянно подталкивая их к войне.
Впрочем, не исключено, что в случае успешного развития событий Япония сама решит вступить в войну. Тогда попробуй останови всю эту махину. «Но ничего, наши тоже не дремлют», – подумал Болохов. Когда он ехал на Дальний Восток, он своими глазами видел, как мимо них бесконечным потоком в сторону китайской границы шли и шли эшелоны, набитые техникой и людьми. Ничего не скажешь – силища! Он сам готов был тогда сорваться с места и броситься вслед за этими парнями, что с отрешенными лицами сидели в теплушках и сквозь прорези окон глядели на этот суровый мир. Но его ждал свой фронт…