Благополучно доехав до конца старого ВПП, свернули налево, к КДП, оставляя справа одну из вертолетных стоянок, а прямо — какую-то стройку.
Заглушив двигатель, прислушался к аэродрому. Тут стреляли. Много и даже порой истерично. Мнение об аэродроме сразу поменялось. Сверху казалось, он вальяжно самостоятельный — теперь кажется, что это смертельно раненный, проигрывающий борьбу за свою жизнь. Вот такие странные ассоциации вызвали длинные очереди и взрывы где-то в районе железнодорожной насыпи.
Из жигуленка вышла женщина, лет тридцати, безоружная, что бросилось в глаза в первую очередь. Мы же с Катюхой вылезли на хребет ЭЛке увешанные пистолетами, считая и ракетницу, подсумками и с Дикарями за спиной, чем вызвали удивление уже у встречающей стороны. Пусть удивляется — раз тут стреляют, то и не сдержать оборону могут, а нежить я предпочту отстреливать с оптикой на расстоянии. Плевать, что сейчас выгляжу «неполиткорректно». Я уже понял, что «БЕшки» мне не светят, а больше отсюда ничего не надо.
Женщина представилась Анной. Не любят женщины называть отчество и фамилию, до глубокой старости они все Маши да Наташи. Двое служивых представились как лейтенанты ФСБ, протягивая руки для пожатий и задумчиво косясь на наше вооружение. Не заставляя задавать вопросы, кратко изложил, что мы из Ломоносовского анклава, точнее, с аэропорта Станции. Предъявил «корочки». Полет ознакомительный, заправлять нас не надо, и пальцем обратный курс показывать не обязательно, сами найдем.
Анна пригласила всех «к себе» в диспетчерскую, где я удивился второй раз. Большие помещения, пульты, станции слежения и все это без людей. Во всей диспетчерской присутствовала только «Наташа», коротко представившаяся, и опять одевшая наушники, делая вид, что наш разговор ее абсолютно не интересует.
Меня долго пытали, чем дышит анклав, и какие порядки. Включил в мозгах заученную «кричалку», тарабаня про «птичку и вкусное». Сам осматривал КДП и мрачнел все больше. С экранов дальней развертки пыль уже несколько недель не стирали. «Диспетчер Анна», как подметил в процессе беседы, летной терминологией не владеет. И главное! Три четверти оборудования выключено.
Прервал «кричалку» и предложил рассказать о положении дел на аэродроме. Служивые, видимо по профессиональной привычке, попытались отделаться парой фраз и опять вернутся к расспросам. Но остановил их интерес жестом — Вы уж нас простите, но подробности рассказывать некогда. Судя по интенсивности, с которой стреляют у вас по периметру, в любой момент нежить прорвется, и я хочу к этому моменту быть в воздухе. Мы уже во многих выживших сообществах побывали, вам рассказал даже больше, чем им. О себе вы рассказывать не хотите, на сим позвольте откланяться.
Лейтенант постарше спокойно ответил — Никто вас не держит, можете лететь. А нежить не прорвется. Не первый день ее держим.
— Что, же. Удачи вам, и бесконечных патронов. Даже не буду спрашивать, от кого вы так прячетесь, что даже по радио молчите.
Уже идя с Катюхой на выход услышал долгожданное — Подождите минутку. А что вы имели ввиду, говоря про…. — Вот ведь странно, психологический прием тысячу лет назад придуман, и все равно работает. Вот теперь поговорим!
Говорили недолго. Потом ехали на все той же четверке на «Мир», это «почтовый ящик» при аэродроме, находящийся напротив двадцатого авиаремонтного завода. Все это, вместе с аэродромом, обнесено забором, давно развалившимся, но ныне аварийно залатанным, чем придется. Некоторые дыры вообще автомобилями затыкали. На Завод и Ящик собрались все выжившие из Пушкина, Павловска, Красного села и даже с севера Гатчины. Приезжали с семьями и даже питомцами хотели если не улететь, то хотя бы отсидеться. Сюда же, в первые дни эпидемии, стаями летело начальство — удирать на самолетах. Удирать из Пулково, что в тринадцати километрах севернее, быстро стало невозможно — там нежити стало как шпрот в банке. Про Пушкинский аэродром знают не многие, толпы пассажиров тут нет, вот аэродром и выжил первые дни, хотя охраны у него «кот наплакал». Потом «слуги народа» наехали толпами, с охраной и даже войсковыми частями. Даже несколько спасательных экспедиций отсюда провели, вытаскивая «нужных людей» и положив при этом немало людей служивых. Затем боссы изобразили Карлсона, то есть улетели, оставив на аэродроме тьму народу, но обещали вернуться. В результате к настоящему моменту старшим начальником является полковник Куницын, к нему и едем, вояк четыре сотни с хвостиком, при колесной броне грузовиках и тяжелом вооружении, гражданских около восьмисот человек, проживающих прямо в цехах завода, благо есть там своя котельная. Отдельной статьей идет авиация — тридцать семь вертолетов, в том числе боевых, и восемь летчиков, способных на них летать. Шестьдесят четыре самолета всех модификаций начиная от СМ-92 «Финист», винтового, одномоторного самолетика на семь пассажиров, вместе с вожделенными мною сто третьими «БЕшками», и заканчивая восемнадцатыми и тридцать восьмыми ИЛами с уникальной учебно-тренировочной сто тридцать четвертой ТУшкой. Были тут и Ан-24, и истребители, и перехватчик — всякой твари по паре, а то и больше. Вот летчиков недоставало катастрофически. Шестнадцать человек, да и то не универсалов а, в основном, транспортников.
