Дрессировщик был без грима, и Харка увидел его пепельно-бледное лицо, нервно подрагивающие веки, худые руки.
— Зачем ты намеренно злишь зверей? — спросил он. — Они намного лучше слушались бы тебя и быстрее учились, если бы ты подходил к ним с терпением и лаской.
— Значит, ты заметил это… Но я должен каждый вечер злить зверей, чтобы публика получала удовольствие. Знаю, знаю, добром это не кончится. Когда-нибудь мне придется заплатить за это головой. Но что поделаешь? Я привык к высоким гонорарам. Хочешь посмотреть репетицию? Я работаю первым.
Харка кивнул.
Рабочие уже монтировали клетку-коридор. Хищники, зная, что означают эти приготовления, занервничали. Дрессировщик прошел вместе с Длинным Копьем и Харкой на манеж, где уже была установлена высокая решетка. Как здесь все быстро работают, отметил про себя Харка.
Дрессировщик сбросил халат и, оставшись в простых штанах и фуфайке, подошел к маленькой дверце, ведущей на арену.
— Идем! — сказал он Харке. — Входи смело, с тобой ничего не случится!
У него ничего с собой не было, кроме хлыста.
Харка ни секунды не колебался. Вместе с дрессировщиком он вышел на середину манежа и остановился. Звери, обрадовавшись возможности немного размяться, резвились, играли друг с другом, запрыгивали на тумбы, снова соскакивали на песок, валялись на спине. При этом они подозрительно косились на незнакомого мальчика, но тот вел себя спокойно и уверенно, и они быстро прониклись к нему доверием. Самый ручной лев, который уже дважды потерся боком о дрессировщика, чтобы тот потрепал ему гриву, теперь потерся и о Харку. Тигрица же тихо рычала и скалила острые клыки.
— Она ревнива и поэтому ненадежна, — сказал дрессировщик и подошел к полосатой хищнице.
Та, сидя на песке, скорее предостерегающе, чем сердито, щелкнула в его сторону зубами, пошевелила кончиком длинного хвоста. Он поднял вверх обруч, и тигрица пролетела через него в великолепном прыжке.
— Так, конечно, было бы скучно, — сказал дрессировщик Харке. — Зрителям нужны острые ощущения.
Репетиция длилась всего полчаса, поскольку звери не разучивали ничего нового, а просто повторяли старые трюки. Харка вместе с дрессировщиком покинул клетку.
— Ты — прирожденный циркач, дружище, — сказал тот, закрывая за собой дверь решетки, в то время как львы и тигры сами направились в клетку-коридор. — Подумай об этом. Это — твое будущее!
— Ты сегодня вечером опять будешь дразнить зверей и рисковать жизнью ради такой бесполезной игры?
— И сегодня, и завтра — каждый день. Здесь я и помру.
Харка не ответил. Он молча присоединился к Длинному Копью, стоявшему у решетки и переводившему их разговор.
— Есть новость, — сказал тот. — Индейская группа возвращается. У них кончилась еда. Денег у них и не было. Что же им еще остается, как не вернуться? Они уже въезжают в город. Судя по тому, что я слышу, люди глазеют на них, как будто в первый раз в жизни видят индейцев. Глупый народ!
— Из какого племени эти индейцы?
— Дакота.
— Значит, мы можем с ними поговорить!
— Если разрешит менеджер. Ты знаешь, кто только что вошел в вагончик директора и кто здесь сейчас слоняется по цирку и все вынюхивает? Джим. Говорят, он решил одолжить дирекции денег. Под высокие проценты.
Поскольку шайенн говорил на языке дакота, некоторые вещи ему приходилось переводить описательно. Например, понятия «проценты» в этом языке не было.
С главной улицы опять послышались звуки трубы и пронзительный голос зазывалы. Чем ближе шествие подходило к цирковому шатру, тем внимательнее слушал Длинное Копье. Харка заметил на лице шайенна растущее раздражение.
— Чего только они не навыдумывали! — сказал он. — Ты, оказывается, сын Татанки-Йотанки, и тебя взяли в плен при нападении на землемеров, а сегодня вечером ты опять будешь выступать! И на этот номер продаются особые билеты. Они, верно, рассчитывают, что публика еще раз оплатит лучшие места, чтобы вернуть себе потерянную вчера выручку.
Длинное Копье и Харка смотрели, как к шатру подвозят сотни дополнительных скамеек и стульев и расставляют их внутри между рядами. Если все билеты раскупят, в зрительном зале будет не повернуться.
Потом они пошли в конюшню, где стояли пони и ослы и где пустовало еще много стойл. Поскольку дакота должны были приехать верхом, скорее всего, они разместят своих лошадей именно в этих стойлах, и за ними можно будет незаметно понаблюдать. Харка и Длинное Копье спрятались в сене за четырьмя ослами. Правда, их заметил клоун, но они не думали, что он как-то помешает им. И все же этот высокий коренастый мужчина с детским лицом, который без своей нелепой одежды и без грима выглядел не смешным, а приветливо-серьезным, пришел и залез в их укрытие.
— Дитя мое, — грустно сказал он Харке. — Ты лишил меня моего коронного трюка. Как ты мог разгадать его? Теперь у меня нет номера! А кому нужны ослы без номера? Инспектор манежа сказал, что вышвырнет меня на улицу, если я не придумаю новый номер. Но это не так-то просто! А как ты смотришь на то, чтобы мы выступали вместе — клоун, мальчик и дикий осел? Из этого можно кое-что сделать!
