[44]. Звучат голоса моих отцов всякий раз по-разному: как шипение горящей кинопленки, как раскалывающаяся глыба мрамора (по утрам), как звяканье двух канцелярских скрепок (вечером), как бульканье в яме для гашения извести или хохот летучих мышей. От голоса моего отца могут треснуть очки. Мой отец, если только не облачен в мантию моего отца, может быть кем угодно: героем-любовником, мелким пройдохой, засевшим в глубинке помещиком, как наш поэт Бержени, боксером, жестянщиком, автогонщиком или агентом. Почему-то чаще всего агентом. Почти все мои отцы меньше всего стремились стать моими отцами — или влипали в это дело случайно, или кто-то оказывался «недостаточно опытным». Между тем среди этих моих «отцов по недоразумению» было больше всего господ утонченных, деликатных и даже красивых (интересно знать почему). Если же мой отец оказывался таковым по «доразумению», и не раз, и не два, а двенадцать или двадцать семь раз, на него мы могли смотреть с подозрением — неужто он не противен себе? Но ему хоть бы хны. В буйные вечера он напяливает на себя бейсболку в память о молодых летах — о высадке в Нормандии или об оккупации Праги… Но есть средь моих отцов немало совсем непорочных, которые превращаются либо в святые мощи, прикосновение к коим заставляет неизлечимо больных людей и проч., либо в такие тексты, которые затем изучают многие поколения, чтобы довести отвращение к чтению до совершенства… Текстуальных моих отцов обычно переплетают в синий коленкор. Для выражения доктринерства самое подходящее средство — отцовский тон. Брррр! ◊ Мои отцы походят на глыбы мрамора — охрененных размеров кубы, полированные, с разводами и прожилками, прямо у вас на пути! Ни перебраться через него, ни мимо прошмыгнуть. Как нельзя перебраться или прошмыгнуть мимо прошлого. А ежели и удастся обойти одного отца, то вполне вероятно, что на пути вскоре возникнет другой — или тот же самый, воспользовавшийся только одному отцу ведомым, более коротким путем. Присмотрись повнимательней к фактуре и цвету этой мраморной глыбы! Не напоминают ли они тебе фактуру и цвет среднепрожаренного бифштекса? Это и есть цвет и фактура лица твоего отца. Кроме мрамора следует также упомянуть собачий клык. Но отец с собачьим клыком — это несколько проще. Если тебе удастся набросить лассо на собачий клык, другой же конец веревки закрепить на луке седла, да еще если и лошадь твоя понимает, что значит лассо, и в нужный момент чуть притормозит, чтобы натянулась веревка, — то успех обеспечен. В музее китов в городе Тата демонстрируется такой тридцатидвухсантиметровый собачий клык, по ошибке идентифицированный как клык моржа. Хотя дураку понятно, что это — клык моего отца. И дурак этот счастлив, что никогда не встречался с моим отцом. ◊ Если же имя твоего (моего) отца — Франц, Матяш или Иосиф, заройся в землю, или беги в монастырь, или к разбойникам в горы Баконь. Поскольку имена эти — королевские, и пусть твой (мой) отец, Франц, Матяш или Иосиф, и не король, память о королевстве хранят самые сокровенные части их тела. И нет более угнетающего, идиотского положения, чем быть экс-королем. Такие мои отцы ведут себя дома так, как будто это Королевский дворец в Вышеграде, а родственников и знакомых считают придворными, которых своей королевской милостью они могут возвысить или понизить. И человек, не зная, где он, «внизу» или «наверху», болтается как пушинка, не чуя земли под ногами. Короче, ежели Франц, Иосиф, Матяш, Рудольф, Иштван, Геза — рви когти, пока твой отец не обнажил ятаган. (Привет мамочке!) Адекватное поведение по отношению к таким моим отцам — поведение пресмыкающегося, лизоблюда, подтирки, наушника и Иуды. А если ты не успел добежать до леса, то становись на колени, сложи перед грудью ладони и, опустив голову ниц, стой до рассвета. К этому времени твой отец, вероятно, упьется до чертиков, и ты можешь идти (если ее не конфисковали) в постель, а если голоден — то на кухню, подкрепиться остатками ужина, которые блюдущий чистоту повар еще не успел убрать, накрыв блюда фольгой. Но бывает, что повар опережает тебя и тебе остается сосать лапу. ◊ Масть — дело немаловажное. Мои отцы рыжей масти, в особенности с золотистым отливом, отличаются надежностью. Их можно использовать: (1) для решения цыганского вопроса, (2) в качестве клепального молотка при возведении мостовых конструкций, (3) для подслушивания разговоров, ведущихся меж викариями, и (4) для перевозки по городу зеркал особо больших, до 18 кв. м, размеров. Отцов мышастой масти лучше всего избегать. Такой отец испытывает страх перед жизнью, а поскольку жизнь — это, можно сказать, сплошная полоса препятствий, то мы только и делали бы всю жизнь, что мандражировали из-за фатера. Булано-саврасые, как считается, — отцы благоразумные и добропорядочные, и если Господь велит такому зарезать сына моего отца, то он, скорее всего, извинится и скажет «нет». Каурый в такой ситуации наверняка выслушает все pro и contra, пегий просто-напросто отвернется, а мухортый тут же примется точить нож. Отцы светло-бурой масти легко возбудимы, их полезно