Полковник долго изучал мои «корочки», хмыкая и вертя неплохое, в общем-то, изделие Станции. Далее мне пришлось по второму разу пересказывать историю анклава и текущее положение дел, уже с подробностями.
Потом рассказывал все это по третьему разу уже толпе офицеров и гражданских начальников. Уговаривал себя, что тут полторы тысячи человек и есть ради чего ораторствовать. Посему даже на дурацкие вопросы, типа «есть ли у нас интернет», отвечал спокойно и развернуто. Что делать, у военных, как известно, извилина только одна, им желательно ответы разрисовать крупными картинками, как комиксы для дошкольников.
Потом обедали. Вот странная вещь время — вроде только завтракали, а уже обед из консервов. И, такими темпами вопросов-ответов, боюсь, ужинаем мы все еще тут. После обеда дело пошло бойчее. Толпа начальников рассосалась, и была возможность поговорить с Полковником приватно. Человек он, судя по делам на аэродроме, неплохой, ухватистый, еще Союзного производства. Изложил ему взаимоотношения руководства анклава, которые мне разрешил именно в таких ситуациях разглашать Пан. Место зама «министра обороны» занято капитально и без вариантов. А вот место самого «министра обороны» хоть и не вакантно, но за него можно побороться. Умный — поймет.
В семнадцать часов с минутами мы, наконец, закончили череду собраний и нас с Катюхой повезли на краткую экскурсию «для впечатлений». Я впечатлился. Заодно понял, что ничего-то я еще не видел из страхов нового мира. Люди сидели и спали в проходах цехов, на обрывках картона, на каком-то тряпье. Воды мало, людей много и население аэродрома напоминало начинающих бомжей, правда, пока без соответствующего запаха. Хлебозавод в Красноселке, сразу за забором аэродрома, стал основным, хоть и однообразным, источником пропитания, и теперь я представлял, что нас кормили королевским обедом. То-то народ так смачно уплетал угощения.
Пока я набирался негатива, к полету готовили обоих Финистов. Ничего другого после разлетевшихся начальников не осталось. Остальные борта либо кушали горючку, как не в себя, либо не могли сесть на грунт. Я рассчитывал найти тут военно-транспортные самолеты чуть ли не десятками. А нашел много-много хорошего и разного, но в данный момент не применимого. Ну, зачем Станции реактивные Сушки? А Тушки? Воот! Вертолеты хороши, но и аппетит у них военный. А Карлсоны, что обещали вернуться, высосали склады ГСМ на три четверти. Они все требовали заправлять самолеты, на которых улетали, «под пробку». Что говорило о том, что они сами не знали, куда летят — иначе заправлялись бы на конкретный маршрут.
Вот теперь мы и сидели у «разбитого корыта». Заправить все вертолеты на пару раз хватит, но этого мало, чтоб перевезти всех. Бросать бронетехнику, мобильные радиолокаторы и РСБН, то есть радиостанцию ближней навигации, как и еще кучу кунгов, прицепов и прочего оборудования — грешно и преступно. На заводах полно ценностей и уникальностей. А дай мне волю, я бы и плиты бетонного покрытия снимать начал.
В результате мы договорились о трех этапах. Несколько дней обмениваемся делегациями, эвакуируем больных и раненных, подкидываем мяса в рацион аэродрома и проводим этап два, то есть, консервацию аэродрома и завода. Теоретически, все имеющиеся машины могут долететь до нас и, скорее всего, смогут сесть. В крайнем случае, подломят стойку на пробеге. Взлет от них не требуется, пока бетонную полосу Сказочник не построит. Арсенал военных на аэродроме довольно скромен, и его вывезут полностью. Собственно, это будет этапом три — большая колонна грузовиков с бронетехникой и военными, вывозящая через Красное село — Кипень — Бегунцы — Копорье на Станцию арсенал, приборы, оборудование, даже часть станков обещали с заводов демонтировать и вывезти. Подозреваю, это будет эпический исход, с сотней другой грузовиков, спецтехникой, полными заправщиками и дежурной вертушкой в небе. На эту колонну еще динамики повесить с «кричалками» Станции, и будет обалденная реклама анклава. Гражданских хотелось бы к этому времени вывезти самолетами. Так что, на мне опять повисла проблема — надо собирать кукурузники, для создания «транспортной эскадрильи».
С такими мыслями и возглавил клин из трех самолетов, нашего и двух Финистов, понесшего «благую весть» в анклав. Еще на подлете начал названивать Димычу, а он все «вне зоны». Наконец дозвонился — Димыч, радуйся! Я нам дядьку Черномора нашел, с батальоном разношерстных «витязей прекрасных». Полтора десятка человек, больных и раненных, со мной на двух самолетах подлетают. Вместе с представителем от их командования. Считай, мы уже садимся на аэродром. Все очень серьезно, так что аллюр пять крестов и два пенделя… — вывалил на него проблему и саданулся головой о боковое остекление. Совсем закрутился! Забыл у Катюхи управление забрать на посадке. Вот она и выровняла машину выше, чем надо и мы «как курица» брякнулись с полочки о полосу. Благо, катимся на пробеге и вроде ничего не отвалилось. Успокоил Пана, что мы не убились, и он рано радуется. Димыч ответил, что сейчас подъедет к аэродрому и ответит мне лично. Смотреть осуждающе на виновато стискивающую штурвал Катюху не стал — все ей уже давно сказано.