Первый выстрел оказался дохлым, ракета лишь соскочила со ствола и запрыгала, застучала по льду, как консервная жестянка. Вторая ракета оранжевой змеей умчалась прямиком под брюхо каравана — нет гаже занятия, чем лежа стрелять из игломета, а подняться на ноги уже не было ни сил, ни времени. Последнюю Оскар нацелил почти в зенит, и на штурманской башенке завертелся красный прожектор…
Заметили, — подумал Оскар. — Как же я устал…
Караван не стал останавливаться, просто сбросил скорость, и Оскар еще успел прочитать на его борту громадные буквы.
«Голиаф», — подумал он и разрешил себе заснуть.
…Сова Тепанов танцевал под открытым небом, словно солист Ледового Театра, разница вся заключалась в одежде лишь. Это был танец, именно танец, пускай незамысловатый, но не просто бессмысленное кружение. Музыки не было, и сам Сова молчал, танцуя сосредоточенно, отрешенно даже. Оскар вдруг приметил, что лед начал затягивать Тепанова, всасывать, вначале по щиколотки, потом — по колени. Сова танцевал, ничего не замечая, а лед затягивал от все глубже и глубже. Самое странное и страшное — подо льдом не было его ног, были шевелящиеся мешки пустоты, и чем глубже Сова погружался, тем больше размерами становился ужасный воздушный пузырь, сохраняющий форму тела, танцующий…
ОН СТАНОВИТСЯ ПОЛОСТНИКОМ! — сообразил наконец Оскар и кинулся прочь, но тут же споткнулся. Словно шарик без рук, без ног, катился он по дну необъятной долины — ледяной чаши Сухого Моря, падал с каких-то уступов и снова катился, катился, катился, а рядышком бежала, завывая, небывало огромная певчая сова и в конце пути, Оскар знал наверняка, точно знал это — его дожидается полостник с лицом Тепанова.
Справа на поясе взорвался энергобрикет, боль развернула Оскара из тугого клубка, запахло горелым мясом, его, Оскара, мясом… Огромная певчая сова бросилась к нему, топорща когти.
— Как же так! — закричал он. — Я ж еще живой!..
— Живой, живой, успокойся! — раздалось совсем рядом.
Оскар открыл глаза, увидел над собой двухфутового диаметра полусферу плафона и тут же вспомнил — где он находится и почему.
— У вас рация работает? — спросил он неизвестно кого.
— Да, конечно!.. — с ноткой удивления в голосе ответили откуда-то справа. — Почему она должна не работать?..
— Сообщение в Ирис… Оскар Пербрайнт и Сова Тепанов умудрились по очереди разбиться у Старой Трещины… Как Он?
— Мертв. Ты вез его уже мертвого. Страшная кровопотеря, и я ничего не смог, не успел сделать. У него в жилах практически не осталось…
— А как я?
— О, гораздо лучше. Бок разорван, голову, вероятно, тряхнуло тоже основательно. Кровь я тебе влил, а синяки сам посчитаешь, когда нечего делать будет. Развлечешься. Ну и, конечно, придется выбросить костюм.
— А рубашка цела?
— Вот, в углу валяется. Цела твоя рубашка.
— Не выкидывай. Она у меня счастливая.
— Как хочешь. Что еще передать в Ирис?
— Две заявки на имя шерифа. Координаты в поясной сумке и в кармане рубашки. А для себя запиши… — Оскар продиктовал координаты. — Там лежат три здоровенных пингвина, жира с них — фунтов сорок.
— Правда? — обрадовался караванщик. — Вот спасибо!
— Тебе спасибо! — ответил Оскар и снова позволил себе забыться.
…Встречая Аттвуда, губернатор выглядел несколько смущенным.
— Помните, я обещал вас познакомить с Оскаром Пербрайнтом?
— Помню. А что случилось?
— Да в общем-то ничего страшного. Он здесь, у меня, но украл я его из муниципальной больницы, и он, надо сказать, не в лучшем настроении. Бок у него разодран, болит, и он от этого злой, как пингвин.
— Ну, не съест же он меня. Ведите.
Как только Биди представил их друг другу, Оскар спросил:
— Так значит, вы предлагаете нам плюнуть здесь на все и помочь планете — матери сотворить новый демографический взрыв?
— Не совсем так. Эта планета — мать хочет спасти вас от потопа.
— Бог поможет — выплывем. Да и не доживу я до этого самого потопа, сколько б ни тужился. А что делать на Земле мне, например? Я ведь только и умею, что лед резать.
— Льда на Земле хватает. Но никто уже не живет даже поблизости от него — всем достаточно места в теплых широтах. Вы представить себе не можете, как это приятно — полежать голышом на солнышке.
— Да уж, под нашим солнышком через полчаса начинаешь звенеть. А сколько человек вы сможете взять сейчас?
— Сотни две. У нас небольшой корабль.
— Ну — у, столько-то наберется наверняка. Есть такие — поедут в Столицу полечиться у Горячего Озера, это там аномалия такая имеется, да так там и остаются. Неохота им сюда за новыми болячками возвращаться.
— Господин Аттвуд интересуется местными аномалиями и зверьем, вмешался в разговор Биди.
