Против ожидания, телеграфист прекрасно его понял:
– Ну так считайте, что вам повезло-с! Моя-то старуха – кошатница, каких свет не видел!
И верно: выяснилось, что у Васиной Альбины Васильевны проживает аж восемь кошек! Понятно: где восемь – там и девятой место отыщется.
Просьбу приютить на время кота домовладелица встретила чуть ли не с умилением. Пообещала смотреть за Зигмундом, как за своими, и даже плату за постой взяла половинную. Вот как прониклась к Павлу Романовичу.
В коридорах власти было серо, шумно и пыльно. Как всегда.
Без Петра Казимировича Дохтуров бы тут вовсе пропал. Но и так пришлось изрядно потрудиться, справляясь у письмоводителей и читая казенные вывески на скучного вида дверях.
Санитарный отдел будущей Сибирской армии обнаружился на третьем этаже. В приемной сидел румяный, могутного сложения адъютант. Он словно олицетворял несокрушимое здоровье набираемого тут воинства.
Адъютант поднял глаза, сказал:
– Представьтесь, пожалуйста.
Записал в блокноте, потом кивнул Павлу Романовичу:
– Прошу подождать, – и жестом пригласил садиться.
Петр Казимирович остался дожидаться за дверью.
Кроме Дохтурова, в приемной томились семеро, все в статском. Трое, как и Павел Романович, сидели молча. Остальные переговаривались вполголоса.
Возле бронзовой люстры под потолком крутились мухи. Адъютант встал, пересел за низкий стол у окна и принялся неровно выстукивать что-то на стоявшем перед ним «ремингтоне».
Павел Романович подумал, что напрасно сюда пришел. Встать и уйти? Пожалуй, это покажется странным. Или хуже того – подозрительным.
Наверное, он чересчур осторожничал. Даже скорее всего. Но слишком высока была ставка, чтоб рисковать ею из-за глупой случайности.
Голоса все жужжали:
– …А в Петрограде царство террора: издан декрет, разрешающий расстреливать контрреволюционеров на месте. Выходит – стреляй кого хочешь…
– …А семинские офицеры будто б убили пассажира с поезда. В Даурии. Отобрали сперва двести тысяч. Он стал было протестовать, так его тут же и пристрелили и тело выбросили за платформу…
– …На вокзале китайцы хозяйничают. Кто из русских не понимает – колотят прикладами…
От этих разговоров на душе становилось мутно. Мелькнула мысль: а кому теперь нужна его панацея?
И вообще, не собирается ли он тушить пожар керосином?
Хлопнула дверь, ожидавшие смолкли.
Из кабинета начальника, хмурясь, вышел незнакомый поручик. Роста небольшого, черный ежик волос, нижняя челюсть сплошь в шрамах. Правая рука в непрерывном нервном движении – то волосы пригладит, то портупею одернет. А левая неподвижна – висит у груди на черной шелковой перевязи. Только пальцы видны. Пальцы, кстати, ухожены. Ногти ровные, розовые. На безымянном – колечко.
Очень знакомое.
Когда поручик подошел ближе, Павел Романович то колечко узнал. Точно такое, серебряное, он видел у Станислава Козловского – пилота атамана Семина. Особенный знак Боевой авиагруппы.
Так-так, а сей поручик-то, с перевязью – уж не знаменитый ли ас Миллер?
«Судьба», – подумал Павел Романович.
Но хмурый поручик ничего об этом не знал – шел себе к двери и задерживаться не собирался.
«Сейчас уйдет. Что, бежать следом? Смешно…»
– Вам поклон от пана Станислава, – вполголоса сказал Дохтуров, когда поручик проходил мимо.
Тот задержался, поднял угольно-черный взгляд:
– Простите?..
– Станислав Козловский, гатчинский выпускник, ныне у Семина. Просил при случае передать поклон асу Александру Миллеру. Ведь вы – Миллер?
– Точно так, – поручик чуть-чуть улыбнулся. – Мы знакомы?
– Нет.
– И как там Станислав?
– Мечтает поступить к вам, – ответил Павел Романович.
Лицо у поручика посуровело:
– Так вы – его ходатай?
– Вовсе нет, – сказал Дохтуров. – Признаться, мне это безразлично.
– Странно… Но у вас ко мне дело, так?
Павел Романович кивнул.
– Хорошо, – сказал Миллер. – Если угодно, поговорим. Только по-быстрому. У меня в три пополудни учебные вылеты. А перед тем должен сразиться со всей здешней канцелярией, – он повел рукой. – И не только сразиться – а победить. Давайте так: спускайтесь по главной лестнице вниз. Там справа от поста есть дверь, она ведет во внутренний двор. Я подойду следом, у меня там дело.
Вышли в коридор, поручик Миллер исчез в одной из бесконечных дверей. Павел Романович повернулся к Сырцову – тот скромно держался поодаль.
– Как ваши дела-с?
– Не очень, – ответил Дохтуров. – Там очередь, да идет медленно. Вот что, Петр Казимирович: не в службу, а в дружбу – предупредите адъютанта, что я отлучусь на время. А то, штабная душа, вычеркнет напрочь из списка.
– А вы, стало быть, знакомого встретили-с?..
– Не совсем. Но хотелось бы познакомиться. А вы его знаете?
Петр Казимирович закивал:
– Как же-с, как же-с, личность известнейшая. Можно сказать, кумир всей молодежи-с. Великий авиатор и пионер. Я слышал, будто его союзники очень к себе звали – отказался-с. Потому – патриот.
