— Умоляю! Эллис! Пойдемте со мной!
— Что ж, не могу отказать вам в вашей просьбе. Идемте!
Эллис выскочил из вагончика и зашагал к шатру так стремительно, что директор едва поспевал за ним. В груди у него разливалось чувство блаженства. Он уже видел свой блестящий триумф и мысленно упивался предвкушением того, как все его ненавистники снова будут перед ним унижаться.
— Только обещайте не мешать мне, господин директор, когда я сегодня после представления велю выпороть этого мальчишку, этого прихвостня Рональда, а потом сам рассчитаюсь с Тигрой!
Директор был уже не в состоянии даже просто вникать в смысл этих слов. Благодаря жесткой дисциплине, которую Фрэнк Эллис поддерживал в цирке многие годы, он, директор, был абсолютно свободен от каких бы то ни было забот. Он всегда полагался на Эллиса и вдруг решил, что без него он уже просто не сможет существовать. Ему казалось, что в эту минуту нет ничего важнее готовности Эллиса выйти на манеж и взять все в свои руки. Ветер усиливался, стены шатра раздувались; на манеже трещали выстрелы, а публика ревела от восторга, причину которого директор понял, лишь войдя вместе с инспектором в зрительный зал.
Гремела бравурная музыка, зрители кричали и уже начинали тесниться вниз, к выходу.
В одной из лож встал со своего места седоволосый господин. Если бы у него был с собой пистолет, он, вероятно, выстрелил бы в Большого Волка.
На арене остались всего три человека: Рыжий Джим, так плотно обмотанный веревкой лассо, что стал похож на гусеницу, Маттотаупа и Харка. Большой Волк только что покинул манеж, проскакав мимо директора и Эллиса.
Посредине манежа Маттотаупа и Харка подняли своих взмыленных мустангов на дыбы, потом, под троекратный туш оркестра, вызвавший у Фрэнка Эллиса глубокое возмущение, на полном скаку подхватили свои лежавшие на песке винтовки и галопом, стреляя в воздух, умчались за кулисы. Все, кто попадался им на пути, в ужасе отскакивали в сторону.
Раздался еще один, последний выстрел. Фрэнк Эллис дернулся и упал. Со зрительских мест инспектора не было видно, и потому никто ничего не заметил.
Оркестр словно пытался законсервировать у зрителей чувство радостного опьянения и глубокого удовлетворения. Однако у многих возникло некоторое замешательство при виде Рыжего Джима, оставшегося лежать связанным на арене.
Наконец к нему подскочил Старый Боб, перерезал веревку лассо, которой тот был обмотан, и освободил его, приговаривая:
— Свиной рулет! Ни дать ни взять — свиной рулет! До чего же аккуратная и точная работа!
Под общий смех, разрядивший обстановку, он то и дело обнимал Джима со словами:
— Сын мой, племянник мой, отец мой, Джим, дорогой! Кто бы мог подумать, что нам доведется встретиться с тобой при таких обстоятельствах!
Джим отряхивал с себя опилки, и, поскольку на манеже больше не было никого, кто мог бы принимать последние аплодисменты, он предался этому занятию вместе со Старым Бобом.
Зрители уже успокоились и хлопали в ладоши, не жалея сил. Наконец ряды начали пустеть.
Джим взял за повод свою лошадь, стоявшую рядом с ним, и медленно пошел вместе со Старым Бобом к выходу с манежа, приветствуя остатки публики свободной рукой и глядя на верхние ряды, где еще местами раздавались отдельные вспышки оваций. Две дамы в ложе номер шесть усердно хлопали в ладоши, чтобы вызвать последние рукоплескания в адрес Джима. Им это удалось. Группа зрителей еще раз остановилась перед выходом из шатра и в последний раз зааплодировала.
Джим и Старый Боб, остановившись, снова поклонились.
— Дорогой мой, — сказал клоун, — где много гончих, там зайцу — смерть. Так было, так есть и так будет всегда!
— Что это тебя потянуло на поговорки? У тебя их еще много в запасе? — откликнулся Джим, усталый и, несмотря на аплодисменты, раздраженный своим поражением.
До этого он был уверен, что схватка с тремя индейцами для него — детская забава. Ему доводилось разделываться и с пятью, и с десятью врагами.
— У меня еще много поговорок в запасе! — болтал Старый Боб, приложив руку к сердцу и отвешивая глубокие поклоны в сторону аплодировавших зрителей. — Например: это еще только цветочки, ягодки будут впереди. Цыплят по осени считают. Сколько веревочке ни виться, а конец будет.
— Ну все, хватит!
— Я тоже думаю, что с тебя хватит, — тихо пробормотал Старый Боб, так чтобы Рыжий Джим не мог расслышать его слов.
Аплодисменты стихли окончательно. Старый Боб и Рыжий Джим покинули манеж. Едва они успели миновать занавес, как из полумрака навстречу им выскочили три человека. Один взял под уздцы лошадь Джима, остальные схватили его с двух сторон за руки. Еще один подоспел через несколько секунд и наставил на него револьвер со словами:
— Сдайте оружие добровольно, или я буду стрелять!
— Что это еще за идиотизм?.. — воскликнул Джим.
Старый Боб вынул его пистолет из кобуры и нож из ножен.
— Полиция! — коротко ответил человек с револьвером.
Джиму не оставалось ничего другого, как позволить надеть на себя наручники.