использовать, где требуется толпа: во время погромов и коронаций. Если где-то сорвалось заказное убийство, то виноват, по всей видимости, мой пегий отец, забывший снять колпачок (или как он там называется) с оптического прицела винтовки. Есть еще масть «мандариновое желе» — этот склонен к похабщине, извращениям, что похвально и даже свято, и к тому же, как правило, не приводит к отцовству: всю славу свою носить ему при себе. Отцы пятнистые, называемые еще чубарыми, с разного рода крапинками, полосками и разводами, отличаются добродушно-возвышенным настроением, питаемым чувством неполноценности, и особо тонким чутьем. Масть моего отца сама по себе не определяет ни личность, ни поведение, но есть в ней нечто пророческое, судьбоносное. Распознав свою масть, мой отец может смело идти в ногу со своей судьбой. ◊ Отцы и ласки. Если один из моих отцов «наотцует» сплошных дочерей, жизнь сразу становится веселей и просторней. Наши сестренки и старшие сестры созданы ведь для ласк, и нередко бывает, что ласкают их вплоть до семнадцати-восемнадцатилетнего возраста. Конечно, при этом нельзя сбрасывать со счетов опасность, что моему отцу придет в голову переспать со своей красавицей дочерью, ведь она же, в конце-то концов, его, и вовсе не так его, как жена или эти его коровы-любовницы. Гений не останавливается на пол пути, говорят некоторые из моих отцов и, не щадя немолодых уже ног, несутся за младшими, но уже с совершенно роскошными бедрами моими сестренками, чтобы завалить их в постель. Но большинство из моих отцов все же не таковы. Для большинства — дисциплинированного большинства — такого вопроса даже не существует. Но если моя сестренка усядется к такому отцу на колени, то скажите на милость, кто тот арбитр, который проведет черту: где кончается «моя родная кровиночка» и где начинается полнокровная женщина? Но большинство все же твердо придерживается табу, больше того, один мой отец ввел дополнительное устрожение: «Смотри, Терчи, я тебе ребра пересчитаю, если только увижу, что этот Hans-Sebastian Lottermoser, немецкий в оригинале, запускает свою грязную лапу промеж твоих трепетно-нежных персей!» Или жестом, указующим в будущее: «Вон, Тереза, пятидесятилитровый бочонок с надписью „antibaby-spray“, и на этом синем бочонке сверху выгравированы твои инициалы, ты видишь?» Но все это ерунда. Важно то, что отец дочерей неважен. Он вне конкурса, hors concours. Поэтому и отношение к такому отцу более благосклонное, более чувственное. Случается даже, что не он ласкает своих дочерей, а они — его. Чего не бывает на свете! ◊ Случается, что язык мой не поворачивается, чтобы произнести: «мой отец». ◊ В специальной литературе известно двадцать два типа моих отцов, из которых лишь девятнадцать можно назвать существенными. Не имеет особого значения так называемый мой подпивший отец, неважен и мой отец — «львиное сердце», а с точки зрения наших целей, неважен и мой святой Отец. А вот отец, падающий с неба, очень даже важен. Мы не знаем, что вы подразумеваете под отцом, во всяком случае рекомендуем вам не увлекаться велосипедом. Космы падающего отца ветер разбрасывает на все четыре стороны света, его щеки полощутся, хлопая его по ушам. Сыновья моего отца вместо перьев носят на шапках куски сырого бекона и выступают против введения акцизных марок. И это после всего, что мой отец для них сделал! Мои падающие отцы надеются остановить падение, вкалывая с удвоенным рвением и в два раза больше. Они важны, ибо олицетворяют собою этос труда, каковой этос — сущий идиотизм. И должен быть, чем быстрее, тем лучше, заменен этосом страха. ◊ Мои отцы исчезают самыми разными способами, стоя, сидя, в беретах, мягких шляпах пятидесятых годов, в майках, бриджах, рубашках навыпуск. После обеда они отправляются на прогулку и исчезают бесследно. Иногда они «исчезают», не покидая дома, а запершись у себя в мастерской (бывшем сарае), или погружаясь в системные рассуждения о прекрасном, или мечтая о тайной жизни. Война — самый обыденный, самый надежный способ исчезновения отцов. (Так исчез на войне мой дядя, брат моего отца; как говорится, «пропал без вести». Пропавших без вести, как правило, долго ждут. И слухам об их смерти не верят, но потом все же как-то смиряются. Нет, он не умер, но проходит время, и мы перестаем думать о нем как о живом. Он жив, но к нам уже не вернется. Последний раз его видели около лагеря беженцев в Бичке. Он был с вещмешком и смеялся.) Вооруженный подобным набором фактов, я мог бы подать объявление в газету: «Потерялся чистопородный отец, изможденного вида, рост 184 (182?) см, вооруженный до зубов своим преданным „Смит-Вессоном“ 38 калибра. Откликается на обращение „Дубина ты стоеросовая!“. Нашедшим вознаграждение по договоренности». После этого можно задать лишь один действительно важный вопрос: действительно ли ты хочешь найти его? Представь, что он будет найден. И заговорит с тобой тем же тоном, что прежде. И так же будет вонзать в твою мать свои когти. А тут еще это копье. Или дротик, не помню уж, что там было. И если он, этот дротик, начнет, как бывало, лет