— Я очень рад. Аномалий больших я знаю пять… Горячее у Столицы, Свечку, Болото, Стеклянную и Старую Трещину, будь она… Вы, наверное, знаете, землянин, что здешний лед течет… А вот Старой ни черта не делается. Кстати, это единственное место, где обнажена почва. Отчего эти аномалии взялись — никто не знает. Если принять гипотезу о «ледяной бомбардировке», то это, наверное, бывшие эпицентры взрывов. Вы можете спросить: как это мы, живя на планете, двести лет уж как, ничего не знаем о ее природе. Отвечаю: некогда было. Кто разбирал корабли и строил города, кто возился с гидропоникой, еще лучевиков надо было много — лед плавить. Кстати, тогда же и нашли первых аборигенов. Насколько я знаю, планету изучали только два человека — покойный отец губернатора и мой покойный отец, он был ассистентом у старшего барона. Вам повезло, что вы, с вашим интересом к Льдине, опустились в Ирисе — должен я вам сказать. Все, что они наколдовали, хранится у нашего хозяина, а сами они поехали однажды к Болоту, хотели повести штрек под его дном… Больше их никто никогда не видел.
— Вы сказали — «больших аномалий». А что, есть другие, малые?
— Да, но мы не любим о них вспоминать. Мы называем их полостниками. Это пузырь такой во льду, совершенно пустой, но имеющий форму человечески тела…
— Человеческого? — перебил Аттвуд.
— Конечно, я оговорился, но вы же видели, как мы с ними похожи! Да, человеческих тел формы. Если хотите посмотреть — у нашего губернатора в галерее есть один. Я и второго ему привез, но он сказал, что готов принять его на вес льда. А я, помнится, ответил, что лучше отвезу под лучевую станцию. И продал муниципальной галерее. Честно говоря, мне от них тоже не по себе. Иногда кажется, что они и есть настоящие аборигены.
Биди взмахнул рукой.
— Опять ты за свое, Оскар! Вот они, аборигены, — барон кивнул в сторону галереи, — в довольно свежем виде.
— Свежезамороженном… — пробурчал Оскар. — А если они телепортировались?
— Знаешь, Оскар, мне телепортироваться не приходилось как-то, но я почему-то думаю, что для этого как минимум надо быть живым. Ты же знаешь, их накрыло всех разом…
— А, может быть, полостники — это их души.
— А, может, пустые бутылки? Шериф рассказывал, что так однажды ляпнул Сова Тепанов, еще когда только из Столицы переселился.
— Да, кстати! Ты же знаешь, как его настоящее имя?
— Арктика. Помнится, был такой штат на планете — матери…
Аттвуд не удержался от улыбки. Впрочем, Оскар и Биди ее не заметили, увлеченные разговором.
— …А ты не знаешь, за что его прозвали Совой?
— Его так еще в Столице именовали. Наловчился он орать певчей совой, не отличишь. «Вяя — а — а — а — аа!!!» Только еще громче.
— Вот как? Ни разу не слышал.
— А откуда тебе-то было слышать? В Аптаун ты ездить не любишь, нерадивый ты наш губернатор, а к тебе, насколько я знаю, Сова был не вхож. Арктика Тепанов, то есть… Простите, Аттвуд, мы с Биди совсем отвлеклись.
— Ничего страшного, Оскар! Мне все интересно.
— Теперь о зверях. Главная зверушка — хищный пингвин. Прозвали его так за способ передвижения — он катится на брюхе, а лапами только отталкивается. Здорово получается, между прочим. Из его жира в Столице умеют делать чудесный крем для дамочек. Выслеживать хищного пингвина дохлое дело. Его бьют, когда он нападает. А потом надо следить, чтобы тушу не слопали его же братишки или… Про певчую сову вы уже знаете. Пакость мусорная. Короче говоря, пингвины жрут все живое, а певчие совы — все мертвое, тем и пробавляются. Есть еще какие-то твари, по слухам страшные, но они так далеко водятся, что туда даже караваны не ходят, да и незачем…
— Биди говорил, что какой-то из кораблей первопоселенцев опустился в другом полушарии…
— Да, «Шарденне». Ну и что? Они сами захотели отделиться. Насильно мил не будешь. А если бы захотели, уже бы к нам добрались. Вы с орбиты видели на том полушарии город?
— Нет.
— Ну, значит, не судьба. Кому как повезет.
…Приглашение, подписанное «Сибил Тепанов», ни к чему не обязывало. Оскар знал, что многие просто — напросто засовывают подобные бумаги подальше и забывают о них. Он и сам терпеть не мог всяческие церемонии, а похороны — в особенности, но долг старателя велел исполнить последнюю волю Совы. У Оскара даже не было подобающей траурной одежды, пришлось одалживать у Биди. На похороны было принято являться пешком, но на это, видит Бог, у Оскара еще сил не доставало, и тот же Биди ссудил его своими аэросанями. И все-таки, Оскар поспел только к концу отпевания в храме.
Как только священник произнес последнюю фразу ритуала: «…И в этом льду пребудешь, пока не вострубит архангел», — на кладбище зазвонил колокол: два удара — один — два — три — один, и снова два — один — три — один, и снова, и снова, и снова…
Четыре автономных экзоскелетона подняли тяжеленный крест черного льда — блок с вмороженным в нет телом Тепанова, и к Оскару подошла вдруг красивая девушка в траурной фате, подала руку.
— Идите рядом со мной, господин Пербрайнт.
— За что такая честь? — удивился Оскар.
— Вы же спасли отца.
— Как же я его спас, если мы его хороним?!
— В Столице так говорят.
Оскар молча поклонился и вышел из храма, держа Сибил Тепанов, дочь Совы, под руку. Он хотел прямо здесь отдать ей завещание Совы, но потом решил, что найдет для этого более подходящее время.