— Ты знал? — прошипел он Старому Бобу. — Теперь я понял твои прибаутки!
— Ну и хорошо, — невозмутимо ответил Боб. — Зачем ты стрелял в моего приемного сына, в Харри? Этого я тебе никогда не прощу, бандитское отродье! Теперь Харри ускакал и уже никогда не вернется. Спокойной ночи!
Старый Боб ушел. Войдя в свой вагончик, он, не зажигая лампы, упал на стул и заплакал.
Когда слезы у него иссякли, он направился в конюшню, к своим ослам, и принялся ласкать их всех по очереди, рассказывая им о новом номере, который им придется подготовить, и уверяя их, что отныне будет работать только с ними. Он представил себе, как зрители будут смеяться, когда он, переодевшись ослом, начнет скакать и брыкаться, подражая настоящим ослам. На несколько мгновений забыв о своей печали, застывшей в его детских глазах, он улыбнулся.
Наконец он попрощался с ослами, вернулся к себе в вагончик и лег спать, не обращая внимания на шум и суету, царившие на территории цирка почти до самого утра.
Смиты и Финли покинули цирк в числе последних зрителей. Они решили подождать, когда толпа схлынет.
— Чтобы я еще когда-нибудь в жизни пошла в цирк! Ни за что! — заявила тетушка Бетти в полном изнеможении и расстройстве чувств.
Струйки пота прочертили тоненькие бороздки на ее напудренном лбу.
Губы Кейт задрожали, а из глаз хлынули слезы. Дуглас, как настоящий кавалер, шел рядом с ней. Энн Финли закашлялась в приступе астмы, поэтому прощание двух семейств было коротким.
Когда Смиты сели в карету, Сэмюэль посадил дочь к себе на колени. Она положила головку ему на плечо.
Дома ее сразу же уложили в постель. Отец ласково пожелал ей доброй ночи, и она, чтобы успокоить его, притворилась, что засыпает.
Тетушка Бетти попросила Сэмюэля побыть с ней, потому что плохо себя чувствовала, и даже предложила вызвать доктора. Но Смит посоветовал ей просто принять обычные сердечные капли и препоручил ее заботам старой горничной.
Избавившись таким образом от необходимости развлекать тетушку Бетти на одре болезни, он вышел из дома. На улице все еще стояла карета: он велел кучеру ждать его. Вскочив в карету, Смит приказал гнать лошадей. Его целью было управление полиции.
Будучи жителем этого города и к тому же племянником весьма респектабельной дамы, он был принят там с должным уважением и немедленно нашел понимание.
— Вы тоже можете нам что-нибудь сообщить о трагедии в цирке, мистер Смит? — спросил его инспектор полиции, сидевший за голым письменным столом.
— О какой трагедии? — удивился Смит, почувствовав, что ответ инспектора не сулит ему ничего хорошего.
— Инспектор манежа, Фрэнк Эллис, был застрелен. Скорее всего, кем-то из индейцев. Когда нам сообщили об убийстве, вся индейская группа уже сбежала. Пока нам не удалось поймать ни одного из них.
У Смита перехватило дыхание.
— Лошади тоже пропали?
— Три мустанга. Остальных они оставили в конюшне. Акция была блестяще спланирована, и взаимодействие между краснокожими, похоже, было налажено как нельзя лучше. По-видимому, бóльшая часть индейской группы тайно покинула цирк еще во время представления, когда персонал был занят беспорядками на манеже и бурей. Последними скрылись отец с сыном — Топ и Харри — и еще один индеец.
— А как на самом деле зовут Топа и Харри? К какому племени дакота они принадлежат?
— Кто же это может сейчас сказать?
— Значит, невозможно даже предположить, в каком направлении они скрылись? Третий индеец был одним из тех дакота, что напали на ферму моей матери в Миннесоте, застрелили ее и сожгли ферму.
— Если бы нам удалось его поймать, мы бы его казнили. Но к сожалению, он ушел. И если он родом из Миннесоты, то наверняка знает там каждую тропинку.
Смит судорожно сглотнул. Он ожидал большего сочувствия от инспектора, но не подал вида, что разочарован.
— Может быть, предводитель ковбойской группы знает что-нибудь о Топе и Харри? Он работал с ними.
— Джим? — улыбнулся инспектор. — Этот уже был у нас в руках! Но…
— Был? — поднял брови Смит.
— Был. Ему удалось бежать.
— А в чем заключалась его вина?
— Ограбление кассы. Нам выдала его одна блондинка, приревновавшая его к кому-то. И похоже, не без основания. Эта дама была настолько неосторожна, что бродила вокруг цирка, чтобы отловить Джима после представления. Ревность обычно затемняет разум. Ее опознал один из служителей цирка. Она оказалась кассиршей, которая удрала осенью в Омахе, прихватив с собой всю выручку. Она и выдала Джима как своего сообщника. Деньги он под высокие проценты вложил в цирк, а потом добился в суде распоряжения об аресте циркового имущества. Мы арестовали его с помощью клоуна после окончания представления. Но он, к сожалению, сумел бежать, несмотря на то что был в наручниках. Думаю, что он скоро объявится где-нибудь на Диком Западе, как многие из наших преступников. Жаль. Мы не хотели срывать представление, а то бы взяли его тепленьким прямо на манеже, где он лежал, как кукла, аккуратно связанный индейцами!