За эту секунду я успел прикинуть, что, выскользнув через заднее крыльцо, запросто перебью охрану, суну мешок с деньгами в багажник «бентли» и уже через час буду на канадской границе; из Квебека – прямиком в Мехико-сити; там покупаю скромную яхту – футов сорок, что-нибудь класса «пассат»; беру курс на норд-ист в Карибское море, по бирюзовым далям которого рассыпаны острова с манящими именами – Санта-Крус, Антигуа, Тринидад и Тобаго, Аруба, Сент-Джон, где из золотистого песка растут кокосовые пальмы, в пятнистой голубой тени спят изумрудные игуаны, где на укромном пляже шоколадные мулатки с азалиями в волосах подают ледяную пина-коладу, где закаты похожи на пожар, а рассветов никто не видел, потому что каждый вечер – праздник, и гульба кипит до глубокой ночи…
– У-ух, – выдохнула Анна, и мои мулатки, паруса, игуаны нехотя растаяли. Я вернулся.
Тут было душно и смердело развратом. Дрова прогорели, угли тускло освещали комнату рубиновым жаром.
– А ты? – без особого интереса спросила Анна. – Давай я тебе…
– Ничего, спасибо, – перебил я ее. – Я буду наслаждаться ожиданием, потерплю до следующего раза.
– Следующего может и не быть. – Она засмеялась, но тут же добавила: – Впрочем, хозяин – барин, твое дело.
В ванной, жмурясь от душа, она спросила:
– Ты в Бога веришь?
– Да, – соврал я, очень уж не хотелось начинать этого разговора.
Я не верил ни в Бога, ни в черта, ни во что на свете, кроме одной вещи, – зло должно быть наказано. Наказано непременно. Для меня в этом была суть и смысл жизни, принцип устройства этого мира. Если хотите, главный закон мироздания, на котором держится цивилизация. То, что называют затертым словом «справедливость». Будь я сентиментален, то именно это слово выколол бы на своей груди. Какую-нибудь гибкую пантеру и слово «справедливость» готическим шрифтом. Справедливость, которой не нужны адвокаты, прокуроры и прочая судейская сволочь, справедливость, которую ты понимаешь душой, а не рассудком. И ради этого не только стоило жить, ради этого и умереть было не жалко.
На войне атеистов нет. Я выбрал войну, война стала моей жизнью, смерть стала моей работой. Когда твоего товарища, с которым ты говорил минуту назад, разрывает на куски фугасом, мясо и кишки летят в разные стороны и все это происходит на твоих глазах, тебе просто необходимо во что-то верить. Без веры тут не выжить. И не так важно, во что ты веришь, важно верить. Просто верить.
Может, я ошибаюсь, и архангелы действительно существуют в природе. И в конце концов, они все-таки протрубят в свои дудки. Я не закоренелый атеист, возможно, апостол Петр и встретит меня там, у золотых ворот. Я не заслужил рая, мы оба об этом знаем, но я все-таки надеюсь, что у старого рыбака хватит милосердия не отправлять меня в ад: ведь именно милосердие лежит в основе их религии. Да, я грешен, ибо творил зло, но я творил его, сражаясь с еще большим злом. Да, я не смог полюбить врагов своих, я их уничтожал вот этими самыми руками – каюсь, грешен. Но делал это не для себя, не для собственной шкурной выгоды, делал это лишь в интересах справедливости, высшей справедливости. И здесь мы с Иисусом заодно.
Мы забыли задернуть клеенку, душ вовсю лил на кафель. Анна намылила голову, смешно отплевываясь, терла ладонями лицо, фыркала, гладила плоскую грудь с коричневыми сосками. Мыльная вода стекала по бледному животу с глубоким пупком, по лысому, скользкому, будто отлитому из розовой резины лобку; воинственный клитор скукожился и спрятался в вялых складках, ее диковинная вульва, достойная кунсткамеры, превратилась в скучную стандартную вагину.
– Спину не потереть? – шутя спросил я, разглядывая ее тело.
– Ага. – Она на ощупь протянула губку, повернулась, выставив худой зад.
Мыля ее спину, я подумал, что она лет на пятнадцать старше меня, – тут же вспомнилась история одного приемыша, который по недоразумению убил отца и женился на вдовице, став правителем небольшого южного городка. О своей матери я не знал ничего, я ее не помнил. Расплывчатый сюжет с железной дорогой – то ли сон, то ли мираж – я не мог отнести к разряду достоверных фактов.
– Ну что ты гладишь? Такой нежный – прямо не могу… – Анна повернулась и ласково поцеловала меня в плечо.
32
Утро началось с птиц – меня разбудили иволги. Решив, что это добрый знак, я бодро соскочил с кровати и, насвистывая нечто, отдаленно похожее на увертюру к «Женитьбе Фигаро», направился в ванную. Там, в зеркале, обнаружились мешки под глазами и общая помятость лица. Сунув зубную щетку в рот, я влез под душ.
Анна уехала около трех, заснуть мне удалось лишь под утро, но даже чудовищный недосып и легкое похмелье (прикончив шампанское, мы пили бурбон) не испортили моего чудесного настроения. За эти три часа сна мой мозг, мой бедный мозг, усталый и поврежденный злоупотреблением спиртными напитками, успешно завершил план, который я обдумывал последние сутки. Все сложилось, все фрагменты мозаики совпали. Почти все.
