– О! Гляди, доллар! – Анна наклонилась, подняла бумажку и сунула в карман.
Автобус, сделав плавный вираж, затормозил. Двери зашипели и раскрылись. Перед реактивным «Гольфстримом», изумительно белым, словно выточенным из фарфора, выстроился экипаж – два красавца-пилота и голенастая стюардесса с лицом румяной дуры. На всех троих была какая-то цирковая униформа малинового цвета, щедро декорированная золотым шитьем.
– Юдашкин! – гордо сказала Анна.
– Да я уж вижу, что не Ральф Лорен.
Она проигнорировала мой сарказм, обратилась к одному из пилотов:
– Как погода, Сережа?
– Над всей Атлантикой безоблачное небо, Анна Кирилловна! – радостно доложил пилот Сережа и, прищелкнув каблуками, лихо отдал честь.
Я подумал, что в следующей жизни мне тоже надо будет устроиться вот таким вот ярмарочным летчиком, развеселым чертякой в золотых аксельбантах, а не шастать по странам с мерзким климатом, подставляя задницу под пули религиозных экстремистов. В следующий раз.
– Как аппарат? – Она кивнула на лайнер.
– Супер, Анна Кирилловна! Зверь!
– Я весной купила этот, – пояснила она мне. – До этого у меня был «сотый», он по прямой через океан не дотягивал, приходилось пилить через Гренландию с дозаправкой в Гантере. Сплошной геморрой, короче.
– Да, это, конечно, тяжело.
– И ты представляешь, на эти, новые «гольфы» – очередь! Как на «жигули» в совке!
– Надо же! – Я сделал круглые глаза, негодуя добавил: – И откуда у людей столько денег?
Она чуть заметно покачала головой, с материнским укором поджала губы и отвернулась от меня.
– Сережа, над нашими островами можно будет пониже пройтись? Хочу гостю показать, – не глядя, она мотнула головой в мою сторону, – с высоты птичьего, так сказать.
– Будет сделано, Анна Кирилловна! – Ряженый чертяка снова прищелкнул, потом, церемонно выставив руку, пригласил: – Прошу на борт!
40
Я проснулся от немилосердно яркого света – в иллюминатор с лазерной точностью бил солнечный луч; само светило с угрожающей торжественностью выплывало из-за кривого горизонта. Очень хотелось пить, от водки и икры во рту было сухо и горько. Мы едва оторвались от земли, как Анне взбрело в голову отпраздновать «возвращение блудного сына на родину». Тот факт, что мы направляемся не в Россию, а в Хорватию, ее не очень беспокоил. Она потребовала, чтобы я выпил «штрафную». Я не стал отнекиваться, хотя «штрафной» оказался здоровенный фужер, в который влезла треть бутылки.
Стрелка моих часов подбиралась к одиннадцати, значит, в Европе было около пяти. Значит, в Европе уже наступало утро.
В проходе торчала нога в игуановом сапоге, сама будущая императрица всея Руси томно храпела, запрокинув голову и по-покойницки раскрыв рот. Я вылез из кресла, побрел в туалет. Санузел напоминал стильный бар в каком-нибудь Стокгольме – потолок мутно горел голубым светом, железки сияли тусклой сталью, на стенах – орнамент под зебру. Я пригляделся, провел рукой по стене – стены сортира действительно были обиты шкурой зебры. Над рукомойником торчала куцая труба, похожая на ствол помпового «ремингтона». В поисках крана я начал ощупывать стену, из трубы неожиданно полилась вода. Вода шла горячая, почти кипяток. Я подставил руки, нагнулся, сполоснул лицо. Потом безуспешно пытался найти полотенце, плюнув, вытер лицо туалетной бумагой. Откуда-то с потолка доносился вальс, что-то приторное вроде Чайковского.
Анна продолжала храпеть, я тихо пробрался мимо и улегся в своем кресле. Потыкал в кнопки на подлокотнике, мои ноги медленно поднялись, потом включился массажер. Механические пальцы принялись нежно мять поясницу. Ко мне бесшумно прокралась стюардесса.
– Желаете что-нибудь? – еле слышно выдохнула она, тараща на меня кукольные глаза серого цвета.
– Желаю воды, – прошептал я.
– «Перье» или «Сан-Пеллегрино»?
– А в чем разница? – чуть опешив, спросил я.
– У «Перье» пузырики побольше… – интимно ответила стюардесса и отчего-то зарумянилась.
– Вас как зовут? – ласково произнес я, словно беседовал с ребенком.
– Наташа…
– Наташа… – повторил я и улыбнулся. – Несите «Перье», Наташа. С пузыриками.
Я был несправедлив к Наташе, она оказалась вполне сообразительной девахой – принесла сразу литровую бутылку минералки и стакан со льдом. Я наполнил стакан до краев и залпом выпил.
– Где мы? – спросил я.
– Над Атлантикой. Через сорок минут будем пролетать Гибралтар.
На подлете к Италии пробудилась Анна. Сиплая и злая, она сразу потребовала воды, кофе и пепельницу. Закурила, раскрыла ноутбук. Сделала несколько звонков, называла какие-то цифры, какие-то проценты, вполне серьезно пообещала кому-то оторвать яйца, «если положение не исправится через двадцать четыре часа».
Я прижал лоб к ледяному стеклу иллюминатора. Внизу проплывало Средиземное море, изумительно бирюзовое, с миниатюрными волнами и крошечными круизными лайнерами, за которыми в кильватере тянулся темный, как шрам, след.
