– Я кормлю своих кошек! – протрубила она. – А помочь вы мне можете одним только способом – убраться отсюда сию же минуту. Вы знакомец Сырцова с верхнего этажа? Ну так и довольствуйтесь тем, что я вас терплю и не гоню пока прочь!
После подобного реприманда ничего другого не оставалось, как спешно ретироваться.
«А все ж там он! – возбужденно говорил сам себе Клавдий Симеонович, шагая обратно через ступеньку. – Там, больше негде! Старуха кошатница, сразу видать. Вот доктор ей и подкинул расчудесного своего Зигмунда. Хотя – почему своего? Я разве меньше на него прав имею?! Чрез тайгу протащил, от утопления спас, у хлыстов – и то сберег! А мне теперь, значит, шиш с маслом?! Нет, брат, шалишь!..»
Вернувшись в комнату и несколько успокоившись, Сопов обратно залег на кровать и принялся составлять план действия. Сперва крутилось в голове нечто в духе писателя Достоевского, но потом Клавдий Симеонович душегубные замыслы отверг и остановился на следующем: нынче же ночью проникнуть к старухе в квартиру и кота Зигмунда выкрасть. Вскрыть замок труда не составит: у Сопова имелся некоторый навык со службы. Главное, чтоб не поднялся шум. Но и тут придумалось, как его избежать: нужна настойка корня валерьяны.
Значит, загодя сходить в аптеку. Можно прямо теперь, но лучше дождаться, когда эта фифа, госпожа Дроздова, заявится. И где ее только носит?
С этой мыслью господин Сопов нечаянно задремал.
И не слышал, как, чуть скрипнув, отворилась входная дверь, и с лестницы в квартиру скользнули две темные тени…
– В общем, так, господа, – сказал Карвасаров. – Я задерживаю вас обоих. До выяснения.
– Что, в тюрьму? – спросил ротмистр. – Вот не было печали!
– Пока что в участок, а далее посмотрим. К тому же там для вас безопаснее – учитывая ваши особенные обстоятельства.
– Да за что же? – продолжал напирать Агранцев.
– За что? Извольте: подозрение в причастности к незаконной торговле опием, а также в причастности и к поджогу…
– Что такое?! – взревел ротмистр. – Вы что, не слышали…
– …поджогу и убийствам постояльцев гостиницы «Харбинский Метрополь», – продолжал полковник, – где достоверно насчитано двадцать семь жертв. И вы, господин штаб-ротмистр, лучше не ерепеньтесь. Во-первых, все равно бесполезно, а, во-вторых, я ведь могу дело повернуть вовсе иначе.
– Это как же?
– А так. Политическим боком. И тогда вам прямая дорога в военную контрразведку. Куда, кстати, по существующему уложению я вас и так обязан доставить незамедлительно.
– Обязаны – доставляйте… – пробормотал ротмистр. Но чувствовалось – так сказал, без куражу, по привычке. Угроза полковника произвела-таки впечатление.
А Павел Романович просто оцепенел.
В тюрьму! Это значит – всему конец. План рушится, и спасти его невозможно. Из-за решетки вести переговоры с комиссарами, прямо сказать, затруднительно. А государь? А поездка в Екатеринбург?
Нет, этого нельзя допустить. Но как тогда поступить? Умолять? Но это смешно, да и без толку. Ах, если бы объяснить этому господину, что на карту поставлена судьба династии! А, может быть, и самой империи!
И тут произошло удивительное событие.
Полковник вдруг сказал:
– Вот что, Дарья Михайловна. В участок мы успеем. А пока что предоставьте-ка нам на время свой потайной кабинетик. Я знаю, вот здесь, за креслицем, у вас дверца имеется. Хочу там с доктором побеседовать.
Дохтуров и Карвасаров скрылись за маленькой дверкой в задней стене кабинета. Когда она затворилась, ротмистр хмыкнул, повернулся на каблуках и с некоторым вызовом посмотрел на агентов, прибывших вместе с полковником. Те ответили ему взглядами тяжелыми и неприязненными.
Агранцев хмыкнул второй раз, уселся на диван возле окна, и казалось, утратил всякий интерес к происходящему.
Мадам Дорис поднялась из кресла и направилась к выходу. Один из агентов немедленно заступил ей дорогу:
– Извольте вернуться на место.
– Я арестована?
– Это господин полковник вам скажет. А пока вы с господином штаб-ротмистром здесь побудете, под нашим попечением.
– А мой управляющий? У него дела.
– Насчет него указаний не было, – ответил агент.
– Ну, в таком случае…
Мадам Дорис о чем-то пошепталась с управляющим. Агент, стоявший поближе, навострил уши. Но, как ни старался, слов не разобрал – за исключением всего двух, сказанных хозяйкой. Произнесла она что-то вроде: «Заодно порадуемся», – впрочем, произнесла тихо, так что нельзя было ручаться.
Иван Дормидонтович степенно поклонился, пригладил бороду и вышел из кабинета. Второй агент проводил его задумчивым взглядом.
Между тем в потайном кабинетике разговор шел нешуточный:
– Да вы что, сударь, в своем ли уме? – говорил полковник. – Хорошее лекарство, редкое – это одно. Восток есть Восток: тут всякое может быть. И разнообразнейших тайн просто не перечесть. Но панацея ваша – вовсе другое. Я ведь это воспринял так, вроде фигуры речи. Думаю: изобрел доктор редкое снадобье и назвал панацеей – в переносном, стало быть, смысле. А вы вон куда повернули! Это уж прямо как в сказке: побрызгали богатыря мертвой водой – и зажили на нем раны, побрызгали живой – и вовсе стал как огурчик.