Основная цель – вытащить Хелью из этого переплета, вытащить детей. Я вывернул горячий кран до упора, подставил лицо под жгучий дождь. Шансы, что мне самому удастся выбраться из этой истории живым, были мизерны. Впрочем, то, чем я занимался всю свою взрослую жизнь, научило меня спокойно относиться и к такому повороту событий. Тем более что нервозность в таких делах значительно снижает шанс уцелеть.
Туго зачесав мокрые волосы назад, я старательно намылил лицо, тщательно побрился. Спустился в кладовку, не включая свет, вытащил мешки с мусором. Мешок с купюрами был тяжелей, но внешне ничем не отличался от других – такой же черный пластиковый пакет на тринадцать галлонов. Подогнал джип к крыльцу, затолкал все хозяйство в багажник. Захлопнув крышку, оглядел утренний лес, со вкусом потянулся.
Надеюсь, мне удалось изобразить вполне убедительного дачника, для которого даже поездка на мусорку – маленькое развлечение. Это на случай, если моим новым знакомым удалось спрятать камеры. Относительно мобильника, который я получил в подарок, у меня сомнений не было: разумеется, отчасти это был телефон, но основной функцией электронного мерзавца являлась слежка за мной. При помощи этого маяка недоверчивая Анна Кирилловна могла определить мое местонахождение на карте с точностью до десяти метров.
Сунув мобильник в карман, я повернул стартер, выехал на шоссе. Согласно указателю на обочине, до мусорки было три мили. Я съехал на грунтовую дорогу, проселок запетлял через сосновый бор. Утреннее солнце, весело стреляя лучами, запрыгало между стволов, пара белохвостых олених жевала листья придорожного орешника. Вздрогнув, звери застыли, проводили меня настороженным взглядом.
Дорога покатила под гору, потом сразу взлетела. Сверху распахнулась даль с розовыми от солнца холмами у горизонта, за ними проступала гряда прозрачных, словно вырезанных из папиросной бумаги гор. Там уже была Канада. Я остановился, заглушил мотор. Во внезапной тишине звонко застрекотал кузнечик и тут же осекся, замолк.
Я вылез из машины. Край дороги обрывался крутым песчаным склоном, дальше полого спускался мягкой травянистой равниной, утыканной красными маками и одуванчиками. Далеко внизу, в долине, из-за березовой рощи выглядывал белый шпиль аккуратной деревенской церкви, виднелись мшистые крыши с печными трубами, сложенными из дикого камня. Я прислушался и не услышал ни звука – тишина была абсолютной.
Мусорка оказалась вполне пристойной: ни помоечной вони, ни гор мусора, ни каркающих стай над головой – ряд железных контейнеров для вторсырья и рыжий грузовик-мусоровоз с распахнутым кузовом. Рядом покуривал румяный мусорщик в клетчатой рубашке и строительных башмаках из желтой свиной кожи. Он кивнул мне в ответ, с интересом разглядывая мой виргинский номерной знак.
– В отпуск? – спросил мусорщик.
– Вроде того, – вытаскивая мешки из багажника, ответил я. – Сюда?
– Кидай, – мотнул он головой в сторону кузова. – Рыбачишь или охотник?
– Скорее охотник. – Я закинул мешки, отряхнул руки.
– Если уткой интересуешься, двигай в Бэрри. Туда, где озера. Мы с Чаком прошлым сезоном столько набили! – Он сделал круглые глаза. – А Чак в феврале себе большой палец колуном отхватил – вот так. – Он показал. – Вот так! Подчистую срубил, прям под корень. Дрова колол. Так что двигай в Бэрри, не пожалеешь.
Я поблагодарил, развернулся, выехал на дорогу. Через двенадцать минут я уже был в Бредфорде. Пока все шло по плану.
Сюрпризы начались в библиотеке. Я загнал джип под куст перезрелой сирени, белой, обрюзгшей, источающей тошнотворно приторный аромат. Поднялся на крыльцо, открыл дверь. Мисс Маккой отсутствовала, за ее столом сидел тощий парень, похожий на оператора провинциальной панк-группы – скромный пирсинг, татуировка на шее, скудные волосы стянуты в тощий хвост девчачьей резинкой розового цвета.
– Вы мистер Саммерс? – Парень резво поднялся. – Меня зовут Кен.
Я пожал его руку. Вблизи Кен оказался примерно моего возраста, может, даже постарше.
– Мисс Маккой говорила, вы Достоевского в оригинале читаете?
Я скромно кивнул.
– У нас по четвергам тут что-то вроде литературного клуба, может, зайдете? – Кен заглянул мне в глаза. – Вы внизу были?
Я пожал плечами.
– Там планировалась детская читальня, но детей мало, поэтому я решил организовать клуб, литературный… – Кен открыл дверь, вниз вела лестница. – В прошлый четверг разгорелась такая битва…
Я пригнулся, ступая за ним по узкой лестнице.
– «Декамерон» Боккаччо обсуждали, – рассмеялся Кен. – Что было, такие страсти!
Подвал был заставлен детской мебелью – карликовыми стульями и столами, у стен на полках стояли книги, с цветных обложек пялились клыкастые драконы, бородатые колдуны, жеманные русоволосые принцессы.
– А это наша местная художница – Молли Тернер. – Кен подвел меня к стене с росписью. – Здорово, правда?
Я кивнул. На подвальной стене был изображен тот самый пейзаж, который я видел по пути на помойку, – холмы в красных маках, далекие слюдяные горы, деревня в долине, церковь с белым шпилем. У плинтуса почерком отличницы было аккуратно подписано: Молли Тернер.