— Тетон.
— А точнее?
— Оглала.
— Где стоят ваши вигвамы?
— На берегу Платта.
— С точностью до двух тысяч километров! — иронически заметил Смит.
— Да, — невозмутимо ответил юный индеец.
— И в этой обширной местности находится твой отец Сидящий Бык?
— Сидящий Бык — возможно. Мой отец — нет.
— Что это значит? Сидящий Бык — там, твой отец — здесь? Ведь Сидящий Бык — твой отец?
— Нет.
Эллис дернулся, как от удара током. Потом попытался спасти ситуацию.
— Мальчик знает лишь индейский вариант имени своего отца, а английский — нет! — поспешил он объяснить.
— Ну что ж, попробуем прибегнуть к индейскому варианту, — насмешливо ответил Смит. — Ты сын Татанки-Йотанки?
— Нет.
— Кто же твой отец?
— Индейский артист, которого белые люди называют Топ и вместе с которым я работаю в этом цирке.
Из Фрэнка Эллиса словно выпустили весь воздух, и он на мгновение уподобился сжатой гармошке. Смит закончил разговор, который окончательно утратил для него всякий интерес и стал совершенно бесполезным.
— Одним враньем больше, одним меньше, — видимо, в цирке без этого нельзя, — сказал он Эллису, презрительно махнув рукой.
Он резко повернулся, взял Кейт за руку и вздрогнул, когда та чихнула. «Простудилась! — подумал он. — И я в этом виноват! Тетушка Бетти, несомненно, скажет все, что думает по этому поводу…»
Юный индеец так же резко и неучтиво повернулся и, не оглядываясь, пошел прочь. Эллис, на этот раз уподобившись растянутой гармошке, мех которой наполнился воздухом, крикнул ему вслед:
— Считай, что это была последняя капля, переполнившая чашу моего терпения! После представления я с тобой наконец потолкую по душам!
Смит шагал так быстро, что Кейт приходилось бежать, чтобы поспеть за ним.
И все же, прежде чем они вернулись в зрительный зал, она не преминула сказать:
— Папа! Ты слышал? Этот злой человек хочет наказать индейского мальчика за то, что он сказал нам правду! Что он не сын Сидящего Быка!
— Не думай об этом, дитя мое. У индейцев толстая кожа. Когда их лупят, они не так остро чувствуют боль, как ты.
То, что побои в качестве наказания для детей — вполне естественное явление, ни у Смита, ни у Кейт не вызывало сомнений. Они даже не подозревали, что индейцы никогда не бьют своих детей.
— Папа!
— Ну что еще?
Смит постепенно начинал раздражаться.
— Папа, а ты не можешь запретить этому злому человеку бить индейского мальчика? Ведь дети всегда должны говорить правду, верно?
— Идем, Кейт! Я ничего не могу запретить этому человеку. А индейцы — плохие люди. И за что бы их ни лупили — они всегда заслуживают порку!
— Но может, это все же несправедливо, па? — совсем тихо спросила Кейт.
Она видела в индейском мальчике уже не представителя народа, убившего ее бабушку, а всего лишь ребенка, которого несправедливо притесняют. Она чувствовала солидарность с ним, потому что во Фрэнке Эллисе было что-то, что напоминало тетушку Бетти. Хотя Смит был одержим ненавистью к индейцам, он до определенной степени разделял чувство справедливости своей маленькой дочери, и, чтобы успокоить ребенка и самого себя, он наклонился к Кейт и сказал:
— Отец этого индейского сорванца работает в цирке. Так что нам нет нужды вмешиваться. Да мы и не имеем права вмешиваться.
Когда отец с дочерью вернулись в свою ложу, представление уже началось: свое искусство показывала новая группа воздушных гимнастов. Смит сел на свой стул номер три в ложе номер семь, но не видел ни тетушки Бетти, ни трапеции под куполом цирка, ни трех господ, придирчиво оценивающих каждый номер. Он позабыл даже про Кейт, предавшись своим мыслям и видениям. Фантазия рисовала ему один-единственный образ: его мать посреди бушующего пламени. Но он нашел эту банду индейских убийц. Теперь нужно было добиться их ареста. Он пока не решил когда — сегодня ночью или завтра утром. Согласно афишам, цирк должен пробыть в городе еще два дня. А после сегодняшнего успеха гастроли, вероятно, продлятся дольше. Так что у него есть время спокойно обсудить с инспектором полиции и принять необходимые меры к задержанию преступников.
Под куполом цирка раздавались возгласы артистов. Один из них сделал сальто в воздухе между трапецией, с которой он спрыгнул, и руками второго акробата, который поймал его, держась ногами за перекладину другой трапеции и качаясь взад-вперед. Смит постепенно вернулся к действительности. Принятое решение рассеяло страшные видения.
Пока акробаты приводили публику в восторг своим искусством, Фрэнк Эллис, сопровождаемый двумя крепкими стражами, опять направился в вагончик директора. Тот пребывал не в таком плачевном расположении духа, как инспектор манежа, но тоже был очень возбужден.