– Да говорю вам, что так и есть!
– Да? Очень хорошо. Докажите.
– В том-то и дело, что не могу! – простонал Павел Романович. – Нет у меня с собой лауданума. Посудите сами – кто ж такое сокровище будет при себе-то держать?
– Резонно, – согласился полковник. – И где ж сей эликсир пребывает?
Дохтуров молчал.
– Темните, – заключил полковник. – Не хотите правды сказать. Или вовсе меня за нос водите. Но знайте: лучше вам тогда и на свет не родиться, право слово.
– Я могу взять лауданум обратно, только если вы меня отпустите, – угрюмо сказал Павел Романович. – А запрете в холодной – тогда, скорее всего, лишусь его навсегда.
– Мы привезем его сами. Скажите, где он? В чем заключено ваше средство? Бутылка, фляга, бочонок? Ну, что вы молчите?
Немыслимая, глупейшая ситуация.
Нужно ответить: «Лауданум содержится в жилах живого кота. Я отдал кота проститутке и отослал к пилоту Миллеру, потому что это был единственный человек, которому я доверял. Теперь Миллер мертв, проститутка исчезла, и я не имею ни малейшего представления, где она может быть».
Все это – сущая правда, но звучать будет – как горячечный бред. Кстати, окажись Павел Романович на месте полковника, то и сам бы пребывал нынче в большом затруднении. Неподготовленному человеку в такое трудно поверить, а разобраться – тем более.
– А может, – проговорил полковник, и в глазах его загорелись искры, – вы просто хотите продать свой эликсир подороже? Оттого и сошлись с Дарьей Ложкиной. У нее-то связи обширные, вполне может вас вывести на настоящего покупателя. Что, в яблочко?
– Если вы так говорите, значит, верите, что лауданум действительно существует, – хрипло сказал Павел Романович. – Тогда почему не поверить и остальному? Да, мадам Дорис должна свести меня с покупателем. Это правда. Но покупатель – Советы. Ясно? И платить они должны совсем не деньгами.
– А чем же?
Тут уж выхода не оставалось, и воленс-ноленс Павел Романович рассказал о своем проекте.
Когда он закончил, Карвасаров поглядел на него сочувственно:
– Одно из двух, – заключил полковник. – Вы либо сумасшедший, либо святой. Третьего не дано.
– Думайте, как хотите. Теперь вы знаете все. И решать теперь вам.
Дохтуров испытал вполне понятное, хотя и отчасти постыдное облегчение. Ответственность за проект, которую он так долго нес один, впервые перестала быть исключительно его делом.
– А что тут решать? – сказал полковник, вдребезги разбивая эти надежды. – Ничего на самом деле не изменилось. И вам по-прежнему самое место в тюрьме, под охраной. Сношения с комиссарами без вашего чертова средства все равно ничего не дадут. Ровным счетом. Так что посидите в кутузке, а мы тут пока поработаем. Найти эту вашу Софи́ труда особого не составит. Куда ей деваться?
– В тюрьму так в тюрьму, – Павел Романович сделался бледен, однако говорил совершенно спокойно. – Об одном прошу: разрешите съездить на квартиру, взять вещи. И… попрощаться. Под честное слово.
Полковник фыркнул:
– «Под честное слово»! Вы, доктор, будто дитя. Но… будь по-вашему. Езжайте. Только недолго. И под надзором, конечно. С вами будет агент.
Когда подъезжали к дому Васиной, у Павла Романовича мелькнула вдруг мысль, что все напрасно – никого в квартире горе-милиционера Сырцова нет. Или хуже того: нет никого живого. А что? Ведь расправился же кто-то с пилотом.
Не без трепета взялся Дохтуров за ручку двери и даже чуть-чуть помедлил. Но тут незваный спутник, плотный господин в котелке и с подкрученными усами – словом, типичный «гороховое пальто», – отодвинул его плечом и дернул дверь на себя:
– Пожалуйте.
В прихожую Павел Романович все-таки вошел первым. Прислушался – тихо. Странно. Анна Николаевна действительно последнее время больше молчит, но Сопов – тот обычно рта не закрывает.
В душе шевельнулись дурные предчувствия.
Дохтуров пошел по длинному и темному коридору. Почти миновал его – и вдруг услышал веселый, рассыпчатый смех.
Оставшееся расстояние преодолел едва не прыжком.
В комнате было трое. Первым доктор разглядел Сопова (тот раздобыл где-то матрас и валялся, даже не снявши сапог). Далее, на скамеечке у окна расположилась мадемуазель Дроздова – с видом самым веселым и непринужденным.
А рядышком на кровати сидела улыбающаяся Софи́.
Это было неожиданно, удивительно… И это было прекрасно!
– Ах, Павлуша! – воскликнула Софи́, увидав на пороге Дохтурова.
Павел Романович страдальчески сморщился и бросил украдкой взгляд на Дроздову. Но та смотрела как ни в чем не бывало.
– А мне Анна Николаевна все-все про тебя рассказала, – верещала без остановки Софи́.– Про все ваши напасти и приключения. Сколько ж тебе довелось пережить! А почему ты мне прежде не рассказал? Почему таился? Ужель от скромности? – Софи́ рассмеялась, причем со столь искренней веселостью, что и мадемуазель Дроздова улыбнулась. – А прежде ты мне скромником совсем не казался!