Павел Романович мельком подумал, что осведомленность господина Сырцова невероятна, прямо-таки неправдоподобна. Он видел: тому очень хочется присутствовать при разговоре с великим человеком Миллером. Но допускать этого точно не стоило.
Дохтуров сошел вниз и через указанную дверь вышел во внутренний двор.
Был он вымощен брусчаткой и в недавнем прошлом, скорее всего, употреблялся для строевых упражнений комендантской командой. Теперь большая часть пространства была занята воинским снаряжением. Под брезентом угадывались очертания полевых пушек, походных кухонь и даже пары бронеавтомобилей – их Павел Романович (имевший теперь некоторый опыт) определил с точностью.
Во дворе имелся внутренний караул, и Дохтуров, едва выйдя, поймал взгляд часового. Солдатик был в папахе, ботинках с обмотками и шинели без погон (видно, не хватало на всех). Смотрел не строго – скорей вопросительно.
Павел Романович отвернулся, присел на скамью и сделал вид, что ищет портсигар по карманам.
Но мысли его были далеко.
Как повести разговор с Миллером? Он сказал – учебные вылеты. Получается, у него – школа? Похоже. Значит, кто-то из его «птенцов» вполне мог летать над тайгой в тот день, когда красные колотили «Самсона». Якобы по учебной надобности. А потом навести на хутор «псов Гекаты». Кстати, ведь ротмистр так и не поверил в эту версию. Правда, отнесся снисходительно, но и только. Жаль. С ним бы сейчас посоветоваться – как вести разговор с Миллером? У военных своя психология, гражданскому человеку трудно ее понять. Да, не помешал бы теперь господин Агранцев. А еще лучше – Анна Николаевна. Она хоть и молода, и военной психологии тоже не знает, однако девушка на редкость рассудительная и…
«Ну-ну», – сказал внутренний голос, и Павел Романович не стал с ним спорить.
Предстояло как-то выкручиваться. Впрочем, неизвестно – придет ли вообще Миллер. Может, это у него способ такой избавляться от навязчивых незнакомцев. Он фигура заметная, наверняка осаждаем всяческими просителями.
Павлу Романовичу стало неловко. Позволить так себя провести! Надо возвращаться, но ведь господин Сырцов сейчас с расспросами пристанет. Что ему-то сказать?
Проще всего было приплести что-нибудь, однако при одной мысли о вранье стало неуютно.
– Эй! Вашбродь! Не дозволяется тут курить!
Солдатик в обмотках нахмурился и старался глядеть строго. Он был совсем молодой – годов двадцати.
– Так я и не курю.
– А как же… – солдатик смешался. – Я гляжу, по карманам ищете. Думал, за табачком…
– Нет. Просто жду одного человека.
– Кого? Фельдфебеля нашего, Тищенку?
Вообще-то, устав караульной службы запрещает часовому вступать в посторонние разговоры – это даже Павлу Романовичу было известно. Но солдатику было смертельно скучно – а может, и не научили еще.
– Нет. Миллера жду. Слышал про такого?
– Энто который на етажерках летает? – Солдатик зевнул. – Как же, слыхали. По-моему, баловство. Господь людям крыльев не дал, так и неча. А вы, стало, тоже из них будете?
– Нет, – сказал Павел Романович. – Я доктор.
– Правда? – обрадовался солдат. – Ваше благородие, гляньте, у меня тута вот шишка вскочила. Пухнет и пухнет. Я думаю – може, заразное?.. А у меня жена молодая, стесняюся я…
Вот чучело, беззлобно подумал Дохтуров. Это на посту-то! Совсем страх потерял. Но если отказать – обидеться может.
«А то и прицепится», – сказал внутренний голос, и Павел Романович снова с ним согласился.
Солдат между тем скинул шинель, гимнастерку. Задрал исподнюю рубаху. Дохтуров подошел ближе.
На левом плече у служивого красивым лаковым полушарием сверкала шишка размером с детский кулак.
– Плохо дело, – сказал Павел Романович.
– Неужто заразная?..
– Нет, но от того не легче. Не лечить, будет и дальше расти.
– А полечить? Уж я б вам потом деревенским маслицем поклонился…
– Иди к фельдшеру.
– Ну его! Он вечно пьяный, да еще рубли тянет. Може, вы как-нибудь?
– Тут не лечить – резать надо.
– Ой! Ни в жисть резать не дам! Доктор! Может, капель каких? Иль примочку поставить?.. Неужто никак?
– Могу, пожалуй, попробовать. Но уговор: никаких вопросов. Терпеть. Ясно?
– Так точно. Только…
– Я же сказал – никаких. Давай подсумок сюда.
Затем Павел Романович проделал следующее: достал свой платок, разорвал пополам и туго перевязал солдату плечо выше и ниже шишки. Потом сказал:
– Садись на скамейку. А руку вытяни вдоль спинки. Вот так… И закрой глаза.
– Вашбродь… А больно-от не будет?
– Нет, – мрачно ответил Дохтуров.
Поднял тяжелый подсумок, замахнулся – и стукнул точно по шишке.
Солдат взвился над скамейкой. Потом приземлился – ругаясь и плача. Чувствовалось, он рад бы двинуть доктора по уху – но все-таки опасается.
– За што ж так насмеялись?.. – скорбно пробормотал солдат и побрел прочь.