— Кое-что, но не «номер», — ответил Харка, который уже успел включить это слово в свой лексикон, и приложил палец к губам, потому что к шатру подъехали индейцы.
Некоторые из них уже вошли со своими лошадьми в конюшню. Это, без всякого сомнения, были дакота — мужчины, женщины и дети.
— Одного из них я знаю! — прошептал Длинное Копье. — Мы вместе были в резервации. Я поговорю с ним.
Он подошел к одному из индейцев. Тот удивленно обернулся и не очень приветливо посмотрел на Длинное Копье. Они несколько минут говорили друг с другом, пока их беседу не прервал изящный, худощавый белый человек.
— Хватит болтать!.. — визгливо крикнул он дакота. — Вперед! Репетиция начинается! Мы и так уже потеряли столько времени!
Индеец оборвал разговор на полуслове и молча пошел на репетицию. Длинное Копье вернулся к Харке и клоуну.
— Этого дакота, с которым я говорил, зовут Поющая Стрела, — сообщил он. — Он вырос в резервации, куда загнали его отца. Остальные индейцы родом из Миннесоты и после восстания в прошлом году не смогли бежать в Канаду. Их наняли на работу в цирк, и теперь они в руках директора, поскольку говорят только на языке дакота и у них нет денег.
— Посмотрим репетицию? — спросил Харка и, не дожидаясь ответа, вышел из конюшни.
Длинное Копье и клоун с серьезным лицом и детскими глазами последовали за ним. Инспектор, стоявший у выхода на манеж, подмигнул Харке и Длинному Копью. Но Харке было неприятно его бледное мясистое лицо, и он отвернулся.
Большую решетку, окружавшую арену, уже разобрали. На манеже собрались участники индейской группы. Руководил репетицией менеджер, который грубо оборвал разговор Поющей Стрелы с Длинным Копьем. Он много кричал, не заботясь о том, что его никто не понимает, носился по манежу и мимикой выражал то, что, по его мнению, должны были делать артисты. На арену вышли лошади, женщины и дети. Женщины проворно установили два настоящих вигвама. Детей отправили в вигвамы, и тут на арену прискакал индейский всадник и что-то громко сообщил. Его слова были понятны лишь участникам группы, Харке и Длинному Копью.
— Братья! — крикнул он. — Нас привели сюда белые люди. Они обманули нас. Мы — их пленники, хоть и не связаны по рукам и ногам. Мы должны беспрекословно повиноваться им. Они кормят нас, как мы кормим своих лошадей, и держат поводья в руке. Они приказали нам напасть на почтовую карету, поймать девушку и подвергнуть ее мукам. Позор на наши головы! Но мы вынуждены развлекать белых людей, изображая разбойников и воров!
Индейцы хором ответили ему: «Хау! Хау!» — и поскакали за ним по кругу.
Затем на арену выехала почтовая карета, запряженная четверней. Вряд ли еще где-либо и когда-либо почтовую карету запрягали такими роскошными, холеными лошадьми. Индейцы подняли немыслимый шум, остановили карету и вытащили из нее девушку, в которой Харка узнал юную наездницу. Ее привязали к деревянному щиту, быстро установленному служителями, и один из индейцев в жуткой раскраске стал метать в нее ножи, которые вонзались в дерево в двух-трех сантиметрах от ее тела. Когда торчащие из щита ножи превратились в пунктирную линию, четко обозначившую силуэт девушки, дакота снова закричали и пустились в пляс, потрясая ножами и топорами.
Вдруг за кулисами прогремел выстрел.
— Где плененная леди?! — крикнул кто-то на английском. — Вперед, ковбои и скауты, благородные мстители, поборники справедливости! Мы освободим ее!
Под оглушительный треск выстрелов на арену вылетела группа ковбоев. Размахивающие ножами индейцы, в соответствии с инструкцией, «замертво» попа́дали на песок, а Баффало Билл, подхватив девушку и посадив ее на своего коня, сделал три триумфальных круга вдоль барьера.
Все это повторилось дважды. Худосочный менеджер с истощенным пороками телом визжал и вопил, индейцы послушно выполняли его указания. Наконец все получилось так, как он хотел. Девушка была трогательной, индейцы страшными, а ковбои достаточно убедительными в своем триумфе.
Харка сидел в ложе, в пустом цирковом шатре, но мысли его были далеко, и никто не смог бы прочесть их по его лицу. Он услышал звуки родного языка, причем не из уст чужеземцев, а из уст дакотских братьев. Но что он услышал?.. Потом был этот позор, это глупое представление, глумление над нравами и обычаями дакота и победа врагов. Все это переполняло его сердце, в котором зрело опасное решение. Великие решения индейцы не принимают поспешно и не любят говорить о них. Если бы Харка в ту минуту захотел облечь свои мысли в слова, он подошел бы к инспектору манежа и сказал бы ему то, что однажды сказал Маттотаупа Старой Антилопе: «Это твоя смерть. Жди! Я приду!»
Но он был не в прерии.
Тем временем репетиция продолжалась. За «нападением на почтовую карету» последовал праздник ковбоев по случаю «победы», состоявший, как и в предыдущий вечер, из демонстрации меткости в стрельбе и ловкости в верховой езде. Инспектор манежа, вспомнив о Харке, велел менеджеру спросить его, не желает ли он принять участие в этом аттракционе.