— Эллис! — воскликнул он. — Нам нужно понять, чего мы хотим! Время принятия решения неумолимо приближается. У банкиров сложилось благоприятное впечатление, у представителя «Б & Б» — к сожалению или к счастью — тоже. Он тоже отзывается о нас положительно, но делает это, похоже, в корыстных целях: «Б & Б» хочет прибрать нас к рукам, то есть сожрать нас, как акула, если уж называть вещи своими именами. И вопрос заключается в том, будет ли нам хорошо в желудке у этой акулы, или лучше удирать от нее без оглядки. Вот главный вопрос.
— Я не участвую в прибыли, — ответил Эллис. — Я всего лишь служащий. Зачем вы меня спрашиваете?
— Эллис! Вы всегда были моей правой рукой: менеджер по работе с персоналом, режиссер и инспектор манежа…
— …которому платят как инспектору, да и то не каждый месяц — вы мне должны уже за два месяца!
— Эллис! Не говорите ерунду! Кому, как не вам, знать наше положение? Я лично за то, чтобы нас сожрали и по возможности безболезненно, без особого вреда для нас. Самостоятельность, конечно, штука хорошая, но нам она сейчас просто не по карману. «Б & Б» наверняка и вам предложит ангажемент. Контракты с Рональдом и Старым Бобом — уже решенное дело. И если мы будем сидеть сложа руки и ждать у моря погоды, они перекупят у нас на глазах наших лучших артистов, и мы останемся с носом.
— Как они могут ангажировать такого бездарного дрессировщика, как Рональд? Этого сумасшедшего садиста! Он же представляет опасность для общества! Я требую, чтобы вы подняли с ними этот вопрос! Его нужно внести в черный список! Харри, кстати, тоже. Этот наглый щенок открыто заявляет, что он не сын Сидящего Быка, и покрывает нас несмываемым позором!
— Эллис! Что с вами? Что за бред вы несете? Вы ведете себя сегодня просто странно! У вас нервный припадок или что-то в этом роде. Ложитесь спать. Спокойной ночи! Мне пора в зрительный зал, начинается последнее отделение, «Нападение на почтовую карету». Я должен слышать, что скажут по этому поводу господа в ложе.
Директор бросился вон из вагончика. Эллис остался один.
— Старый дурень! — пробормотал он, открыл свой тайник, достал из него бутылку бренди и выпил стаканчик. Потом снова задвинул в угол стул, на котором сидел Смит, и тяжело опустился на него.
«Ну ничего, я этого так не оставлю! — думал он. — Это двуногое животное, этот Рональд, эта подлая бездарная тварь! Поставить меня к столбу пыток и целый день глумиться надо мной, мучить меня своей болтовней! А потом его еще и приглашают в „Б & Б“! Наверное, с двойным, а то и тройным гонораром, как звезду цирка! А я должен клянчить — не нужен ли вам, случайно, инспектор манежа? Только потому, что у меня сегодня не было возможности продемонстрировать свои гениальные способности! Ну погодите! Вы у меня еще попляшете!»
Он подошел к шкафчику, поискал и нашел какой-то пакетик и прочел надпись на нем: «Яд».
— Это действует не только на крыс, сэр! — пробормотал он с угрозой в голосе.
В зрительном зале все с нетерпением ждали заключительного номера — «Нападение на почтовую карету». Многие из присутствовавших сами в свое время принимали участие в приграничных боях или имели родственников, которые рассказывали им об этих событиях, или друзей, которые ездили со Среднего Запада на Дальний, где сейчас завершалось строительство последнего участка первой железной дороги, пересекавшей всю огромную страну.
Ведущий объявил, что номер с ковбоями сегодня будет показан в совершенно новой редакции и станет настоящей сенсацией.
— Все участники аттракциона — опытные ковбои и знаменитые индейские вожди! Просим не пугаться выстрелов! Мы гарантируем полную безопасность почтенной публики!
Оркестр исполнил туш и перешел на дикие, волнующие ритмы. На манеж один за другим выехали индейцы со своими женами и детьми. Возглавлял колонну Маттотаупа на своем гнедом мустанге. Справа от него ехал старейшина группы дакота, который сегодня в первый раз согласился показаться на манеже. За ними следовали Большой Волк со своим братом, Поющая Стрела и остальные воины. Две лошади тащили волокуши. Двое детей ехали в кожаных мешках, висевших на лошади — справа и слева. Мешки подпрыгивали в такт шагам лошади, и дети поочередно выглядывали из-за ее спины. Из этого получалось что-то вроде игры в прятки, которой индейские дети развлекались во время долгих переходов. Одна из женщин несла ребенка на спине.
Публика молча с интересом наблюдала эту непривычную картину. Кейт очень разволновалась при появлении индейцев. У нее даже вспотели ладони.
Колонна остановилась; в одно мгновение были установлены вигвамы, подвешен котел над сложенными дровами, воздвигнут шест с вырезанными на нем и раскрашенными краской индейскими знаками, в том числе и прямоугольником, символом четырех концов света. Индейцы спокойно расположились на привал, когда вдруг на арену вылетел на чалом жеребце тот самый юный индеец, с которым беседовал Смит. Обняв коня за шею, он поднял его на дыбы перед военным вождем Маттотаупой, затем спешился и сообщил ему на языке дакота:
— Белые люди вторглись в наши земли! Они уже близко!
Женщины и дети проворно разобрали вигвамы — так быстро, что даже служители цирка одобрительно покачали головами, — и покинули манеж. Воины приготовили оружие и выстроились в цепь. Они стояли лицом к ложе номер семь.