— Военный орел! — первым нарушил молчание отец.
— Его перья должны украсить твою голову, отец.
— Охота на орла требует много времени, Харка.
— Может, у нас будет время.
Отец улыбнулся той же едва заметной грустной улыбкой, с которой утром разбудил сына.
Они пролежали так целый день, наблюдая за орлом, изучая голос ручья, зрением, слухом и обонянием запоминая каждую травинку, каждый цветок, каждого жучка и мотылька и каждый камень в своем новом мире. Вечером они снова отправились наверх, к наблюдательному пункту.
Они не хотели признаться друг другу, что в вечерней дымке невольно старались разглядеть не только дичь или приметы надвигающейся ночи. Они боялись признаться даже самим себе в той жгучей тоске, которая переполняла их души при виде солнца, торжественно уходящего из маленькой долины и уступающего место теням. Но оба думали о вигвамах у далекого Конского ручья, в которых сейчас женщины разжигали огонь в очагах, чтобы жилище вскоре наполнилось аппетитным запахом жареного бизоньего мяса и похлебки, — вигвамах, в которых жили сестра Харки и мать его отца Маттотаупы, скорбя о двух родных изгнанниках. Харка представил себе свою сестру Уинону, какой видел ее в последний миг расставания, когда она пожертвовала для него своим праздничным платьем, чтобы он мог незамеченным покинуть стойбище. Он увидел, как она натянула на голову одеяло, чтобы никто не видел, что она плачет.
Маттотаупа, тихо коснувшись плеча Харки, прервал его грезы, о которых догадывался, потому что это были и его грезы, и они вернулись к лошадям, чтобы провести уже вторую ночь в безмолвии гор. Здесь не было врагов и преследователей, но не было и братьев и друзей.
Когда они уже лежали рядом на бизоньей шкуре, Маттотаупа сказал:
— Ночью я встану и спущусь к лесной поляне, куда утром придет на водопой олень. Я постараюсь не упустить его.
— А мне остаться с лошадьми? — спросил Харка.
— Лошади здесь в безопасности. Я могу перекрыть каменную тропу, так что они вообще не смогут убежать. А красть их здесь некому.
— Значит, я могу пойти с тобой?
— Да.
Харка быстро уснул, и этой ночью его не мучили сновидения. Он уснул в предвкушении охоты на оленя.
Отец разбудил его в полночь. Стоял ледяной холод. Лошади подняли головы и с любопытством посмотрели на хозяев. Харка завернул патроны в платье Уиноны. Винтовку он взял с собой. Он был спокоен за нее, только когда она находилась при нем.
Отец и сын поднялись к источнику, напились и растерлись пряными, пахучими травами, чтобы олень не почуял запах человека. Потом они пошли к каменной тропе, единственному проходу в долину. Метрах в пятидесяти, в самом узком месте ее, Маттотаупа положил посредине большой устойчивый камень, который отпугнул бы лошадей, если бы они попытались убежать. Оба мустанга и без того не сразу решились вступить на эту тропу, когда они прошлой ночью вели их в долину.
Маттотаупа и Харка зашли с севера и поднялись на склон, по которому пришли прошлой ночью. Здесь они без труда спустились вниз. Приблизившись к поляне, которую видели сверху, они стали осторожней. Маттотаупа знаком велел Харке забраться на дерево, стоявшее на краю поляны, и наблюдать за охотой.
Харка ловко вскарабкался до первого толстого сука, на котором было удобно сидеть и незаметно наблюдать за поляной. Он видел, как отец спрятался в кустах.
Теперь оставалось только ждать.
Будь у них лук и стрелы, охота не представляла бы особого труда. Но у них не было ничего, кроме острого ножа, который Харка взял с собой из вигвама и отдал безоружному отцу, и подаренной Рыжим Джимом двуствольной винтовки, обращаться с которой успел научиться только он, Харка.
Если они хотят поберечь те немногие патроны, что у них были, и не перепугать всю живность этой укромной долины грохотом выстрела, Маттотаупа должен убить оленя ножом, как он убил серого медведя. Маттотаупа был великий охотник.
Харке было холодно, его мучил острый голод, но он позабыл и то и другое, когда звезды померкли и почувствовалось приближение рассвета. Он смотрел вниз, на землю и луг, на отчетливые следы оленя, который каждое утро приходил сюда на водопой. Во всем лесу царила тишина. Ничто не внушало опасений, что сегодня он изменит своим привычкам.
Харка ждал, и его захлестнула радость, когда он услышал первый осторожный шаг, под которым все же хрустнули сухие ветки. Этот звук повторился, еще и еще, и наконец раздался уже там, где затаились Харка и его отец.
Небо тем временем начало проясняться, но лучи солнца еще не коснулись леса. Лишь самые высокие горные вершины уже окрасились в золотистый цвет, склоны же и долины были погружены в тень и подернуты дымкой.
Появился олень. Это был не мощный вапити[11], а гордый белохвостый олень с необычными, загнутыми вперед рогами в двенадцать ветвей.
Он, пока еще не почуяв опасности, пошел по лесу по протопанной им самим тропе. У обнаженных корней дерева, на котором сидел Харка, он на мгновение остановился, поднял голову и принюхался. Потом двинулся дальше. Вот он поравнялся с кустами, где прятался Маттотаупа.