– Анна Кирилловна, доброе утро! – радостно заговорили динамики голосом пилота Сережи. – Святац через пять минут, опущусь на минимально допустимую!
Я не знаю, какая у них минимально допустимая, но через пять минут я не только отлично разглядел остров, напоминавший по форме лошадиный череп, мне удалось рассмотреть песчаный пляж с пенистой лентой прибоя, пристань с пришвартованной яхтой и дюжиной мелких лодок, рыжую черепичную крышу, несколько домиков поменьше, но главное, на другом конце острова я увидел вертолетную площадку, а за ней – корабельные контейнеры, уже расставленные в соответствии с дачным планом Тихого: главное здание, два гостевых флигеля, гараж, хозяйственный корпус, дом охраны и дом прислуги.
– Бол дает добро на посадку. Садимся в Браче через двенадцать минут. Прошу всех пристегнуться.
Брач тоже оказался островом, только гораздо больше нашего, Сережа сделал пижонский пируэт, облетев его и гася скорость. Сверху аэродром был совсем крошечным, с куцей взлетно-посадочной полосой и диспетчерской вышкой, похожей на пожарную каланчу, убогим зданием вокзала и двумя антикварными «илами» компании «Хорватские авиалинии», ожидавшими взлета на рулежке. Аэропорт притулился на горном плато, взлетная полоса заканчивалась вертикальным обрывом, уходящим в море. Сережа включил форсаж, движки мощно запели на три тона выше, «Гольфстрим» уверенно пошел вниз, нежно коснулся земли и плавно покатился по бетонке.
Я закрыл глаза. Мне в голову пришла скучная мысль, что я всю жизнь пропутешествовал в плацкартном. Даже те несколько раз, когда мне удавалось оказаться в бизнес-классе. Даже наш с Хелью «шикарный полет в Париж» первым классом сейчас показался мне сиротским.
41
У солдат нет имен, у моих солдат не было и фамилий. Лишь номер – буква и цифра – пришитый к груди гимнастерки. Впрочем, мой номер – А1, по-английски произносимый как «Эй-Ван», скоро трансформировался в неизбежного «Ивана».
Основным языком нашей интернациональной бригады стал английский. При отборе людей я пытался убедить Анну не вербовать русских. Мне хотелось избежать эмоциональных моментов, которые неизбежно возникнут, как только выяснится истинное место проведения операции. У Анны было прямо противоположное мнение, она плела чепуху про патриотизм и национальное достоинство, про ненависть простых людей к режиму и к диктатору – как раз именно то, чего я и пытался избежать. В конечном счете, в отряд все-таки попали три бывших спецназовца с чеченским опытом и один парень из «Альфы». Были французы, швейцарец, два австралийца, несколько американцев, здоровенный мулат из Бразилии под номером В2, тут же награжденный кличкой «Битбул».
– Вы получите ровно столько информации, сколько необходимо для успешного проведения операции. Время и место будет сообщено перед началом операции. Во время подготовки связь с внешним миром запрещается. Любая связь, включая почтовых голубей.
Кто-то заржал, но тут же осекся. Еще не было десяти, а солнце уже жарило вовсю, под гимнастеркой по спине одна за другой стекали щекотные струйки.
– Командирам отделений приказываю собрать телефоны, ноутбуки и прочую электронную дрянь у личного состава и доставить мне к… – Я посмотрел на часы. – Доставить мне в десять пятьдесят в командирскую палатку. Разойтись!
По битой глине тупо затопали сапоги. Я отвернулся, локтем стер пот с лица. Очень хотелось к чертовой матери стянуть с себя форму и прыгнуть в море, которое плескалось в ста метрах от плаца.
– Разрешите обратиться!
– Что?
Я оглянулся. Это был русский, один из десантников. Круглоголовый, бритый блондин, его нос уже обгорел и успел облупиться. На полголовы выше меня и поплечистее.
– Что? – глухо повторил я.
Парень вытер ладони о штаны, он явно нервничал.
– Я, сэр… я есть… – начал он на корявом английском. – Я знать…
– По-русски говори, я пойму.
Он удивился, подался ко мне и заговорил быстрым шепотом:
– Я знаю, не по уставу это, но не могу не выразить… вернее, не высказать. У меня опыт, я в Чечне и в Сирии снайпером был. И еще по подрывному делу, я и с пластитом работаю, и «лягушек» ставлю…
– Что ты несешь? – хмуро спросил я. – Каких лягушек?
– Мины… – смутился десантник.
Я вспомнил его досье – категория Х, восьмой уровень, диверсант широкого профиля, фамилия Коваленко. Константин Коваленко.
– Я к тому, что… – Он запнулся, не зная, продолжать или нет.
– Что?
– Вы ведь тот самый, который Шейха завалил… Из морпехов, из «похоронной команды», – прошептал он. – На муслимском сайте за вашу голову миллион…
– Костя… – перебил я его.
Десантник замолчал, я приблизился к нему и тихо сказал:
– Во-первых, не миллион, а полтора. А во-вторых, обознался ты, Костя. Обознался.
У меня было три отделения по десять бойцов в каждом. Из этих тридцати мне нужно было отобрать четыре человека для ударного звена. Группы, от которой будет зависеть не только исход всей операции, но и моя жизнь. Накануне Анна внесла в план коррективы – теперь я должен был доставить Тихого ей.