Настал момент, который решал исход охоты.
Маттотаупа молниеносно выскочил из засады, но животное заметило опасность на долю секунды раньше, чем тот ожидал, и бросилось прочь, на луг. Маттотаупа помчался вслед за ним. Мышцы его ног, благодаря верховой езде без седла, постоянным упражнениям в беге и утомительным культовым танцам, были так хорошо развиты, что ему мог позавидовать любой атлет. На короткой дистанции он не уступал в скорости даже мустангу.
Олень пересек луг. Маттотаупа уже почти догнал его, и в тот момент, когда животное замедлило бег перед стеной деревьев, Маттотаупа прыгнул вперед и ухватился левой рукой за рога. Его мускулы вздулись. Правой рукой он занес нож для удара.
Харка затаил дыхание.
Маттотаупа неимоверным усилием отогнул голову оленя назад, тот встал на дыбы, чтобы сбросить с себя врага, но в ту же секунду в шею ему вонзился нож. Олень упал.
Харка с трудом подавил ликующий вопль. Маттотаупа тоже выразил свою радость молча: он вытащил нож из шеи оленя и торжествующе поднял его вверх. Солнце хлынуло через лес на луг и ярко осветило фигуру победителя.
Харка стал слезать с дерева, но на полпути не выдержал и, просто спрыгнув, бросился к отцу. Они молча, одними глазами, выразили свою радость и гордость за успех.
Олень быстро испустил дух. Для них это была роскошная добыча. Маттотаупа сразу же начал разделывать тушу. Харка, который не мог ему помочь, так как у них был только один нож на двоих, сделал то, чего еще никогда не делал: от голода он стал пить кровь оленя. Отец дал ему мозги, печень и сердце, которые можно было есть сразу. Харке казалось, что он еще никогда не ел с таким аппетитом. У него три дня не было во рту ничего, кроме листьев, травы, кореньев и воды.
Наконец Маттотаупа сказал:
— Теперь надо отнести все это наверх, в наше убежище, к лошадям!
Он отрезал голову оленя и, выпустив из нее кровь, дал ее Харке. Сам он взвалил на плечи тяжелую тушу.
Обратный путь показался им очень тяжелым. Подъем был крутым, а лес труднопроходимым. Маттотаупа изнемогал под своей ношей. Он обливался потом, сердце его бешено колотилось. Голод и чрезмерные волнения последних дней заметно ослабили его. Но ему было стыдно признаться в этом и перед самим собой, и перед сыном, и он тащил оленя без отдыха вверх по склону, медленно переставляя ноги и рискуя в любую минуту рухнуть под тяжестью своей добычи.
Только у самой границы леса он позволил себе передышку и бросился на землю. Харка тоже сел и, обхватив колени руками, принялся рассматривать оленьи рога с двенадцатью острыми концами.
— Что мы из них сделаем, отец?
— А ты сам как думаешь?
— Из них можно сделать много полезных вещей. И даже если оставить их как есть, их можно использовать как оружие против зверей и даже против людей.
— Ты прав. Мы подумаем, для чего они могут нам пригодиться и как их лучше всего использовать. Нам, например, нужны наконечники для копий. Древки мы прямо сейчас найдем и вырежем. Ты сможешь еще что-нибудь нести?
— Смогу.
— Нам нужно лыко, чтобы привязать наконечники к древкам.
— Мы можем использовать для этого жилы оленя.
— Жилы нужны мне для лука.
— А из чего мы будем делать наконечники для стрел? Из костей или из камня?
— Из камня. Если найдем подходящие камни. Займись-ка этим!
Они сидели у ручья, бежавшего сверху, дождем рассеивавшегося по отвесной скале и вновь собиравшего свои воды чуть выше границы леса на широкой каменной осыпи. Харка, сидевший спиной к горе и лицом к лесу, повернулся, лег на живот, опершись на локти и подперев подбородок ладонями. Глядя на каменную осыпь, он понял, что отец уже успел здесь осмотреться. Он перебрал несколько камней и наконец нашел то, что искал, — острый кремневый камень.
— Вот этот подойдет!
— Здесь можно найти много таких камней.
Харка встал и медленно пошел по осыпи, устремив взгляд на землю. За полчаса он набрал две пригоршни подходящих камней, многие из которых уже были почти готовыми наконечниками для стрел. Кроме того, он с гордостью вручил отцу большой плоский камень с острыми, как нож, краями. Тот внимательно осмотрел находку, попробовал пальцем острые края.
— Это будет нож. Хау! Возможно, он уже и был когда-то ножом.
Вернув камень Харке, он встал.
— Ты пока отдохни, — сказал он, — а я вырежу стрелы, копья и ручку для ножа, а заодно поищу лыко. Палицы нам тоже не помешают.
Харка был рад возможности наконец немного отдохнуть. Уронив голову на руки, он проводил взглядом отца, но вскоре глаза его закрылись сами собой, и он уснул. Он очень устал за последние дни.
Когда он проснулся, отец сидел рядом. Судя по тому, что солнце уже клонилось к горизонту, он проспал долго. Отец за это время успел многое сделать. На земле лежали два ясеневых древка для копий, заготовки для двух луков, несколько стрел и рукоятка для ножа. Кроме того, он надрал лыка, а две палицы с камнями величиной с яйцо, вырезанные из ивы, были полностью готовы.